Страница 67 из 68
«Во-первых, черт бы вас побрал, езжайте, катайтесь по городу, ездоков ищите, не торчите тут на дохлом этом вокзале, там, может, какой-нибудь Évêque хочет ехать после внезапного визита к церковному жертвователю».
«Ну, тут же союз» и т. д.
Я сказал: «Видите вон два сукиных сына там дерутся, мне он не нравится».
Нет ответа.
«Не нравится мне тот, который не бретонец — не старый, молодой».
Таксист отводит взгляд на новое развитие событий перед вокзалом, кое в том, что молодая вечереватая мамаша тащит на руках младенца, а небретонский хулиган на мотоцикле, едущий доставить телеграмму, чуть не сшибает ее наземь, но, по крайней мере, пугает так, что душа вон.
«Вот это, — говорю я своему бретонскому брату, — есть voyou (хулиган). — Зачем он так поступил с этой дамой и ее ребенком?»
«Привлечь наше всеобщее внимание, — практически ощерился он. И добавил: — У меня жена и дети на горке, за бухтой, вон видите, с корабликами…»
«Гитлера хулиганье и подтолкнуло».
«Я первый в очереди на этой стоянке такси, пускай себе дерутся и будут хулиганами, сколько им влезет. Когда время придет, время придет».
«Bueno[86], — сказал я, как испанский пират из Сен-Мало. — Garde à campagne». (Стерегите свою местность.)
Ему даже отвечать не пришлось, этому здоровенному 220-фунтовому бретонцу, первому в очереди такси на стоянке, глаза его сам бы скувырдил скубадуба или чего там еще они в него хотят покидать, и о, прехреноплетствующий Джек, народ не спит.
И когда я говорю «народ», я не об этой выведенной-в-учебнике массе, названной мне сперва в Колумбия-колледже «пролетариатом», и не то, что нынче называют мне «безработными разочарованными неудачниками, обитающими в гетто», или в Англии «модами и уродами»; я говорю, народ первый, второй, третий, четвертый, пятый, шестой, седьмой, восьмой, девятый, десятый, одиннадцатый и двенадцатый в очереди на стоянке такси, и если попробуете их доставать, можете запросто оказаться с перышком в потрохе, оно тоньше всего режет.
35
Кондуктор видит меня с ногами на сиденье напротив и вопит: «Les pieds à terre!» (Ноги на землю!) Мои грезы оказаться на самом деле потомком принцев Бретани также рушатся старым французским машинистом, который дует на переезде, что они там дуют на французских переездах, и, разумеется, также рушится запретом этого кондуктора, но потом я поднимаю взгляд на табличку над сиденьем, на котором были мои ноги:
«Это место предоставляется раненым на службе Франции». И я оп и пошел в соседнее купе, а кондуктор заглядывает изъять у меня билет и я говорю: «Я таблички не заметил».
Он говорит: «Все нормально, только ботинки снимайте».
Этот король поедет второй скрипкой с любым, лишь бы дул, как мой Господь.
36
И всю ночь напролет, один в старом пассажирском вагоне, о, Анна Каренина, о, Мышкин, о, Рогожин, я еду обратно — Сен-Бриё, Ренн, бренди себе достал, и вот Шартр на заре.
Прибывши в Париж поутру.
К этому времени, от холода Бретани, я уже нацепил большую фланелевую рубаху, с шарфом под воротник, не брился, дурацкую шляпу упаковал обратно в чемодан, снова закрыл его зубами и вот, со своим обратным билетом «Эр-Франс» в Тампу, штат Флорида, готов, как жирнейшие ребрышки в старом «Уинн-Дикси», дражайший Боженька.
37
Посреди ночи, кстати, пока я дивился на эс-ы тьмы и света, в поезд сел безумный пылкий юноша двадцати восьми лет с одиннадцатилетней девочкой и проводил ее с выгодой в купе для раненых, где я слышал, как он много часов орет, пока она не посмотрела на него рыбьим глазом и не заснула на своем диванчике одна. «La Muse de la Départment» и «Le Provinçial à Paris»[87] на пару лет запоздали, о, Бальзак, о, фактически Набоков… (Поэтесса провинций и вахлак в Париже.) (А чё вы ждали от принца Бретани всего в одном купе оттуда?)
38
И вот мы в Париже. Все в прошлом. Отныне я покончил со всеми и всяческими формами парижской жизни. Таща чемодан, я осажден у выхода таксомоторным помогайлой. «Хочу в Орли», — говорю я.
«Пошли!»
«Но сперва мне нужно пива и коньяку через дорогу!»
