Страница 31 из 94
— Скоро состоится мероприятие, посвящённое избранным «тёмным», таким как я и Брайен. Что-то наподобие бала.
— Так вы не единственные супер крутые «тёмные»?
— Нет, но мы с ним лучшие из лучших. Именно поэтому наше присутствие даже не обсуждается. А Брайен до этого не посещал данное мероприятие, вопреки всем указаниям. Но сейчас он обязан сделать это, ведь всё неизбежно идёт к одному.
— К чему?
— А это он расскажет тебе сам. Я ухожу, — она демонстративно кидает вещи на пол. — И если ты, — подходит к Брайену и со злостью говорит, — учудишь хоть что-нибудь, я уже не смогу тебе помочь. Я тебя предупредила, многое поменялось. Поэтому будь добр приготовить костюмчик, — она похлопала его по плечу, после чего покинула квартиру, поставив точку громким хлопком входной двери.
Несколько секунд мы оба молчали, ощущая на себе оставшуюся в воздухе атмосферу.
— Пора отвести тебя домой, — совсем тихо произнёс Брайен, после чего начал вести меня прочь из квартиры, попутно натягивая на моё тело свою толстовку. Не давал сказать и слова, делал всё торопливо. И лишь на улице он сбавил темп и наконец перестал с силой сдавливать мою руку.
— Расскажешь?
Мой вопрос тёплым воздухом вырвался изо рта и смешался с морозом. Щёки чувствовали на себе колкость ветра, ноги мёрзли в мокром, навалившем за день снеге.
— Что именно? — без энтузиазма спрашивает, словно не понимает, к чему я клоню.
— Всё. Начать можешь с детства, закончить мероприятием.
— Я тебе говорил несколько раз, что о детстве рассказывать не собираюсь.
— По-моему, ты вообще не хочешь мне о себе рассказывать.
Брайен тяжело и раздражённо выдыхает. Да, он ненавидит беседы, особенно разговоры о себе, особенно в таком ключе. Но он должен рассказать о себе хоть что-то.
— Зачем рассказывать о столь радужном прошлом? — снова говорит с сарказмом.
— Затем, что я хочу знать о тебе всё. Мне интересно, как ты помогал Ребекке.
— Один случай я тебе уже рассказывал. Это был день нашего с ней знакомства. Шрам именно тогда появился.
— Так это она та девочка, которой ты отдал свою еду?
Сразу начинаю вспоминать историю, которую он выдавливал из своего сердца. В тот день я первый раз увидела его лицо, шрам и задалась вопросом, откуда он. Оказалось, что этот след на лице результат его доброго поступка.
— Она выделялась из толпы девочек, была особенной, другой. Самая тихая, замкнутая, напуганная. И самая худая. Я наблюдал за ней несколько дней. Все её сторонились, избегали любого контакта, словно им был отдан приказ, не приближаться к ней. Она была одна. Совсем одна. И я увидел в ней себя, стал замечать схожести, которые другие игнорировали. Нас с ней выделяли из всех. Два изгоя, — он усмехается, но этот звук отдаёт сильной горечью. — Только потом я понял, что всё это было подстроено. Правительство изначально знало, что мы с ней будем чем-то большим, чем просто избранные «тёмные», поэтому они применяли самые жёсткие меры воспитания. А весь социум старательно избегал нас, чтобы мы не смели заводить какие-либо связи, были отстранёнными, обозлёнными даже на «тёмных». Чтобы однажды мы могли с высока смотреть на тех, кто отсаживался от нас по очередному приказу. Среди детишек были Кайл, Джесс и Блэйк. Именно они потом рассказали, что постоянно были вынуждены выслушивать речи о том, какие мы особенные, и что они не имеют права приближаться к нам. В тот самый день я не выдержал подошёл к Ребекке. Её толком не кормили несколько дней, она вновь сидела одна с коркой хлеба и стаканом воды, бледным лицом и полузакрытыми зарёванными глазами. Кажется, ей уже было плевать на то, что никто никогда не подсядет к ней.
Я ковырялся в своей тарелке с кашей, бил ложкой по металлическому дну тарелки, больше похожей на миску для собак. Да, я чувствовал себя брошенным животным. Постоянно слушая унижения, получая побои, проходя через пытки, начинаешь полностью терять человечность. Я ждал того дня, когда смогу перегрызть всем глотки из-за бешенства.
Сижу в углу и смотрю на мрачных детей, в глазах которых тоже никогда не будет счастья. А что это вообще? Мы все обречены на одну гадкую и жалкую жизнь.
