Последний приют

Девушка чуть, повернулась в мою сторону. Впервые она задумалась. И это делало ее в моих глазах привлекательнее и располагало к ней. Однако после первого табу она не преминула нарушить и второе.

— Мне трудно сразу ответить. Кто знает… Приобрету опыт… Конечно, если вы меня примете!

Хотя говорила она без обиняков, было видно, что она продолжает сомневаться и размышляет. На этот раз она заговорила, прежде чем кто-то из нас снова задал ей вопрос:

— Я думаю, что у меня есть небольшой талант и я могу выступать на сцене. Я уже говорила, что уверена в своем умении быстро и хорошо запоминать. Насчет восприятия не могу ничего гарантировать. Мне все равно кого играть — молодых или старых. Конечно, и незначительные роли тоже…

Мы не рассчитали, что под каштанами, растущими плотным кольцом, вечер наступит так быстро. За стеной сада виднелись башни мечети, свинцовое покрытие которых блестело на солнце. Но, несмотря на это, мы пребывали в темноте.

На лице девушки, полностью погруженном в темноту, играли отблески света. До неузнаваемости изменившимся голосом она сделала смешное сравнение:

— На сцене что-то вроде служанки… Немного готовки, немного глажки… Посуду помыть, белье постирать, подмести, если надо… Даже во время женских болезней могу не покидать сцену на день-два…

— Вот так, немного улыбнись, дочка! — не выдержав, сказал ходжа.

Все вместе рассмеялись, но она опять стала серьезной.

— Еще один вопрос, — сказал я. — Нельзя об этом не упомянуть. В театральной жизни есть некоторые минусы. Кто знает, в каком уголке Анатолии, в каких ужасных условиях придется жить во время гастролей…

На лице — все тот же блестящий взгляд и улыбка.

— Я обо всем подумала, все просчитала, уважаемый.

Азми, как и я, во все глаза смотрел на нее. Девушка гордо направилась к сцене. Она стала первой, кто, не перепутав и не наступив на ступеньку, камень которой расшатался, поднялась на сцену.

И на прослушивании она ни на секунду не останавливалась. Она говорила быстро и непринужденно. Странно, но ни одно из произнесенных ею слов не терялось, только звучало немного суховато. В особенности ее тирада из трагедии напоминала упражнение по арпеджио[58]. В роли Федры, мне показалось, что она прыгает выше головы. Мне даже стало стыдно за нее. Однако она раскрылась, когда стала читать отрывок из комедии, которую выбрала сама. Это была роль девушки-служанки, та, что на одном духу обманывает внезапно вернувшегося домой простоватого хозяина, чтобы не рассказывать ему о том, что его жена пошла на маскарад, и не пускает его в спальню до прихода жены.

— Да это же комедия «Хозяйка спит!» из Минасяна, — узнал господин Сервет.

— Да, хотя вещь и не очень, однако для меня тема для размышления, поэтому и выбрала, — объяснила она.

Этот отрывок, похожий на плутовство, был для Ремзие не только темой для размышления, но и подал ей хорошую мысль. Кроме того, взять в труппу актрису с университетским образованием было для господина Сервета большой удачей.

— Да, жаль бабу! — произнес ходжа, тяжело вздохнув.

— Почему жаль? Разве театр это не разновидность школы? — спросил господин Сервет.

Однако ходжа имел в виду совсем другое. Он до сих пор думал о той с желтым билетом и смотрел в сторону двери на тропинку, по которой она прошла. Еще раз, тяжело вздохнув, он повторил название знаменитой пьесы Гюллю Агопа[59]:

— «Может ли быть повержена добродетель?» Ну что сказать: дай Аллах, чтобы все закончилось хорошо!

Среди пришедших на собеседование я заметил старого актера по имени Садуллах Нури. Он не спешил, просто сидел и ждал своей очереди. Наконец вышел из своего угла и медленно направился к столу. Сухо поздоровавшись, как чиновник, он остановился. Долгие годы он совмещал и актерство и службу. Работал секретарем в небольшом управлении по земельным делам и иногда выходил на сцену под именем Вехби.

