Девочка Давида

Квартира встретила меня звенящей тишиной. В сейфе завалялось несколько пачек купюр и новый ствол, а вообще здесь изрядно порылись. Тяжелые были времена, всю квартиру после обысков переколошматили.

Ствол я тут же спрятал в поясе, толстый металл вернул мне забытое чувство власти.

Что имеем? Телефона нет. Женщины нет. Только холодильник забит, но едой мне свой голод не утолить.

— Забыл про обещание, что ли? Положился на брата, твою мать, — хлопнул холодильником.

Чертыхнувшись, торможу на пороге. Я сдохну, если останусь дома. Что дома, что в тюрьме — одиночество везде одинаково добивает.

Кулак впечатался в стену, не принося должного удовлетворения. Заперли как щенка в четырех стенах.

Удар в стену резко перекликнулся со звонком. В дверь.

Я оскалился: приехал подарок или верная смерть? По мою душу многих может принести, этот урок я усвоил. Рука по привычке двинулась к стволу, сноровки не отнять.

Но за дверью меня ждал сюрприз.

Уверен, что красивый. И наверняка с длиннющими волосами, как я заказывал Рустаму. Только сперва придется красную ленту снять, потому что сейчас передо мной сиротливо лежал мешок — большой, телесного цвета.

Подумал бы, что внутри сидит моя смерть, если бы не ее дыхание.

Красивое, женское, прерывистое. Тяжелое, будто испуганное дыхание.

Силой тащили? Или почему тогда напугана?

— Интересно… — прохрипел тихо.

От моего голоса она задышала чаще, точно напугана. Я четко услышал шелест — внутри мешка дернулись. Едва заметно, но прекрасно слышно. А еще слышен запах цветка. Я вдохнул этот аромат невинности и едва не сошел с ума. Он чертовски пленил.

Я забыл, как пахнут цветы. Едва ли знал, но это вторично. Все-таки брат преподнес все по красоте. Не разочаровал.

Я медленно приблизился к мешку и стволом подвинул записку — на ней показался знакомый кривой и торопливый шрифт.

«Самое лучшее для брата».

Порывисто сдираю красную ленту. Тяжелое дыхание усиливается. Сладкое дыхание, возбуждающее. Едва сдерживаюсь, чтобы не разорвать ленту на хрен. Красный цвет мне уже не нравится, он злит и от него хочется избавиться.

Чтобы поскорее увидеть ее.

— Ты боишься? — прохрипел с усмешкой, — мне придется напугать.

Мешок крепко связан веревкой. Ну точно все круги ада — перевязали девчонку так, будто ее насильно в этот мешок запихнули. И веревкой сверху обернули, чтобы не сбежала.

Расправляюсь с веревкой, а самого трясет от ожидания. Ее сопротивление мне бы на хрен не сдалось, но здесь я уже не уверен, что смогу отпустить.

Если что хоть чай попьем. Полюбуюсь да отпущу.

— Смешно, Давид, — хрипло усмехнулся сам себе.

С веревкой было покончено. С силой дергаю мешок вниз, а сам прицел не свожу, пока ее тело медленно оголяется. Меня колошматит так, будто в мешке не очередная на пару ночей, а нечто важное.

Нечто глубокое… светлоглазая.

Нечто губительное… длинноволосая.

Нечто убийственное… на ней был запах чистого тела и цветка. Смертоносного цветка — но слишком сладкого, чтобы отказаться.

Я дико втянул ноздрями этот аромат и ослеп.

В глазах осел туман, и я понял: если не возьму ее сейчас, лишусь рассудка.

— Грех мой, вот ты и попала.

Глава 3

Жасмин

Хочу забыть, как меня к нему несли.

Хочу забыть запах мешка, обернутого ненавистной мне красной лентой.

И дыхание его — тяжелое, учащенное — забыть хочу.

— Интересно… — припечатало снаружи.

