На волне шока

– И вы считаете, что такой выход – уникальный и неповторимый – существует?

– Ни фига. Скорее всего вариантов выхода многие тысячи. Но я четко вижу одно: пока вы тщитесь найти конкретное или хотя бы какое-никакое решение первыми, вы будете терпеть неудачу за неудачей. А тем временем другие люди с другими проблемами будут скромно довольствоваться тем, что дела в этом году идут не хуже, чем в прошлом.

В Китае… Почему-то всегда речь сначала заходит о Китае. Самая населенная страна мира – с кого же еще начинать? Когда-то у них был Мао. Потом – Консорциум, скорее смахивавший на междуцарствие. Ставки на культурную революцию в игре без козырей удвоились (вот только официальный перевод термина «культурная революция» был до смешного неточен; те, кто был в теме, скорее понимали его как «мучительную переоценку ценностей»). После чего откуда ни возьмись появился Фэн Суят, так неожиданно, что на досках сообщений о зарубежных делах ставки на развал и анархию в Китае за три дня сменились на триста к одному. Фэн был образцом восточного мудреца – молодым человеком, говорят, ему не исполнилось и сорока лет, но уже способным управлять столь тонкими приемами и демонстрировать такую проницательность, что ему никогда не приходилось объяснять или оправдывать свои решения. Они попросту работали.

Возможно, этой остроте мышления его обучили. А может быть, он родился с заданными свойствами. Известно только одно: ему бы не хватило всей жизни, чтобы проявить их в полную силу естественным путем.

Особенно если бы он начинал с того, с чего начинают все обычные люди.

В Бразилии, после того как власть захватил Лоуренсо Перейра, кем бы он ни был, прекратились все религиозные войны – большой контраст по сравнению с жестокими уличными битвами между католиками и макумбистами в Сан-Пауло на рубеже веков. В Филиппинах реформы, проведенные первой женщиной-президентом Сарой Кастальдо, вдвое уменьшили чудовищную годовую статистику убийств. В Гане, когда премьер-министр Аким Гомба предложил навести порядок в своем доме, жители с весельем и шутками взялись за наведение порядка. В Корее после переворота Ын Лим Пака резко сократилось число «клубничных» чартерных рейсов из Сиднея, Мельбурна и Гонолулу, хотя раньше их прилетало по три-четыре в день. Короче говоря, гениальность вдруг пошла в гору в самых неожиданных местах.

– Вас впечатляют события в других странах, как я погляжу. Почему же вы не хотите, чтобы ваша собственная страна получила, так сказать, прививку гениальности?

– Моя страна? Нет, я, конечно, здесь родился, только… Неважно. В нынешние времена это – протухший довод. Потому что у нас принимают за гениальность то, что ею не является.

– Я предчувствую долгий спор. Пожалуй, отложим его продолжение на завтра.

– В какой режим вы меня теперь переведете?

– Во вчерашний. Мы приближаемся к точке, когда у вас все-таки случился перегруз. Я хочу сравнить ваши осознанные и неосознанные воспоминания о событиях, приведших к развязке.

– Не надо мявкать. Вам просто надоело болтать с роботом. Я вам куда более интересен, когда полностью нахожусь в сознании.

– Напротив. Ваше прошлое интригует меня намного больше, чем ваше настоящее или будущее. И то, и другое полностью запрограммировано. Спокойной ночи. Мне нет смысла желать вам хорошо выспаться – хороший сон тоже запрограммирован.

Доставленный в Парелом робкий, тихий, замкнутый мальчик провел большую часть детства, переезжая от одной пары «родителей» к другой, что выработало у него мимикрию под стать хамелеону. Ему нравились почти все «мамы» и «папы». Ничего странного, ведь их подбирал компьютер, что на короткое время погружало Никки в самые разные сферы интересов. Если очередной «папа» увлекался спортом, мальчик проводил много часов с бейсбольной битой или футбольным мячом. Если «мама» отличалась музыкальным слухом, он пел под ее аккомпанемент или разучивал гаммы на пианино.