В первые годы после провозглашения конституции он как-то сразу стал знаменит. Такие театры, как Бирхапеттин и Донанна, на главные роли всегда приглашали только его. Потом, когда дела пошли плохо, он исчез из поля зрения. А потом мы узнали, что Садуллах Нури поехал в Анатолию и там работал сборщиком налогов при министерстве финансов и начальником одного из районов Анатолии. Однако и это не продлилось долго. У него выявили небольшие хищения. Его даже посадили в тюрьму, пока шло следствие. После этого он вернулся в Стамбул в театр. Двери театра были для него всегда открыты, однако на этот раз фортуна, судя по всему, отвернулась от него. Плюс ко всему он начал потихоньку стареть. Он знал, что в таком небольшом кругу все почти всё знают друг о друге. Однако притворился, что ему все равно. С печальной покорностью могучим голосом стал говорить о том, что он всего лишь старый любитель и ни в коем случае не собирается сравнивать себя с молодежью. Но он смеет надеяться, что пригодится для ролей стариков. Если мы, конечно, дадим ему возможность показать себя, за что он будет нам бесконечно благодарен.

Он очень хорошо рассчитал время. Если бы он, как тот известный актер, поспешил, то, без сомнения, прогорел бы.

Мы заседали вот уже много часов подряд. Перед нами прошло очень много похожих молодых лиц. А на этом большом полноватом лице наши глаза просто отдыхали. В вечернем полумраке его огромные грустные глаза и природная благовоспитанность, принадлежащая господам из старого Стамбула, бесконечная вежливость и учтивость — все это произвело хорошее впечатление на членов комиссии, большинство из которых были людьми в возрасте.

К тому же мы все очень устали. В тот момент вся наша суровость и принципиальность куда-то улетучилась.

— Что за экзамен в самом деле, — выступил в его защиту Азми. — Вы человек, который давно доказал всем, что не нуждается в подобного рода экзаменах.

— Да, это, безусловно, так! — подтвердило сразу несколько голосов во главе с господином Серветом.

Теперь уже играли мы. Садуллах Нури, чтобы еще больше укрепиться в своих позициях, с тем же учтивым упорством, согнув шею, настаивал:

— Порядок есть порядок! Надо оказывать уважение установленным правилам. С вашего разрешения, я начну!

Не выходя на сцену, а только лишь сделав шаг назад, он начал читать последнюю тираду из «Совы», где старик выступает против смерти молодого парня. Несмотря на то что он говорил безо всякого напряжения, его голос дрожал.

— Злоба моя в этом сияющем предателе, — произнес он.

А когда погрозил пальцем в сторону неба, его скорбь дошла до предела. Кто этот предатель? Кто может это знать? Однако, не правда ли, мы все на кого-то жалуемся. А в таком случае должен быть виновный! Даже в глазах журналиста, который не был в том возрасте, чтобы до конца все понять, стояли слезы.

В результате Садуллах Нури исполнил свою лучшую роль и выиграл партию. Пришедших с ним троих девушек, не без его содействия, мы тоже приняли. Одна из них была красивая, хорошо сложена. Ее манеры, голос и речь не могли не понравиться. Только была в ее лице одна странность: если смотреть в профиль, оно казалось очень красивым, если посмотреть на него в анфас, оно как-то странно сужалось и вытягивалось. А если столкнуться с ней нос к носу, ее взгляд, как у хищной птицы, не давал чувствовать себя в полной безопасности рядом с ней.

Мы уже поднялись из-за стола. Находившийся рядом со мной ходжа тоже обратил внимание на эту ее особенность и, схватив меня за руку, зашептал:

— И у этой, наверное, в сумочке есть желтый билет. Спаси Аллах, чтобы наш парнишка и эту не вывел на чистую воду. А если говорить о лице: в сентиментальных ролях будет играть, как Карагез[60], в профиль, а в нагловатых — в анфас. Однако ноги и вправду ошеломляющие!

Последними были одинаково одетые, взявшиеся за руки, как школьницы, две девочки-подростка. Странным было то, что они обе захотели зайти на экзамен. А так как наше дело уже давно потеряло свою серьезность, мы разрешили.

— Вы что, сестры? — спросил один из нас.