Страница 66 из 98
Я выдержала его пристальный взгляд, хотя мне было неловко.
— Потому что я была одна. Потому что я хотела снова почувствовать онемение. Потому что иногда мне хочется чувствовать, но в последнее время я вообще ничего не хочу чувствовать. — Я пожала плечами и подтянула колени ближе к телу. — Я подумала, что если выпью всего одну рюмку вчера вечером, то этого будет достаточно.
— И как это сработало? — он поднял одну бровь, и моей первой реакцией было повернуться к нему спиной, уйти от этого. Потому что у меня не было никаких сомнений в том, что он предполагал, что это было моим ежевечерним занятием в течение тех месяцев, пока его не было.
Для него это была не просто разовая ситуация; по выражению его глаз я поняла, что он думает обо мне.
Я знала, что ничего хорошего из этого не выйдет. И у меня было слишком сильное похмелье, чтобы уделить этому должное внимание.
— Ну, все шло отлично, пока ты не приехал. — Это не было правдой, но, если он собирался попытаться сделать мне больно, я могла сделать ему больно в ответ. И если он толкнет меня, я сделаю ему еще больнее.
Но он не собирался играть со мной.
— Я могу уйти, если ты хочешь. Мне не нужно здесь находиться, — сказал он.
Шесть так и не ушел. Уходила я. Я сбегала, я выгоняла его, я делала с ним ужасные вещи. То, чего он не заслуживал. Но Шесть так и не ушел. Он не был моей матерью. Он не был ни одним из моих других парней. Он не был Брук. И я знала, что, если я попытаюсь причинить ему боль, к чему я была склонна, он бросит меня.
Я втянула воздух. Я не могла этого допустить. Шесть не мог оставить меня. Не так скоро, не тогда, когда я только что вернула его.
Это быстро ускользало от меня по спирали, быстрее, чем я могла свернуть обратно. Я не хотела, чтобы он уходил, даже под его осуждающим взглядом. Потому что я знала, что под всем этим осуждением скрывается забота. И впервые за долгое время я поняла, что хочу, чтобы он заботился обо мне. Я не хотела отталкивать его, я хотела быть той, кто тянет. Я хотела бороться, как я обещала ему.
Для меня это было откровением.
Говорят, что отсутствие заставляет сердце тосковать. Но для меня это было просто отчаяние.
— Пожалуйста, не уходи, — сказала я тихим шепотом. Я не знала, почему мне казалось, что нужно говорить тихо. Больше никто не мог меня услышать, чтобы стать свидетелем этого. Поэтому, чтобы доказать ему, что я собираюсь усмирить себя настолько, насколько это возможно, даже лечь поперек двери, если понадобится, я сказала это снова. Громче, голосом, который эхом отразился от стен, окружавших нас обоих.
Я не была уверена, что мои слова как-то повлияли, потому что он держал себя в руках, когда был так зол. Было почти невозможно расшифровать его эмоции, кроме его текущего разочарования. Но в тот момент казалось, что в его гневе появилась трещина. Мне просто нужно было, чтобы она стала шире. Засунуть руки внутрь и раздвинуть ее достаточно широко, чтобы я могла забраться внутрь.
— Ты можешь мне не верить, но вчера вечером я впервые, с тех пор как ты уехал, напилась. Я не выпила даже глотка алкоголя. — Я плотнее обхватила руками колени. Мой безразмерный свитер был единственной броней, которая у меня была, но она не была нужна рядом с Шесть. — Мне жаль. Мне жаль, что ты видел меня такой, что ты чувствовал, будто должен заботиться обо мне. Я уверена, что тебе надоело заботиться о моем беспорядке. — Я сделала глубокий вдох, но он с дрожью пополз вверх по моему горлу. Он мог оставить меня, и этот раз будет отличаться от того, когда он уходил в последний раз. Потому что, хотя мы расстались не в лучших отношениях, я не сомневалась в нем, пока его не было. Но я знала, что если он выйдет за дверь в этот момент, то все будет кончено.
— Ты хотела онеметь? Онеметь от чего?
Я хотела испытать облегчение, оттого что он заговорил, а не ушел, но меня пугало, что я не могу читать его так легко, как обычно. Неужели наши шесть месяцев разлуки смягчили меня, ослабили?