В то же время он не позволял себе чем-либо увлечься всерьез. Это было опасно, так же опасно, как кого-то полюбить. После перевода в новый дом прежнему увлечению мог наступить конец.

Первое время Никки не был уверен, как себя держать: другим учащимся он не доверял – почти все они были на пару лет старше, к сотрудникам обращался подчеркнуто официально. Ум хранил почерпнутый из тривидения и фильмов размытый образ государственных учреждений, срисованный с кадетских училищ и военных баз. В Пареломе, однако, не было ничего похожего на военщину. Естественно, здесь существовали свои правила. В среде учеников, хотя центр открылся всего десять лет назад, успели зародиться особые традиции. За питомцами присматривали, но ненавязчиво, поэтому атмосфера была если не дружелюбной, то свойской. Люди в центре ощущали себя объединенными общей задачей подобно участникам великого похода, другими словами – духом солидарности.

Для Никки это чувство было совершенно новым. Он осознал, что ему нравится в Пареломе, только через несколько месяцев.

Больше всего Никки наслаждался контактами с людьми, любившими узнавать новое – не только взрослыми, но и детьми. Приученный в школе помалкивать и подражать зловещей угрюмости других учеников, насмотревшийся, что бывает с «умниками», он был захвачен врасплох и не на шутку потрясен новой обстановкой. Его никто не подгонял. Да, за ним наблюдали, но не более того. Ему говорили, что можно и чего нельзя делать, на этом инструкции заканчивались. Ему вполне хватало широкого – от дюжины до двадцати предметов – выбора различных занятий. Позднее любимые занятия даже не требовалось выбирать из готового списка – ему разрешили составить свой собственный.

В душе Никки как будто что-то щелкнуло. В уме, как в улье, роились новые, захватывающие мысли: у минус единицы существует квадратный корень, в Китае живет почти миллиард человек, алгоритм сжатия Шеннона сокращает письменный английский язык на пятнадцать процентов, ага, вот как на самом деле работает нейролептик, слово «окей» происходит от «вовкай» на языке волоф, что означает «непременно» или «конечно».

В уютной личной комнате имелся дистанционный пульт компьютера, сотни таких пультов были разбросаны по всему кампусу – больше, чем по одному на каждого обитателя центра. Никки жадно ими пользовался, поглощая знания целыми энциклопедиями.

Он быстро перенял убеждение, что именно его страна должна первой использовать дар гениев в управлении миром. При таком количестве радикальных перемен как еще им управлять? Что, если вперед вырвется какая-нибудь деспотичная, несвободная культура?..

Содрогавшийся от воспоминаний о том, как плохо жить в тупой системе, Никки легко поддавался внушению.

И даже не возражал против процедуры взятия образцов мозжечковой ткани два раза в год, которой подвергались все учащиеся. (Слово «учащийся» Никки начал брать в кавычки много позже, когда стал считать себя и других «заключенными».) Образец брали с помощью микрозонда, объем пробы не превышал пятидесяти клеток.

Никки до благоговейного трепета восхищала целеустремленность биологов, работавших в группе неприметных зданий, расположенной в восточной части кампуса. Непроницаемый барьер, окружавший их работу, немного его настораживал, но стоявшая перед ними цель представлялась похвальной. Трансплантация органов – сердца, почек, легких – и раньше была для ученых обычным делом, как замена запчастей для автомеханика. Теперь же они преследовали куда более амбициозные цели: замену рук и ног в комплекте с сенсорными и моторными функциями, возвращение зрения слепым, гестацию эмбрионов в пробирке. Никки и прежде бросалась в глаза набранная жирным шрифтом реклама «КУПИТЕ ПУПСИКА!» и «ВАШ АБОРТ – НАШ САППОРТ!». Но только в Пареломе впервые своими глазами увидел государственный грузовик, доставляющий останки нежеланных, так и не родившихся младенцев.

Это открытие немного его обескуражило, однако он без труда убедил себя, что неродившихся детей лучше привозить сюда для нужд науки, чем сжигать в больничном крематории.