Страница 40 из 98
— Переезжай ко мне, — сказал он. Это был не вопрос.
Я покачала головой. Один полноценный год с Шесть показал мне, что если между нами и было что-то стабильное, так это наша непоследовательность. И насколько это было хреново?
— Ни за что. — Я попыталась отвести подбородок, но он крепко держал его, поднеся руку к моей шее.
— Почему нет?
— Потому что это будет плохо.
— Для кого?
Я знала, что он понимает, к чему я клоню, и я была в бешенстве, что он заставляет меня даже говорить это.
— Для нас. — Слово «мы» все еще вызывало у меня тошноту и возбуждение.
— Ты думаешь, что съехаться будет плохо для нас?
Я нетерпеливо кивнула и безуспешно попыталась вырвать подбородок из его хватки.
— Ты думаешь, мы расстанемся? — спросил он. Он смотрел на меня так нежно и не позволял отвести взгляд. Это вызывало всевозможные трепетания в моей груди.
Я кивнула еще раз, чувствуя, как колодец паники переполняется в моем горле.
— Ты хочешь этого? Меня? — Он сглотнул. — Ты будешь бороться за нас?
Я сглотнула, надеясь уменьшить опухоль, которая поднималась в горле. Но она продолжала расти. Поэтому я кивнула, не в силах говорить.
— Скажи это. Я хочу услышать, как ты это скажешь.
Я прикусила язык так сильно, что пошла кровь, но его глаза практически светились в утреннем свете, честном свете.
— Я сделаю это, — сказала я себе под нос.
— Не очень убедительно. — Его руки переместились на мои плечи, и мне захотелось, чтобы он перестал держать меня, такую ободранную, какой я была, потому что я была уверена, что рассыплюсь на кусочки в его руках. — Убеди меня.
— Я буду бороться.
— За кого?
Мои глаза горели, и я сжала челюсть.
— Что ты хочешь от меня?
— Я хочу, чтобы ты была честной, Мира. Я хочу, чтобы ты сказала мне, что ты собираешься делать с тобой и со мной. С нами. — Его руки сжались, и, хотя его голос был спокойным и ровным, в нем чувствовалась интенсивность, которая заставляла меня страдать от слов, в которых мне было так трудно признаться. — Я знаю, что от этого слова у тебя зуд. — Он оторвал мои пальцы от зуда на коже.
Я закрыла глаза, чтобы унять жжение, а его руки скользнули вверх и обхватили мое лицо. Почему он должен был держать меня так? Как будто он мог делать это весь день, как будто это было так чертовски легко для него.
— Ты можешь быть честной со мной. Я никуда не уйду.
Как будто он мог видеть именно то, что мне нужно было услышать.
— Я сказала, что сделаю это.
— Сделаешь чт…
Прежде чем он успел закончить предложение, я закричала:
— Я буду бороться за нас! — Я была взбешена тем, что он заставляет меня говорить это. Злилась, что мне пришлось быть такой же грубой, как я была. Злилась, что он вонзил свои крючки так глубоко.
— Хорошо. — Его голос оставался спокойным, ровным, но в его глазах я видела напряжение, нарастающее с увеличением моего пульса.
— Отношения — это глупость. — Мой голос звучал гораздо спокойнее, чем я была на самом деле.
— Нет более верных слов, моя милая, бурлящая морская ведьма.
— Я не ведьма, — возразила я. — Я Мира. У меня беспорядок, и ты первый человек, который пришел и не определил меня по моему беспорядку. — Я прижала руку к своему липкому лбу. — Меня сейчас стошнит.
— Нет, не стошнит.
— Мне нужна помощь. — Это слово на букву «П» было хуже всех творческих ругательств, которые я могла придумать. — Но не с врачами. Я не хочу, чтобы лекарства запихивали мне в глотку. Я не хочу этого.
— В лекарствах нет ничего плохого, ты ведь знаешь это?
— Я знаю. Но я все равно не хочу этого. Я принимала столько лекарств, что сбилась со счета — по рецепту и без. Я не хочу больше ничего брать в рот, ничего, что может испортить мне голову больше, чем я знаю, как с этим справиться. — Я подняла на него глаза и сморгнула влагу. — Моя мама в детстве водила меня по учреждениям, так много раз, что я не могу доверять этому. Я знаю, что, возможно, есть хорошие люди, но… — Я глубоко вздохнула. — Я не хочу проходить через это. Не исчерпав все варианты.
