Страница 21 из 42
— Прости меня, мудака, — зашептал на маленькой, аккуратное ушко. — Прости, я трус. Я слишком сильно боюсь тебя потерять. Мне мл*ть больно от одной только мысли, что ты совсем скоро станешь чужой. Мне сдохнуть хочется, Вита. Я уже люблю тебя, девочка моя. Уже люблю.
Я горько усмехнулся, понимая, что в лицо этих слов сказать ей не могу. Боюсь. Боюсь снова услышать, что её ждёт жених. Но ещё больше боюсь услышать, что она его любит.
Я лежу рядом с Золушкой до тех пор, пока глаза не начинают слипаться. Нехотя поднимаюсь с кровати и покидаю дом через балкон.
Я просто не выдержу, если Золушка проснётся. Если увижу ей глаза и услышу голос, я просто утащу её. Выкраду. Не позволю выйти замуж.
Казалось бы — хватай, кради и уноси.
Но я понимал остатками мозга, что это будет насилием. Что я пойду против её воли. Против её желания и решения.
А я слишком сильно уважал и ценил эту девчонку.
Мне проще было исчезнуть из жизни Виталины, чем ломать её, как все окружающие её убл*дки.
Я останусь воспоминанием в её памяти, а я… А я просто буду наблюдать со стороны. И ждать… Ждать, когда она решит, что я ей нужен.
До рассвета бесцельно ездил по городу, даже не разбирая дороги. На автомате останавливаясь на светофорах и перед пешеходными переходами.
В мастерскую ехать и ночевать там не было никакого желания. Осознавал, что если зайду в комнату, где лишил невинности Золушку, снова сорвусь к ней. Потому что там всё, каждая вещь будет напоминать о ней.
А я обязан дать ей право выбора. Я не имею никакого права давить. Золушка сама придёт, если захочет. Сама позовёт, если будет нужно. Я просто буду ждать. Ждать столько, насколько хватит сил. А потом пойду по головам. Убью, если будет нужно, но сделаю Золушку свободной.
Нехотя направился в хату родителей, уже заранее зная, что меня ждёт. Уже чувствуя разливающуюся во рту горечь и отвращение. Я отправился в свой личный, непрекращающийся Ад.
Глава 15
Глеб
Открыл дверь квартиры, уже на лестничной клетке почувствовал омерзительный запах перегара и мочи. Прикрыл глаза, выдохнул сипло и набрал в грудь воздуха. Вошёл в квартиру, тут же увидел отца, развалившегося у стены в коридоре и громко храпящего. В бессильной злобе пнул его по ноге. Скривился, увидев лужу под ним.
Разуваться не стал, прошёл в комнату родителей. Мать развалилась на кровати. Накинул на неё одеяло и замер, разглядывая опухшее до неузнаваемости лицо. Потёр лицо ладонями, до какого-то возраста я надеялся, что родители бросят. Что отец найдёт нормальную работу, я перестану ходить в обносках.
Вспомнил, как четырнадцать лет назад, получив десяток оплеух и сильный пинок под зад, от которого казалось весь позвоночник ссыпался в трусы, сбежал из дома. Бесцельно бродил по дворам, рукавом вытирая слёзы и сопли, желая исчезнуть из мира. Загадывая в очередной, в сотый раз, перестать быть «ошибкой».
Я услышал рёв двигателя и замер, прислушиваясь. Мне всегда нравились машины, поэтому пошёл на звук. И замер с открытым ртом, смотря на блестящую, невероятно красивую машину.
— Здравствуй, малыш, — темноволосый бородатый мужчина присел передо мной на корточки, чтобы наши лица оказались на одном уровне. — Ты что здесь делаешь? Где твои родители?
—Я… — я говорил плохо и невнятно, что часто становилось причиной побоев со стороны родителей. Я не выговаривал букву «р», плохо произносил шипящие. — Такая клавсивая, — я пальцем ткнул в машину.
— Хочешь посмотреть? — мужчина ласково улыбнулся.
Я закивал. Он поманил меня вглубь помещения. Посадил на низкий табурет и стал рассказывать о том, что делает. А после повёл меня к себе домой, где сытно накормил. Накормил так, как я в жизни не ел. До сих пор помню вкус той еды. Гороховый суп и пирожки с луком и зеленью. От жадности я тогда съел слишком много. Но дед Рома даже не остановил. А потом пришёл его внук. Игнат. Темноволосый и разговорчивый мальчишка, ставший мне лучшим другом. Мы пошли в одну школу, сидели за одной партой. Я часто оставался у них ночевать, а его мать покупала мне одежду. Я почти жил у них дома, сбегая от родителей.
