Страница 7 из 61
Очевидно, что нужно успеть до того, как папа пригласит гостей в столовую, просто потому что фортепьяно стоит в гостиной.
Когда-то я наивно расстраивалась, что в доме нет музыкальной комнаты, а, оказывается, её нет мне во благо, потому что заманить гостей в отдельное помещение я бы не смогла — родители бы успели помешать.
Надо отвлечь маму, подгадав момент, когда папа уйдёт с господином Херре в библиотеку — хвастаться пополнением книжной коллекции.
Да, именно так! Папа сам уйдёт, маму я заманю на кухню, а сама выступлю!
Наши гости воспитанные люди. Я бы, столкнувшись с ужасным исполнением, терпела. Они ведь поступят также, правда?
— Добро пожаловать, — щебечет мама. — Господин Дельси! Берт!
— Благодарю, госпожа Тавиран. Вы хорошеете с каждым днём!
— Господин Дельси! Берт! — подхватывает папа, отвлёкшись от беседы с другими гостями.
— Господин Тавиран, госпожа Тавиран, — очередь Берта отвечать после отца, — с вашего позволения я позволю себе передать для Карин скромный презент, шоколадные конфеты и поэтический сборник, я привёз из поездки в столицу.
— Конечно, Берт! Карин будет очень рада, — папа одобрительно хлопает по плечу.
Берт, обозначив поклон в адрес мамы, поворачивается ко мне и протягивает коробку в цветной бумаге. Я совершенно не рада подарку, но я принимаю коробку. Помнится, конфеты были вкусными, а поэзию я так и не открыла.
Моя очередь говорить, все ждут, что я поблагодарю.
Но нет.
— Берт, я слышала, в столице принято спрашивать напрямую у девушки, а не у её родителей.
Может отец Берта сам передумает брать меня в семью? Было бы замечательно.
Берт теряется.
Неожиданности не его конёк.
Я смотрю на него, и словно не было семи лет брака. В отличии от меня, осунувшейся, потерявшей красоту и молодость, он ни капельки не изменился. Переодеть Берта в костюм, в котором он со мной разводился, и я не различу, где юный, а где старший Берт.
— Вас ввели в заблуждение, Карин, — на помощь Берту приходит его отец. — Это скандальное и совершенно вопиющее поведение нескольких вульгарных женщин, которых давно отвергло приличное общество.
— Отвергло? — удивляюсь я.
— Именно так.
— Но тогда почему сеньорита Найрин Далл на прошлой неделе, как писали газеты, выступала перед парламентом?
— Их дочь читает газеты?!
Глава 8
Вот как удержаться?
Меня распирает от смеха, но я стараюсь сдержаться и с самым невинным видом хлопаю глазами. Мне очень нравится, что у меня получилось. Уже одного вопроса про газеты достаточно, чтобы стать главной героиней сплетен и… подпортить свою репутацию правильной девушки.
Есть единственная дамская газета — “Светские хроники”. Но никому и в голову не придёт назвать издание газетой, потому что звучит неблагопристойно.
Я же мимоходом призналась, что читаю “мужские” издания, в то время как юным особам не к лицу говорить на тяжёлые темы, подвергать свою хрупкую душевную организацию угрозе потрясения и особенно не пристало засорять свою голову лишними знаниями.
— Карин?! — оборачивается папа.
— Её проект обязательного образования для девушек в публичных школах наравне с ровесниками нашёл поддержку у партии “Прогресс”, — охотно поясняю я, словно не понимаю, что папа предлагает замолчать.
На законодательном уровне проект не примут в том виде, как его предлагает Найрин Далл, но через несколько лет ей всё же удастся добиться для девушек права на равное образование, что само по себе прорыв. Именно из будущего я помню о сегодняшних политических событиях, помню, что её первое выступление приблизительно совпало с моей помолвкой, и мне было жутко завидно, что какая-то непонятная сеньорита, которую отвергали и игнорировали все приличные люди, прославилась, а главное изменила тысячи тысяч судеб, а я веду сытое, но совершенно бессмысленное существование. Наверное, тогда я впервые усомнилась, что моя правильная жизнь действительно правильная.
