Его (с)нежная девочка

Шале встречает теплом. Особенно хорошо оно чувствуется, когда стоишь в мокрой верхней одежде.

Я быстро раздеваюсь сам и тянусь к девушке, но Ева на шаг отступает.

– Я сама, – вытягивает руки, не подпуская меня.

– Хорошо, как скажешь, – отхожу в сторону, наблюдая за тем, как она, пыхтя, пытается снять все то, что я на нее надел. Извернулась вся бедняга, но справиться с подтяжками и ремнем на штанах ей так и не удалось, что невольно вызвало улыбку. Такие, как та же Вероника, ремни с мужиков в два счета стягивают.

– Иди уже ко мне, – притягиваю к себе за лямки, снежинку, не дав ей на этот раз возможности дистанцироваться.

– Что ты со мной как с маленьким ребенком? – снова дует губки. Да проклятье! Они мое проклятье. Сладкие, так и тянут, как магнитом.

– Просто мне нравится, – пожимаю плечами и снимаю ремень, который сам же и затянул у нее на талии.

– Что нравится? – удивленно вскидывает бровки, складывая их “домиком”.

– Ухаживать за тобой нравится, – отвечаю и смотрю в удивленные невероятные глаза девушки. На и без того красных щечках пылает румянец. С мороза, видимо. И просто невыносимо сильно хочется эти щечки обхватить ладонями и не отпускать. Пока пугливая снежинка не перестанет меня бояться, смущаться и закрываться, каждый раз как наружу пробиваются неприкрытые чувства.

Вот опять она отводит взгляд, поджимая губки. Осторожно подцепляю ее за подбородок и заставляю посмотреть на меня.

– Я что-то не так делаю? Тебе не нравится? Если да, то только скажи, снежинка.

– Нет-нет, – поспешно тараторит, обхватывая своими ладошками мои запястья. – Наоборот. Мне нравится... даже очень, – снова выпаливает и удивляется своему болтливому язычку. Усмехаюсь, чуть наклоняясь к ней, и легко касаюсь желанных губ. Каких сил мне стоит, чтобы не сорваться, не накинутся и не смять эту сладкую нежность своим необузданным напором, который все сильнее закипает во мне с каждой гребаной секундой  рядом с этой удивительной девушкой. По ходу, Абашев, ты сдал позиции. Вот этой самой снежинке.

Отрываюсь, совершенно не желая этого делать, и продолжаю снимать с нее свитер. Девушка на этот раз не сопротивляется.

А когда все теплые вещи были сняты и развешаны сушиться, Ева зовет на кухню. Пить горячий ароматный чай.

– М-м-м, – вдыхаю аромат. – Это с чем?

– Я нашла чабрец. Вот, – показывает сухую веточку. – Тут полно всяких травок, даже удивительно.

– Просто здесь очень заботливо относятся к своим постояльцам, – пожимаю плечами и сажусь за стол, где Ева уже выставила нарезки из мяса и сыров.

– Я в таких местах никогда не была, поэтому все здесь для меня в новинку.

– Какие твои годы, – улыбаюсь, и оба замолкаем, каждый думает о своем. Я, например, впервые за эти дни, глядя на сидящую напротив Еву, задумываюсь, что ведь мир такой огромный. Сколько у меня за плечами стран и городов. Такие места, о которых не каждый знает и еще меньше кто видел. А снежинка с ее фантастической впечатлительностью и любовью ко всему красивому, яркому, новому нигде и не была. Например, в той же столице Швейцарии. Горы, лыжи, снег – это, конечно, все прекрасно, но уютные улочки Берна или Женевы на Рождество – это отдельный вид искусства. Чехия, Франция, Испания, Италия, да можно до бесконечности крутить в голове города и страны, но зачем распыляться попусту, если я могу ей это все показать? Если я могу быть именно тем человеком, который увидит ее восторженно горящие глаза, гуляя по улицам Праги? Или оказаться тем самым человеком, с которым снежинка встретит самый потрясающий рассвет где-нибудь на Мальдивах?

Могу.

Делаю глоток чая. Обжигаюсь. А в голову словно удар прилетает, и все резко встает на свои места. Будто в мозгу все по полочкам разложилось.