Я не знаю, почему дед Рома занялся моим воспитанием. Не имею понятия. Но он порой проводил со мной больше времени, чем с Игнатом. Я дико боялся, что друг меня изобьёт. Я знал, что значит ревность. Мать часто избивала меня, когда я обнимал отца.
Но Игнат никогда не ревновал. Он лишь помогал мне на уроках. Давал списывать домашку.
Я мечтал, чтобы мать Игната усыновила меня. Я мечтал жить всегда в их доме. Но чуда не случилось. Я продолжал терпеть побои, жить в нищете и грязи. В квартире, где даже обои воняли парами алкоголя и мочёй.
Я всегда боялся разочаровать дед Рому. Дико боялся. Но однажды разочаровал. В четырнадцать лет.
Мои кроссовки износились. Девчонка, к которой я подкатил, высмеяла меня. Я зашёл в торговый центр и украл кроссовки. Меня не поймали. Не засекли. Но дед Рома сразу увидел коробку, которую я прятал под курткой. Распахнул верхнюю одежду, выдрал украденное и долго-долго смотрел на коробку. А потом дал затрещину. В первый и в последний раз.
— Пойдём, поговорим.
Я понуро повесив голову поплёлся следом за мужчиной. Он усадил меня на диван, поставил стул и пытливым взглядом уставился в моё лицо.
— Послушай меня, Глеб. Внимательно послушай. И запомни! У тебя два пути, Глеб. Либо ты крадёшь и попадаешься. И сначала оказываешься в детской колонии, потом в тюрьме. Ты не получишь нормального образования, у тебя никогда не будет нормальной работы, никогда не будет денег. Ты повторишь путь своих родителей. Либо ты будешь честно зарабатывать деньги себе на жизнь. Будешь делать всё, чтобы выбраться из болота, в котором сейчас живёшь. Решай сам, внучок.
Дед Рома поднялся со стула, поставил коробку с кроссовками рядом со мной на диван. Направился на выход и замер, не оборачиваясь ко мне.
— Ты можешь оставить кроссовки себе, Глеб, но тогда в мастерскую больше не приходи. Воров я терпеть не буду. Либо ты относишь обувь в магазин и приходишь сюда, чтобы приняться за работу. Ты будешь мне помогать, а я буду платить тебе, чтобы ты мог купить себе обувь и одежду.
Он ушёл, а я долго сидел и смотрел перед собой, рыдая. Чувствовал себя слабаком, но ничего не мог поделать. Мне было стыдно от того, что я подвёл дед Рому. Так стыдно, что хотелось сдохнуть. Я подтвердил звание «ошибки».
Я поднялся, взял коробку, опустил глаза в пол и выбежал из мастерской. Я вернул обувь в магазин, но в мастерскую прийти не решался больше недели. Но когда пришёл, дед Рома не сказал мне ни слова. Сделал вид, что ничего не было. Выдал форму и дал мне работу. Я старательно и скрупулёзно выполнял свою работу. Только бы больше не разочаровать дед Рому.
Опустил взгляд на мать, открывшую рот во сне и громко храпящую.
Смесь чувств, раздирающую грудину внутри, объяснить никак не мог. Слишком противоречивые. Я всё ещё любил её. Как в детстве. Вопреки всему. В детстве всегда ловил каждый её взгляд, каждое её слово, ждал ласки и любви. Но только слышал от неё, что я «самая большая ошибка в её жизни». Слышал, что сломал ей жизнь. В сотый раз слышал, что родила она меня только ради квартиры.
Сжал кулаки, мигом разозлившись. Мигом почувствовав прилив ярости и ненависти.
Она даже не вспоминает Любу. Моя маленькую Любовь.
Мне было шесть, когда мать округлилась. Сначала думал, что она потолстела. Ведь она пила не просыхая. Как и до этого. И тр*халась с отцом.
С первых дней жизни Любу оставляли со мной. Я не имел понятия, как нужно вести себя с ребёнком. Я давал ей палец, за который она хваталась крошечными ручками и начинала посасывать. Всякий раз Люба успокаивалась, стоило мне начать петь.
Предки ушли в запой на неделю, всё это время не появлялись дома. Еды не было. Денег тоже. Я не имел понятия, чем кормить Любу. Все смеси закончились. Памперсы тоже. Я стирал пелёнки под ледяной струёй воды, поскольку горячую воду отрубили за неуплату.