— Карин, дорогая, газеты не для женского ума, — папа приобнимает меня за плечи и показушно мягко журит. — Ох уж это юное любопытство! Ты стянула газету и ничего не поняла? Найрин Далл несчастная отвергнутая девушка, очень грубая и мужиковатая, и всё, что она несёт, это разрушение. Обучение в публичной школе убивает нежность и женственность. Ты же не хочешь лишиться своего очарования?
Раньше я верила в это.
Только вот моя женственность померла без всякого образования.
Папа исправил мою “ошибку”, и сейчас я, как хорошая девочка, должна согласиться.
— Ничего страшного, если я не выйду замуж. Учиться так интересно! Я хочу познакомиться с сеньоритой Найрин! — я говорю настолько громко, насколько позволяют приличия.
— Карин, когда ты волнуешься, ты начинаешь говорить удивительные глупости! Это так мило.
Мама всё-таки сводит мои усилия на нет.
Продолжать бессмысленно — всё, что я скажу, будет объяснено моим волнением. То, что цель ужина объявить помолвку, ни для кого не секрет.
Что же, я просто продолжу говорить глупости изо дня в день при каждом удобном, а лучше неудобном случае.
И спонтанная идея познакомиться с Найрин мне очень нравится. Завтра же напишу ей, только надо придумать, как это сделать минуя родителей, иначе они просто уничтожат моё письмо. Но это терпит.
Мама целует меня в висок и приветствует чету Сильвен. Если мне не изменяет память, они последние. Мама обменивается с ними любезностями, я просто киваю. Беседа продолжается, но мне в ней места нет, и вскоре мама намекает, что мне следует унести презент Берта, привезти для меня конфеты с его стороны так мило…
Уйти — это прекрасная возможность.
“Столовая” часть для званого ужина основная, гости недолго будут в гостиной, и мне нужно правильно рассчитать момент. Я отношу коробку в свою комнату, а возвращаюсь по дуге. Есть соблазн устроить на кухне настоящую пакость, но я здраво оцениваю, что кто-то из слуг заметит.
Я останавливаюсь у стены и наблюдаю. Родители независимо друг от друга фланируют по залу и перекидываются с гостями вежливыми фразами. По правилам этикета хозяева должны уделить толику внимания каждому приглашённому. А я обязана быть с мамой, поэтому долго стоять не должна, но я вытягиваю из рукава платок и обмахиваюсь. Благородная слабость оправдывает мою медлительность.
Вот папа подходит к госпоже Сильвен и что-то говорит, а она улыбается. Наверное, сделал комплимент.
А вот господин Херре расходится с господином Дельси.
Думаю, это тот самый момент.
Я прячу платок направляюсь к маме. Она оборачивается, смотрит на меня вопросительно, и я, подхватив её под локоть, подаюсь ближе и шёпотом спрашиваю:
— А что, что-то случилось на кухне? — я даже врать не буду.
— Что случилось?
— Я думала, ты знаешь. Я не поняла, что там за суета.
— Я разберусь.
Она улыбается Берту и, не прекращая обмениваться любезностями, продвигается в сторону двери. Папа в это время поднимается с господином Херре по лестнице, а я аккуратно подбираюсь к фортепьяно.
— Карин, — окликает меня Берт.
Ещё не хватало, чтобы он мне помешал!
— Ах, да… Я вам очень признательна, вы думали обо мне во время поездки в столицу, — правильно благодарить не за подарок, а за внимание, и это не то правило этикета, которое я собираюсь нарушить.
Я отворачиваюсь от Берта достаточно быстро, чтобы он не успел продолжить разговор. Ему придётся снова меня окликать, но он в замешательстве от моей беспардонности, и я успеваю первой.
— Дорогие гости, — обращаюсь я к залу в полный голос и поднимаю крышку инструмента.
— Карин, что на вас нашло? — шипит Берт, но я уже не реагирую.
— Я бы хотела развлечь вас исполнением моей любимой песни…
Естественно, все разговоры прекращаются, взгляды скрещиваются на мне, и Берт больше не может мне помешать, он вынужден отступить, а я сажусь за фортепиано.
Мне страшно, но это страх какого-то совершенно нового сорта. Он щекочет азартом, и я предвкушаю то, что собираюсь сделать. Этот новый страх не тормозит меня, не гонит под одеяло, а наоборот подстёгивает.