— Я хотела почувствовать онемение, чтобы мне не было больно от того, что я скучаю по тебе. — Я на мгновение закрыла глаза. Его не было так долго, а теперь он был здесь, и я должна была рассказать ему всю свою боль, я должна была изложить ему вкратце. Но я не знала, как сделать такую большую вещь такой маленькой. — Мне было больно, очень больно. Я не знала, как справиться. — Я откинула волосы с лица, мне нужно было что-то сделать руками, так как я не могла дотронуться до него. — После того как Брук уехала, мои увлечения иссякли. — Я указала на окно. — Опять холодно, и у меня дерьмовые легкие курильщика, так что бег исключен. Мне жаль. Мне очень жаль. — И мне было жаль. — Я скучала по тебе. А теперь ты здесь, и это не то, к чему я хотела, чтобы ты вернулся домой. Я знаю, что это не оправдание, или, по крайней мере, не очень хорошее. Но это все, что у меня есть. Мне жаль. Я знаю, что этот день важен для тебя.
Он покачал головой, и я представила, как мое сердце стучит точно так же, разрываясь на части, готовясь к тому, что он уйдет. Но потом его глаза встретились с моими, и я увидела гнев, и облегчение снова наполнило меня. Потому что гнев означал больше, чем безразличие.
— Этот день важен для меня? — спросил он, его голос был громким.
Я радовалась этому. Пусть будет громко, подумала я. Я могу справиться с громкостью. Я не могу справиться с тишиной.
Он продолжил.
— К черту этот день. Я вернулся домой, потому что хотел тебя. Я пришел сюда, потому что хотел тебя. Не только потому, что это Рождество. Потому что, черт возьми, Мира. Я скучал по тебе. Я скучал по всему, что меня в тебе чертовски бесит. Все, кроме вчерашнего дерьма.
Я не чувствовала, что могу сделать достаточно глубоких вдохов, чтобы удовлетворить свое тело. Я попыталась снова, прежде чем заговорила.
— Мне жаль, — сказала я снова. Этого было недостаточно, я знала это. Но я попыталась поставить себя на его место, попыталась представить, что прихожу домой к кому-то, по кому я скучала только для того, чтобы найти его, снова занимающимся саморазрушением. Это было ново для меня, примерять на себя чужие эмоции. Но мы подошли к развилке дорог, и я больше не могла быть эгоисткой, не в этом случае.
Я встала со стула, мои колени замерзли от холода, но я прошла через всю комнату к нему, обхватила пальцами его запястье и подняла его, чтобы проскользнуть между его телом и стойкой, к которой он был прислонен, так что он прижал меня к ней. Так что я оказалась в ловушке.
Он так хорошо пах. Я делала все, что могла, чтобы не уткнуться лицом в его грудь. Чтобы это чувство заполнило меня снизу доверху. Но он не сделал ни единого движения, чтобы коснуться меня в ответ, и я поняла, что моих извинений было недостаточно.
Я так сильно любила его. Я знала, что любила его. Я знала, что скучала по нему. Я знала, что он нужен мне больше, чем все эти вещи. Но тогда, в тот момент, все заключалось в том, как сильно я его любила. Меня поразило, что любовь не может быть безграничной, что ей нет конца. Что пространство, отведенное для любви, бесконечно.
Я подумала о восьмерке, которую нарисовала на коже. Неужели это то, что он имел в виду?
Я заставила его пройти через многое. И все равно он остался.
Отблеск света краем глаза заставил меня повернуть голову. На столе стоял аквариум, в нем радостно плавала крошечная оранжевая рыбка. На дне лежали фиолетовые камешки.
— Генри, — сказала я с благоговением.
— Полагаю, пятый.
Моя дурацкая гребаная рыбка. Он нашел мой пустой аквариум и заполнил его Генри. В процессе он заполнил и меня. Моя кожа натянулась, когда я пыталась вместить все тепло, которое он только что дал мне.
— Шесть. — Я подождала, пока он посмотрит мне в глаза. — По шкале от одного до десяти, — я увидела, как он сделал вдох, и я повторила движение, прежде чем продолжить. Но, в отличие от Шесть, то, как я это произнесла, не было игривым. Это было серьезно. Это было важно. — Как сильно ты меня сейчас любишь?