Моё сводное наваждение

Я, улыбнувшись, согласно киваю — из дома мы уехали еще до завтрака, выпив лишь по кружке кофе.

Когда с едой было покончено, Мирон достал телефон и начал в нем что-то набирать, я же, откинувшись на мягкую спинку диванчика, уставилась в окно. По улице бродили люди, видимо, тоже решившие сходить на обед. Почти у всех есть работа. Любимая или нет. Заботы. Ошибки, которые они совершали в юности. Свои страхи и сомнения. И, как вариант, один из пяти проходящих мимо окна людей точно знал, или знает сейчас, то, что хочет от своей жизни. Я же все чаще начала приходить к мысли, что не знаю этого. Папа, Ксения и, конечно, Мирон дали мне понять, что мамины планы на мою жизнь — не абсолют. В первую очередь потому, что я сама не вижу себя в намеченном мамой будущем.

А еще...

— Я совершенно не знаю, что буду говорить Марте, — вздохнув, шепчу я вслух.

Мирон поднимает глаза от телефона и несколько секунд всматривается в меня задумчивым взглядом.

— Думаю, слова сами найдутся, когда ты ее увидишь, — предполагает он через мгновение.

— Надеюсь, ты прав, — горько улыбаюсь я. — Неудобно, если я подойду к ней и буду долго молчать.

— Все будет хорошо, фенек, — ласково улыбается он. — Просто помни, что я рядом.

— Спасибо, Мир. Для меня это очень важно.

Мирон отвлекается на пискнувший в его руках телефон и начинает широко улыбаться:

— А вот и твоя подруга объявилась. Кстати, она сейчас буквально через дорогу.

— Откуда ты знаешь? — подаюсь я вперед, желая заглянуть в экран девайса.

— Инстаграм, — поворачивает он телефон ко мне, показывая селфи сидящей за круглым столиком Марты. — Она отметила место на фото.

— И что же... Мне... мне нужно идти к ней?.. Сейчас?..

— Ну, мы как бы именно с этой целью встали сегодня ни свет ни заря, — усмехается Мирон, а затем хмурится, потому что видит, что его шутка не спасла меня от накатывающего волнения. Встает с места и садится на мой диванчик, обняв мои плечи одной рукой: — Спокойно, Лю. Максимум, что может случиться плохого — она не захочет тебя выслушать. А мы уже пришли к выводу, что в таком случае она будет полной дурой. Но я уверен, что она обрадуется тебе. Слышишь? — поднимает он двумя пальцами мой подбородок. — Все будет хорошо. Обещаю.

Ладонь полностью ложится на мою щеку, а губы Мирона приближаются к моим и согревают нутро своим теплом. В этот раз я не забываю дышать, но сердце уже по привычке набирает обороты, каждым ударом в груди отдаваясь сладким эхом. И как же мне нравятся поцелуи Мирона! Так волнительно приятно, что даже пальцы ног поджимаются от удовольствия.

— Пойдем, пока она одна и не ушла, — улыбается Мирон, поднимая меня с диванчика.

Мы за несколько минут преодолеваем улицу и входим в другое кафе. Мирон, шепотом пожелав мне удачи, подталкивает меня вглубь зала, а сам идет к другому столику. Обтираю вспотевшие ладошки о джинсы и иду к Марте, сидящей ко мне спиной. При этом кусаю губы, даже не чувствуя боли — до того волнуюсь.

— Привет, Марта, — выдыхаю я едва слышно, остановившись сбоку от нее, и пытаюсь растянуть в улыбке губы.

— Лю... Люба?..

— Да... Можно... я присяду?

— Да... наверное, — она тоже выглядит растерянной. — Да, садись.

— Спасибо.

— Что... что ты здесь делаешь, Люб? — выдыхает она со смешком. — Очень неожиданная встреча...

— Я приехала к тебе, Марта, — решаю я обойтись без лжи. — Чтобы попросить прощения.

— Эм... За что?

— За... за тот случай три года назад, — поднимаю я глаза на нее.

— Ты не шутишь? — хмурится она. — Специально приехала напомнить мне о том, о чем я всеми силами пытаюсь забыть?

— Прости! — начинаю я паниковать. — Просто... Просто это мучило меня все эти годы. Я не хотела, чтобы так вышло. Не хотела, чтобы ты пострадала. Но сделать ничего не могла. Мы были ужасно пьяны, я почти ничего не помню. Марта, мне очень жаль, что так вышло... Прости меня, пожалуйста. Прости, что не смогла тебе помочь...

