Сердце отравителя

О том, как казнили Серебряный Голос Гореземья, я узнала в подробностях. Когда отдышалась, спустилась в предгорья и пошла по селам, маленьким городишкам, по тавернам. Если задать правильный вопрос под пиво, узнать можно многое.

Нет, я не хотела кровавых подробностей. У меня нет и не было привычки ковырять рану, растравляя ее все больше и больше. Но мне надо было точно знать. Точно. Точно!

Все равно было больно. Перед глазами вставала центральная площадь княжества Ветра. Черный помост и плаха. Когда-то Ильян едко шутил, что закончит именно там… а я не верила и смеялась, дура. Единственное, что не вязалось с его образом в цепях и на коленях перед плахой, так это рассказы о том, что преступнику пришлось затыкать рот, иначе он все время что-то орал и пытался вырваться.

Ян никогда не боялся смерти. Что же с ним случилось?

Подробности о том, что и куда покатилось после взмаха топора, я уже не выслушивала. А где хоронят казненных в столице княжества Ла Россин, я и так знала.

Шум листвы смешивался с шелестом простирающихся с другой стороны дороги лугов. Я зачарованно смотрела на разнотравье, ставшее из серо-зеленого почему-то бирюзовым, почти сливающееся на горизонте с небом. Если долго смотреть, начинало казаться, что сизые облака гуляют по траве.

Вдохнула полной грудью налетевший порыв ветра — и сердце вдруг пронзило неожиданно щемящее чувство.

Ян умер. А я? Я жива. Небеса, я жива! А ведь мне казалось, что если его не станет, то не смогу даже дышать. И что теперь? Тащусь с каким-то седым и корявым проходимцем неведомо куда и зачем.

Но жива и почти свободна. Разобраться с дурацкой татуировкой, посмотреть, как дела у моих друзей, и постараться исправить то зло, что я невольно им причинила — и подальше, туда, где никто меня не знает, к новой жизни и новым мечтам.

— Будешь? — Я не заметила, что Ворон сел рядом, пока он не сунул мне в руки запыленную бутылку. Понюхала, поморщилась. Асмантусовая настойка, серьезно?

— И сколько ты уже выпил? — Алкоголь в мои планы точно не входил, но и возвращать бутылку я не спешила.

— Пока немного. — Продувная конопатая физиономия расплылась в широкой ухмылке.

О-хо-хо, ну и рожа. Приснится — топором не отмахаешься. А наглый — придвинувшись без предупреждения, положил голову мне на плечо. Присвистнул и выдал:

— Расслабься, возможно, завтра нас повесят на воротах. Не будь такой серьезной.

Я хмыкнула. Только еще пьяных любезностей мне не хватало. Однако стряхивать с плеча лохматую голову не спешила, лишь слегка поерзала, устраиваясь поудобнее и так, чтобы его всклокоченная седина не лезла мне в ухо. И, к собственному удивлению, приложилась-таки к бутылке. Покалывающая язык сладость показалась приветом из далекого прошлого. Дождь вечно притаскивал в комнату алкоголь и прятал в тайник под подоконником. А мы с Огнем находили и втихую выпивали, вызывая праведное возмущение друга, рисковавшего задницей на досмотре у ворот. А заодно и легкую ухмылку Камня, никогда не участвовавшего в нашем веселье.

Пришла неожиданная глупая мысль, что если бы закатное солнце можно было попробовать на вкус, то оно было бы как раз таким: ароматным, густым, разгоняющим кровь по венам.

— Так что с тобой приключилось? — передала бутылку Ворону и вдруг ощутила, что пальцы его вздрагивают. Ну да он всегда отмалчивался или начинал нести чушь, когда я пыталась выяснить, какие же дары судьбы в ту ночь пережевали его и выплюнули на улицу без сил, без денег и без цели. — Ну же. Возможно, завтра нас повесят на воротах, не будь таким скрытным.

— Со мной приключилась любо-о-овь, — нараспев протянул он шутовским тоном. Лица я не видела, но в голосе отчетливо читалась невеселая улыбка. — Поганая штука, знаешь. Вот ты весь из себя такой крутой и счастливый, заполучивший почти все, чего хотелось, — а потом все разом сыплется. Мир летит к чертям, ты оказываешься в облеванном переулке с разбитым лицом и полным пониманием, что во всех своих бедах виноват сам.