«Извините, нет времени!» — и он поворачивается к другим зовущим клиентам, и я понимаю, что уж лучше мне сесть на лошадь, если я собираюсь быть вечером дома, в воскресенье, во Флориде, поэтому я говорю:
«Ладно. Bon, allons»[88].
Он хватает мой баул и тянет его к ждущему такси на туманистом тротуаре. Тонкоусый парижский водила пакует в зад своей повозки двух дам с младенцем на руках, а тем временем трамбует их багаж в отсек сзади. Мой парняга трамбует мой баул внутрь, просит три или пять франков, я забыл. Смотрю на таксиста, словно б говоря: «Вперед?», и он головой отвечает: «Ага».
Говорю себе: «Еще один тонконосый сукин сын в дерьме Paris-est-pourri, ему б начхать было, если б ты свою бабушку на углях зажарил, только б ему ее сережки достались и, может, зубы золотые».
На переднем сиденье маленького спортивного такси я тщетно ищу пепельницу в передней дверце по мою правую руку. Он выщелкивает диковинное пепельничное приспособление из-под приборной доски, с улыбкой. Затем разворачивается к дамам позади, стремглав шныряя сквозь это шестиперекресточное место совсем рядом с Тулуз-Лотрековым узлом потрепанным и трубками:
«Милое дитятко! Сколько ей?»
«О, семь месяцев».
«Сколько у вас еще?»
«Двое».
«А это ваша, э-э, матушка?»
«Нет, тетя».
«Я так и подумал, конечно, она совсем на вас не похожа, конечно, с моими необъяснимыми тем и сем. Все равно восхитительная детка, о матери дальше говорить и не стоит, а от тетушки вся Овернь радуется!»
«Откуда вы знаете, что мы овернцы?!»
«Инстинкт, инстинкт, ибо я он! А вы тут как, приятель, вам куда?»
«Я? — говорю я с отвратным бретонским духаном. — Во Флориду» (à Floride).
«Ах, там, должно быть, очень красиво! А вы, дорогая моя тетушка, у вас сколько детей?»
«Ой — семеро».
«Ц, ц, почти что чересчур. А малютка небось покою не дает?»
«Нет, ничуточки».
«Ну, вот поди ж ты. Все хорошо, вообще-то», — разворачиваясь широкой семидесятимильвчасной дугой вокруг Сен-Шапель, где, как я говорил раньше, хранится кусок Истинного Креста и положен туда Святым Людовиком Французским, королем Людовиком IX, и я сказал:
«А это Сен-Шапель? Я собирался посмотреть».
«Дамы, — говорит он заднему сиденью, — вы едете куда? А, да, вокзал Сен-Лазар, да, приехали. Всего минутку». Вжик.
«Приехали», и выпрыгивает наружу, а я сижу там, ошалев и охребалдев, и выволакивает их чемоданы, свистит мальчонке, упромысливает переброску детки и прочего, и запрыгивает обратно в такси один на один со мной, говоря: «В Орли вам?»
«Так точно, mais, но, мсье, стакашу пива на посошок».
«Тю — я за десять минут доеду».
«Десять минут слишком долго».
Он серьезно смотрит на меня.
«Ну, могу остановиться у кафе по дороге, где можно будет встать вторым рядом, и вы его заглотите очень быстро, птушто я сегодняшним воскресным утром работаю, ах, жизнь».
«Вы со мной выпьете».
Вжик.
«Приехали. Пошли».
Мы выпрыгиваем, вбегаем в это кафе под теперь-уже-дождем, и ныряем к бару, и заказываем два пива. Я ему говорю:
«Если вы очень торопитесь, я покажу вам, как заглогнуть пиво зараз!»
«Нет нужды, — печально говорит он, — минутка у нас есть».
Он мне вдруг напоминает Фурнье, букмекера в Бресте.
Он сообщает мне свое имя, овернское, я свое, бретонское.
В точку мгновения, когда я знаю, что он готов сорваться с места и лететь, я раскрываю свое нутро и выпускаю полбутылки пива падать в дыру, такому трюку я научился в студенческом братстве «Фи-Гамма-Дельта», как теперь вижу, отнюдь не просто так (перехватывая кеги на заре, да еще и без присяжной шапчонки, потому что я от нее отказался, а кроме того, я играл в футбольной команде), и в такси мы прыгаем, как грабители банков, и БЛЯМ! Рвем девяносто под дождем по скользкому шоссе в Орли, он мне рассказывает, сколько километров сейчас выжимает, я смотрю в окно и прикидываю, это наша прогулочная скорость до следующего бара в Техасе.
86
Хорошо (исп.).
87
«Провинциальная муза» (фр.) и «Провинциал в Париже» (фр.) — романы О. Бальзака.
88
Хорошо, поехали (фр.).