Есть в этой жизни еще смысл, Абашев. И моим смыслом за  короткие пару дней стала Ева. Ее улыбка, взгляд и смех. Самый лучший смысл, который вообще у меня был за все мои годы! Как там говорит молодежь? Втрескался. Втюрился. Влип. Запал. Даже это все не передает ни на грамм того, тех чувств, что съедают изнутри в молчании. Это не просто секс, это не просто физиология или влечение к недоступному и охеренно желанному. Знаю. Проходил на своем веку такую заразу, которая через пару ночей или, в крайнем случае, месяцев проходит. Будто пелена с глаз спадает.

Тут же другое. Не “игрушка”, не способ удовлетворить свои взбунтовавшиеся желания, не красивое и доступное “приложение”.

Люблю.

Полюбил.

И по херу, кто и что мне на это скажет. Пусть думают, что под старость крыша потеклам, но я-то понимаю, что это все. Клиника. Как у отца с матерью. Готов забрать и напролом, как танк, переть, не оглядываясь на возмущенных и недовольных. Попал, так попал. На всю жизнь. Как минимум.

Наверное, я так и сидел бы, задумчиво крутя кружку в руках и поглядывая на снежинку, которая уже начала неловко ерзать под моим пристальным взглядом, если бы девушка неожиданно не воскликнула:

– А! – переполошив и меня, и себя.

– Что случилось?

– Совсем забыли! – подскочила со стула Ева, запуская пальчики в волосы.

– Что забыли?

– Новый год. Он же завтра уже, Дам.

– Прекрасно, – подтверждаю я, пожимая плечами.

Да, завтра Новый год… вроде как. И мы тут вдвоем… тоже вроде как. И он обещает быть самым волшебным из всех “новых годов”, что у меня уже за спиной. И это железобетонно.

– А мы? – разводит руками девчонка. – Мы тут одни, и ладно, это не лохо. Но тогда нам нужно продумать праздничное меню.

– Например? – упираюсь локтями в стол и, сцепив пальцы в замок, подпираю голову руками, с наслаждением наблюдая за суетящейся в поисках провизии по шкафам снежинкой.

– Мы обычно готовим холодец, оливье, мимозу можно, сельдь под шубой, картошечку, много всего вкусного… – перечисляет Ева, загибая пальчики, а у меня уже слюни до пола. От того, как она все это аппетитно озвучила, я снова захотел есть, плакал мой режим и до здравствует железо в зале после этого отпуска.

– Так, ладно, что нам мешает приготовить все это?

– Мы не в России, и тут нет селедки. А магазины для нас сейчас слегка… недоступны. Так, – она заглянула в холодильник. Потом потопала в кладовую, и я следом за ней. – Нет, еще и без холодца будем.

– Не беда, будем готовить из того, что есть, – прохожу к холодильнику с мясом и морепродуктами. – Кстати, такой запас на зависть многим магазинам. Смотри, стейки можно, я, кстати, их тоже шикарно умею прожаривать.

– Не сомневаюсь, – заглядывает через мое плечо Ева.

– Овощей много, салат нарежем. В общем, все, что душе угодно. Это будет наш швейцарский Новый год, – ловлю снежинку в кольцо рук и целую в висок, припадая губами и закрывая глаза, вдыхая полной грудью уже въевшийся на подкорку сознания ее родной и любимый запах.

– Ну да, – говорит тихонько снежинка, но вырываться даже не пытается. – В этом что-то есть, – робкая улыбка касается ее губ.

– Определенно.

Вечер получается максимально тихим, уютным и в какой-то степени семейным.

Мы вместе готовим, суетясь поочередно у плиты. Обсуждаем, кто что будет готовить завтра, и так же неторопливо ужинаем. Правда, на этот раз не у камина, а как положено, на кухне. На улице снова началась пурга, и судя по тому, что Эриксон так мне и не перезвонил, откопать перешеек им так и не удалось до сих пор.

Оно и к лучшему. Значит, завтра нам никто не будет мешать.

Несмотря на то, что весь день мы провели в пределах сотни метров, он получился насыщенным. Я прилично подвымотался, да и Ева последние минут тридцать активно хлопает ресничками и украдкой зевает, так что после ужина и мытья посуды мы сразу же расходимся по своим спальням.