Но они хотя бы могут общаться друг с другом, хоть как-то контактировать. А я вынужден молчать. Постоянно молчать. Никто не будет меня слушать. Им нельзя приближаться ко мне и реагировать на мои просьбы. Чёрт, я пытался много раз заговорить, поделиться чем-то, послушать их, но они постоянно убегали. Я знаю, что их запугали. Но всё равно постоянно злюсь на этих жалких трусов.
Теперь я ненавижу все эти разговоры. Действительно, лучше ничего не говорить о себе. Никому не надо знать обо мне. Я ничтожен, жалок. Почему ко мне такое особое отношение, раз я «кусок дерьма, который должен сейчас сидеть на полу и глотать эти помои»? Почему именно я стал изгоем? Что со мной не так?!
Я забыл, я же самый главный отброс всего человечества.
Психую, хочу выкинуть тарелку к черту от себя, но замечаю сидящую через толпу девочку. Она отражение меня, такая же брошенная всеми. Её тело покрыто многочисленными синяками, кости ужасающе торчат, словно под кожей совсем нет мышц. Смотрю на свои руки, такие же грязные и исцарапанные, как у неё.
Раньше она постоянно плакала, из-за чего получала очередное наказание. Сейчас же её зарёванные глаза просто стали кукольными, безжизненными. Она больше не чувствует холода сквозь свой тонкий сарафан, не хватается за живот из-за сильного голода, из-за жажды не глотает постоянно собственные слюни.
Она мертва, только её хрупкие плечи иногда вздымаются вверх из-за болезненного вдоха.
Оглядев всю безразличную толпу, поднимаюсь на ноги и беру свою похлёбку с собой. Меня шатает, все расходятся передо мной. Она даже не реагирует на моё приближение, словно совсем не замечает.
Сажусь рядом, начинаю аккуратно трясти за плечи, на что она жмурится. Ей больно, поэтому я сразу прекращаю.
— Привет, меня зовут Брайен, — начинаю с оптимизмом и улыбкой. — А тебя Ребекка, верно?
Мои слова были полностью проигнорированы ей.
— Я подумал, что ты не наешься этим покусанным куском хлеба, поэтому решил поделиться с тобой своей едой. Я совсем не голоден, можешь всё съесть, — ставлю перед ней свою тарелку, забираю себе её. С отвращением взглянул на объедки в её миске и выкинул всё прочь. Как они могут давать ей только хлеб, да ещё и такой отвратный, что даже самое голодное животное не стало бы есть это? — Можно я глотну воды, в горле пересохло? Мой стакан они якобы случайно разбили и не стали давать другой.
— Туда плюнули, — прошептала она. — Они сказали, что это всё, чего я достойна.
Я поспешил взять в руки стакан и сразу заметил, как на поверхности плавает чей-то харчёк.
— Да уж, — протянул я, убирая стакан подальше от нас. — Ты кушай, не стесняйся.
— Тебе нельзя этого делать. Я знаю, что ты такой же, как я. И ты не должен, — она поднимает свои глаза на меня, наконец позволяя взглянуть на её лицо.
Она очень красива, несмотря на последствия воспитания, которые отразились на её теле. Её глаза оживились, стоило ей почувствовать, что кому-то не плевать на неё, что кто-то хочет помочь. Я чувствую, как она загорается надеждой, и сам вижу в ней спасение. Её губы дрожат, щёчки начинают краснеть, глаза сверкать. Она снова плачет, одновременно из-за боли и покалеченной души и счастья, что может с кем-то контактировать.
И я тоже наполнялся чем-то тёплым изнутри, не мог оторвать от неё глаз. В эти мгновения мы, кажется, нашли что-то родное друг в друге, и эта связь казалась нам святой и неразрушимой.
— Как же ты достал, с*чоныш! — раздался грубый мужской рык на всю столовую. Меня подняли на ноги, а тарелку с кашей пнули в стену, и вся еда разлетелась по сторонам, попала на Ребекку. — Когда же ты начнёшь соображать?! Что ещё надо сделать, чтобы ты стал паинькой?!
На глазах у всех меня ударили по голове, схватили за шкирку и не позволили упасть на пол из-за головокружения. Сквозь пелену я видел, как толпа детей напугано смотрела на нас. В их глазах промелькнула жалость, которая мне была совсем не нужна. Перед ними возник ещё один воспитатель, поэтому они вынужденно состроили безразличные гримасы.