— Не шутишь, — скривившись, выразительно ведет она бровями. Отвернувшись, молчит некоторое время и, наконец, смотрит на меня: — То, что случилось со мной, с такой же вероятностью могло произойти и с тобой. Просто тебе повезло больше. Если забыла, то именно я предложила поехать на ту квартиру, так что... Если тебе и нужно извиняться, то не за это.

— А за что? — хватаюсь я за спасительную соломинку.

— За свою трусость, Люб, — пожимает она плечами, словно это и так очевидно.

— Трусость? — не понимаю я.

— Ну да. Я бы не отказалась общаться с тобой, если бы ты оказалась на моем месте. Соответственно, и не мучилась бы виной на протяжении нескольких лет, чтобы потом в один прекрасный день взять, да и напомнить тебе о кошмаре, который ты вспоминать не хочешь.

— Но... я не отказывалась... Это мама. Она запретила мне с тобой общаться.

— И ты, конечно же, как послушная собачонка, исполнила команду хозяина. Люб, не ври себе. Ты испытывала жалость ко мне и облегчение от того, что не с тобой... Противоречивые чувства, да? Конечно же, удобнее было пойти на поводу у матери, нежели встретиться лицом к лицу со мной.

— Нет! Все не так!

— Именно так, Люба, — облокачивается она на столешницу и склоняется в мою сторону. — Ответь мне, ты сейчас сама распоряжаешься своей жизнью? Бросила балет, как хотела? В какой институт поступила? В тот, в который хотела, или тот, что выбрали тебе твои бабушка и мама? О-о-о... А может, ты и поешь, не скрываясь ото всех? Должно быть, очень профессионально, если у тебя за плечами три года занятий вокалом. Это так, Люб?.. Трусость, — заключает она победно, пока я ошарашенно молчу. — Ты боишься всего того, что угрожает спокойствию твоего собственного мирка. И ко мне ты не пришла именно поэтому.

Возможно, она права. Но далеко не во всем, правда? Я хотела ее поддержать! Но винила себя в случившемся. Да, мне было сложно чувствовать все то, что я чувствовала после того случая. Но это совсем не то, о чем думает она. Или... Или это одно и то же?.. Разве попыталась я воспротивиться маминому запрету? Нет. Покорно приняла его, жалея саму себя по причине, что не могу увидиться с подругой и сказать ей о том, что мне очень жаль...

Я в принципе стала ужасно покорной. Потому что, да, решила, что следовать маминым указаниям будет спокойнее. Проще. Удобнее...

Какая же я жалкая!

— Ты права, Марта, — честно киваю я. — Права... И мне жаль, что я такая. Жаль, что бросила тебя, когда была нужна. А сейчас... Сейчас мои извинения запоздали, да. Тебе пришлось справляться самой, и я рада, что ты смогла. Искренне рада, Марта. Извини, что напомнила обо всем этом... — поднимаюсь я с места. — Правда, извини. Я пойду. Спасибо за разговор.

— Люб, постой... — неуверенно просит она в мою спину.

Но я не могу остановиться. Мне хочется убежать как можно дальше. Отсюда. Ото всех. И в первую очередь — от себя.

Жаль, это невозможно.

Я не вижу дороги — в глазах стоят слезы, не разбираю, куда бегу. Просто бегу, неспособная остановиться. В ушах шумит кровь. А в крови бурлит ненависть к самой себе. Я просто прячусь за маминой строгостью. Всегда пряталась. Потому что ошибаться страшно. Страшно отстаивать свое мнение. Страшно стучать в двери, которые могут не открыться. Страшно терпеть неудачи и падения.

Удобнее запереть себя в четырех стенах своей комнаты и тихонечко винить кого-то в том, что тебе не позволяют расправить крылья.

И тут меня хватают чьи-то руки. Не сразу соображаю, что это Мирон, пытаюсь вырваться, сопротивляюсь. Невыносимо вдруг осознать свою никчемность.

— Эй, тише. Тише, фенек. Все в порядке, — пытается достучаться до меня Мир.

— Не в порядке! — кричу я. — Я ужасный человек, Мирон!

— Неправда, — прижимает он меня к своей груди. — Поверь мне. Я видел ужасных людей. И ты на них совсем не похожа.

Рыдания прорываются наружу. Жмусь сильнее к теплу Мирона, обнимаю руками его талию. Никогда не чувствовала себя настолько плохо, потому что никогда не винила в своих бедах себя. И сейчас я не хочу закрываться в своей комнате. Хочу, чтобы Мирон разделил эти чувства со мной. Он нужен мне.