Самый лучший фамилиар

Не дожидаясь ответа, Ранф неожиданно глубоким голосом закричал. Его голос отражался от каждой стенки каменного зала:

— Услышь меня, про́клятый дух! Услышь меня! Явись!

Ранф взмахнул рукой, и свечи ярко вспыхнули зеленым огнем. Неожиданно погасло электричество, и мы остались в едва разгоняющем тьму, пляшущем ореоле салатового света.

— Ты должен явиться! Я желаю узреть тебя, словно под ясным небом!

Мужчина выхватил из левого кармашка обмотанный тряпицей осколок и протянул его на вытянутой руке к Фелиции, все так же покачивающейся в кресле.

Зеленый огонь перекинулся на мерцающие чешуйки — комната заполнилась изумрудными солнечными зайчиками. Словно в противовес им, в комнате стало еще темнее.

Я заметил, что ладонь Ранфа, которой он сжимал зеркальце, неестественно побелела.

С тихим хлопком над Фелицией возникла… Не могу найти другого описания — какая-то хрень. Угольно-черный, бугристый бесформенный комок с матовой поверхностью размером с арбуз. Он медленно тек, но не таял — с комка тихо падали вязкие капли размером с орех, но он не уменьшался. Из поверхности комка проступало искаженное страданиями человеческое лицо. Человек внутри комка силился то ли закричать, то ли зарыдать, но от него не доносилось ни единого звука.

Лира снова всхлипнула.

— Великие Духи… Ранф, я слышу, как она вопит! Она так страдает…

— Лира, что это? — спросил я, ощущая, как моментально пересохла моя глотка. До меня вдруг донесся густой запах запекшейся крови.

— Это Запретное искусство, — тихо отозвался Ранф. — Высшее проклятье, топливом которого является душа. На человека навешивается комок из человеческой души и трех-четырех духов мучений. Никто еще не выдержал и полугода с этим.

— Кто, Ранф, кто допустил это? Кто сотворил это с бабушкой и с ней? — по лицу Лиры ручьем текли слезы, но не боли, отнюдь — я видел, что это были слезы от самого искреннего гнева, на который способен человек.

— Когда я найду его…

— Ты отдашь его мне, Ранф.

— Лира…

— Ты отдашь его мне. Ты не ведьма, ты не можешь слышать ее. А я слышу.

Ранф кивнул, а потом сообщил:

— Я изгоню ее. Твоя задача — не дай ей тут закрепиться.

— Да, Ранф.

Девушка размяла пальцы и откашлялась. Ее ладошка нырнула в карман и выудила оттуда некрупный драгоценный камень.

— Джаспер, я рассчитываю на тебя, — сказал она, даже не посмотрев на меня. Ее взгляд был прикован к терзаемой девушке.

— Я весь твой, Лира.

Я физически ощущал, как от черного комка исходят эманации страдания. Джаспер мог не знать этого, но Кот ощущал и сообщал ему — человек в черном комке каждый миг испытывает что-то, что за гранью допустимого и даже реального. Его (или ее) страдания даже не описать.

Мне надо было ей помочь. Даже не ради Фелиции, а ради ее самой. Никто и никогда не должен так страдать.

— Я начинаю, — сообщил Ранф.

Он стряхнул футляр с плеча, одной рукой достал из него Скорбное оружие (клянусь, я слышал, как тонко завопили духи каменных стен) и шагнул к пляшущему зеленому огню. Тряхнув рукой, он заставил тряпочку раскрыться. Там был маленький осколок зеркала. Почему-то на него было больно смотреть. Рука Ранфа моментально побелела до локтя, и он зашипел от боли.

Однако, от созерцания крошечного осколка комок проклятья словно застыл. Лицо замерло в одном положении, потеки чего-то замерли в полумиге от падения, цвет изменился на грязно-серый. Мгновением позже вся стена за комком покрылась каким-то белым пухом. Я с трудом понял, что это — толстенный слой изморози, толщиной с человеческий палец, а то и больше.

Ранф сделал еще два шага, и горизонтально взмахнул мечом.

Комок с звоном разбился вдребезги. Из него вылетело четыре комочка тумана — один красный и три густо-черных.

Лира торопливо, гортанно забормотала что-то на языке духов. Меня пронзило острым спазмом лириной Мощи. Он был сильнее, чем какой бы то ни было предыдущий. Мои нервы раздирались в клочки, но я не издал ни звука и не закрыл своих глаз — я обязан был увидеть, что будет дальше.