— Как бег?
— Именно.
— Ты бегала, пока меня не было?
Нет смысла врать ему.
— Нет.
— Тогда нам придется что-нибудь придумать для этого.
— Нам. — Я потерла голову, и он отдернул руку и поцеловал центр моей ладони.
— Да, нам. Мы можем сделать это вместе. Делай то, что тебе нужно. — Он прижался еще одним поцелуем. — Переезжай ко мне.
Я покачала головой.
— Ты не можешь быть моей опорой, Шесть. Потому что если что-то случится, если мы расстан…
Он прижал свои пальцы к моим губам, чтобы заставить меня замолчать, но я отдернула его руку.
— Нет, я должна сказать это. Если мы расстанемся, я не могу остаться на поверхности. Если ты — то, что держит меня на плаву, и если ты уйдешь — это будет плохо. Я знаю, что будет. — Мои слова лились потоком, почти быстрее, чем я могла их выплюнуть. — Я знаю, я знаю, Шесть. Я утону.
Он открыл рот, и на этот раз я закрыла его рукой.
— Не обещай мне бесконечность, Шесть. Обещания могут быть нарушены. Слова мало что значат.
Он шагнул ближе, и его рот открылся. Его глаза и его прикосновение ко мне были нежными. И я знала, я, черт возьми, знала, к чему это приведет.
— Нет, если слова честные.
Взгляд его глаз говорил о том, какие именно слова он хотел сказать. Это заставило мое сердце пропустить, по крайней мере, несколько ударов, шокировав меня настолько, что мой кулак сжался на груди.
— Заткнись. Нет, — сказала я, мои брови высоко взлетели вместе с голосом. — Не говори этих слов.
— Почему?
— Ты давишь на меня. — Я попыталась вырваться из его объятий. Я ненавидела быть в обороне.
Он покачал головой, и его глаза сверкнули.
— Я должен. — Его рука обвилась вокруг моей шеи. — Ты тоже давишь на меня. — Он мягко сжал ее.
— Если я не сделаю этого, ты впечатаешь меня в стену. — Я сузила глаза, чувствуя, как кривятся мои губы, когда я откинула голову назад и устремила взгляд на стену.
— Может быть, ты признаешься в своих чувствах, если тебе некуда будет бежать.
Я прислонилась к нему, отталкивая, переходя в наступление.
— Ты хочешь знать, что я, блядь, чувствую? — спросила я, мой голос был выше, чем я ожидала. Мой палец уперся ему в грудь. — Я чувствую сто вещей, все одновременно. Я чувствую боль, я чувствую удовлетворение, я чувствую злость, я чувствую ненависть, я чувствую…
Он накрыл ладонью мои губы, заставив меня замолчать в тот момент, когда мой голос поднялся на октаву, которую я даже не узнала.
— Я люблю тебя, Мира.
Пять полных ударов сердца в моей груди, два выдоха о его руку и одно «я люблю тебя», зависшее между нами.
Он любит меня.
Он любит меня.
Я люблю его.
Медленно, я почувствовала, как моя рука поднимается и сжимает его руку, отрывая ее от моего рта.
Но я ничего не сказала, держа его руку в своей. Зеленые глаза перемещались, искали. Он сказал мне, что любит меня не для того, чтобы я сказала это в ответ. Его любовь не была эгоистичной, как моя. Его любовь была даром, добровольно отданным. Моя же была вырвана из моей души, вырвана непроизвольно, словно я изгоняла демона.
Тогда я поняла, что Шесть выбрал любить меня; я не выбирала любить его. Но я любила его, даже если не хотела этого.
Я ожидала, что он будет давить на меня, чтобы я сказала о своих чувствах. Но он этого не сделал.
Когда я ничего не сказала, он удовлетворенно отпустил мой подбородок.
Я говорила себе, что произношу это, потому что он уже знает, но правда была в том, что я больше не могла глотать слова каждый раз, когда они материализовывались на моем языке. Они царапали мое горло каждый раз, когда я пыталась затолкать их вниз, протестуя против навязанного им молчания. Я не могла разрезать их и выпустить кровь, нет — их сила не была тем, что я могла так просто отпустить.