Я промолчала, радуясь, что он не сможет незаметно извернуться и взглянуть на мое лицо, потому что сил держать его не было. Кто-то когда-то говорил, что вспоминать на закате — дурная примета. Может, они и правы, а может, просто у сладкой настойки всегда горький привкус на обожженном языке.

— И что думаешь делать, если мы все же не станем украшением ворот? — Я снова отобрала у него бутылку, не дав сделать глоток, приложилась к теплому горлышку. — Отправишься спасать свою любовь или займешься чем-то пополезнее? Вон конокрад из тебя вроде бы неплохой вышел...

— Как пойдет. — Тихий смешок пощекотал мне шею. — И я отказываюсь признавать, что лошади были украдены.

Я проводила взглядом солнце, нырнувшее в ставшее огненным маревом облако, с удивлением поняла, что настойки почти не осталось. Неужели я все выпила? Надо быть осторожнее, кто знает, как у этого тела дела с алкоголем.

Попыталась передать бутылку Ворону, но он не пошевелился и вообще никак не отреагировал. Я скосила глаза и поняла, что он крепко спит.

Какая потрясающая наглость, а!

Глава 12

Ян

Утро началось не сказать чтобы заботливым тычком под ребра. О, а когда я успел перебраться на свой плащ? Хотя, конечно… кое-кто не захотел быть моей подушкой и выпинал прочь. Ничего, это ненадолго. Я обязательно придумаю, как приковать ее к себе накрепко. И буду спать на ее плече сколько захочу!

— Воскресай, несчастный, да не пребудет с тобой похмелье, — раздался насмешливый голос откуда-то слева. Настроение сразу скакнуло вверх. Живая. Не сбежала ночью. Все остальное — ерунда, решаемо. И можно даже поворчать про себя.

Похмелья, конечно, нет, вчера я скорее понюхал, чем выпил, однако пробуждение от этого краше не стало. Вот неймется ей в такую рань.

Я встал и потащился к отсыревшему за ночь кострищу, чувствуя, как желудок возмущенно урчит. Вчера, по всей видимости, я вырубился, не поужинав. Гадство, да и только.

Нин-джэ, уже умытая и, судя по разворошенным мешкам, позавтракавшая, взирала на мои страдания с едва уловимым злорадством. Интересно, что я ей вчера успел сделать? Ах да, я на ней заснул. Как неловко, обязательно нужно повторить.

Убедившись, что я не планирую вновь пасть в объятья сна, она устроилась на бревне и принялась наводить красоту. На языке вертелась колкость по поводу марафета в лесу, но я вовремя вспомнил, что сегодня ей предстоит изображать богатую пристойную леди и позже времени перечесываться уже не будет.

Соленое мясо отказывалось жеваться, да настолько, что аж челюсть сводило, пришлось перемежать его остатками лепешек и овощей.

Чтобы отвлечься от гастрономической пытки, сосредоточил все внимание на попытках Нин-джэ приладить к бессовестно остриженной макушке шиньон из ее собственных, очевидно, волос.

Разумеется, смотрел, только чтобы отвлечься, я совершенно точно не пялился на сосредоточенное личико и ловкие пальцы, скользящие по блестящим угольным прядям и то и дело поправляющие не желавшую держаться заколку.

Стало немного обидно, что она так безжалостно рассталась с данной природой роскошью. И вместе с тем пришла дурацкая шкодливая мысль: будет смешно, если придется удирать и кто-то додумается вцепиться ей в прическу. Такого заколка точно не переживет. Вот что подумает человек, уверенный, что только что оторвал женщине абсолютно все волосы?

— Чего скалишься? — Только после вопроса я понял, что бессовестно свечу зубами от пронесшейся перед глазами картины. Без капли раскаяния я выдал правду, за что мне в плечо тут же прилетела расческа. Пришлось оскорбленно умолкнуть и дальше побеждать пересоленный тренажер для мышц челюсти в угрюмой тишине.

Ну как угрюмой. Дулась только Нин-джэ. А я откровенно плавился от удовольствия. Все было слишком похоже на те времена, когда я сам не понимал собственного счастья и просто жил. Рядом с ней. Мы тогда ехали добывать противоядие для ее дружка с семейством. И она точно так же не знала обо мне слишком многого.