Красный комочек тумана замер там, где был черный ком проклятья. Черные же комочки начали бешено носиться по комнате, они яростно стукались о нарисованные мелом звезды, точно это был металл, не в силах преодолеть особый мел Ранфа.

По мере того, как ведьма бормотала свои просьбы, мольбы и приказы, они все замедлялись и замедлялись, но их движения все так же сквозили нечеловеческой злобой.

— Прости меня, Лира, — вдруг подал голос Ранф. — Я не хотел, чтобы ты знала об этом. Но я сделаю что должно, и будь что будет.

Его руки внезапно оплелись белыми, матово блестящими нитями. Рубашку и брюки скрыл выросший из ничего балахон, который даже в темноте комнаты казался бездонным провалом. В завершение на нитчатой броне Ранфа появились мириады блекло-красных бусинок.

Лира прервала речитатив, и сквозь зубы выругалась. Напоминаний не нужно было — она тут же вернулась к занятию.

Ранф вскинул руку, в которой еще миг назад сжимал зеркальце. Из нее вытянулись три нити. Они захватили ближайший черный комок и моментально подтянули его к червивому. Ранф взмахнул мечом, и каждый камушек чердака отозвался воплем. Миг — и безжалостные нити захватили второго духа. Вопль. Третий, последний, дух. И вновь вопль.

Только когда третий дух развеялся, Лира прекратила зачитывать что-то.

Ранф, не убирая балахон и броню, спрятал меч обратно в футляр и откинул его подальше от себя.

— Действуй дальше ты, — устало сообщил он Лире. — Этим было очень тяжело махать.

Лира кивнула, подошла к Фелиции, протянула руки и взяла трепещущий красный туман в ладони.

— Ну тихо, тихо, милая. Все, все уже кончилось. Теперь ты можешь отдыхать, — нежно объяснила Лира туману. Красные завитки отражались в прозрачном камне, который девушка все ещё держала в ладони. — Лети дальше, в Вечное Море. Ну тихо, тихо, солнышко. Я все понимаю. Да, это было невероятно трудно, но ты как могла сопротивлялась. Я бы так не смогла. Честно-честно. Могу спеть колыбельную. Хочешь? Давай.

И Лира тихо-тихо запела что-то размеренное и ритмичное, снова на языке духов.

Я вслушивался в слова и ничего не понимал. Но перед глазами, сами собой, вставали сцены из моих жизней. Моя здешняя мама — уже немолодая кошка черепаховой окраски, теплая солома, запах сладковатого молока… Улыбка моей прошлой мамы — одна лишь улыбка, ничего более, мягкое тепло одеяла, разноцветные бумажные игрушки, висящие над кроваткой…

По мере того, как пела Лира, цвет тумана изменялся с красного на голубовато-серый. Цвет менялся едва заметно, очень и очень медленно, но мы более никуда не торопились. Ранф привалился к дальней стене и дремал, я одновременно смотрел на поющую Лиру и на свое прошлое, а ведьма пела самую красивую песню за мои две жизни.

Когда цвет комочка тумана стал обычным цветом призрака в этом мире, то комочек тихо вспорхнул с Лириных ладошек и тихо растворился в пространстве. Камень в руках Лиры рассыпался на мелкую крошку.

Когда мы вышли из ритуальной, уже стоял рассвет.

***

Ранф развеял темный балахон, а нити снова втянулись под кожу, не оставив и следа. Единственное, что еще отмечало произошедшее — мертвенно-бледная левая рука Ранфа. Впрочем, это не мешало ему нести на руках тихо спящую Фелицию. Кресло осталось в комнате.

Мы втроем направились на второй этаж, в комнату бабушки Лиры.

Остановившись, Лира взяла белую как мел руку Ранфа и тихо что-то зашептала. Довольно быстро к руке вернулся ее естественный цвет.

— И ты был вермиалистом все эти годы? — спросила наконец девушка, закончив лечение.

— Да, а как же ещё. Домен, знаешь ли, не выбирают. О моем волшебстве прекрасно осведомлена твоя бабушка, но не родители. Надеюсь, твоя мама ни-ко-гда об этом не узнает, — отчеканил Ранф.

— А ты?..

— Нет, Лира. Я ни разу в жизни не использовал ничего Запретного. Могущества можно добиться и своими силами, уж поверь.