Его хрип меня до дрожи пробрал. До этого я безуспешно застыть пыталась, в статую желала превратиться, чтобы не чувствовать запах убийцы.

А теперь дернулась. Его развлекла. Запах жертвы его манит, я знаю.

Я сцепила ледяные пальцы за спиной. И зубы стиснула, и глаза зажмурила — все, что можно было, поджала.

Лишь бы не сбежать тотчас.

Ведь он за мной не побежит. Он позволит уйти. Он взрослый мужчина с криминальным прошлым, и в кошки-мышки играть не станет, если женщина еще не его.

Если сбегу, к себе он больше не подпустит. И меня быстро раскусит. Мои намерения.

Нет, нельзя. Пришла к нему — иди до конца.

А конец уже близок.

Его конец.

— Боже, — прошептала тихо-тихо, чтобы не услышал.

Он копошится снаружи. Нетерпеливо режет красную ленту, натирает веревку.

Вот-вот я увижу его в живую. Второй раз за жизнь. От осознания этого я хочу закрыть рот ладонью, чтобы сдержать крик.

Но мои руки связаны.

Поэтому я молчу.

Я сама сюда пришла. И сама себя связала. Добровольно.

Зачем? Потому что себе не доверяю. Не доверяю рукам, которые жаждут расцарапать ему лицо. Пальцам не верю, которые непременно захотят выхватить пушку у него из-под пояса и…

А пушка у него точно там. Рядом с увесистой бляшкой ремня.

Но такая быстрая месть слишком проста за то, что он отнял у меня.

— Ненавижу, — прошелестели мои губы.

Я все о тебе знаю, Давид Басманов. Каждую привычку. Я не жила с тобой в одной камере, но я знаю того, кто жил с тобой. Я знаю твои любимые слова и имена… мое имя тебе тоже понравится.

Он закончил с мешком.

Скоро ты увидишь меня.

Три, два, один…

Я готова. Спина давно выпрямлена, руки сцеплены сзади. Колени уперлись в ткань мешка, мешок — на бетоне. Жестко и грубо. Поза гола как правда, на многие мысли наводит.

Ему понравится…

Ему должно понравиться. Иначе все зря.

Холод пробрал меня до костей. Или жара. Я перестала различать эти тонкости с тех пор, как упал чертов мешок, оголяя мое тело.

На него я посмотрела не сразу.

Сперва распахнула стеклянные от страха глаза, привыкая к свету, затем тревожно облизнула губы. Ни тело, ни губы — он их не трогал никогда. Он только сделал меня сиротой, а это куда больнее первого секса с ним. Я почему-то была уверена в этом.

Вот мы и встретились, Дава. Ты помнишь меня?

Сердце, загнанное в тиски обстоятельств, гулко забилось.

Взгляд моментально уперся в мужские брюки — настолько он близко к моему телу стоял. Серебристая пряжка ремня отпечаталась в голове, кажется, навечно. Внушительная пряжка. И не только она.

С шумом сглотнув, я наткнулась на кулаки. На крепко сжатые, на широкие. Одна его рука сжимает холодный металл, дуло ожидаемо смотрит на меня. А на левом мизинце плотно натянут перстень. Я много раз видела его на фотографиях.

Что этот перстень значит для тебя, Давид Жестокий?

Если он важен для тебя, я заберу его вместе с твоей жизнью.

— Грех мой, вот ты и попала.

Меня передергивает от его голоса.

Он снился мне в кошмарах много раз.

Похож. До боли похож. Я этот голос из тысячи узнаю и даже после смерти — помнить буду.

И смех его… я содрогнулась.

Веду подбородком вверх, встречаясь с ним взглядом. Глаза в глаза. Его такие темные, а мои — кажется — выдают все без остатка.

Я не просто твой грех. Ты догадываешься об этом?

Я твой конец.

— Восемнадцать есть?

Его голос страшно хрипит.

Я отдана на растерзание настоящему хищнику. Кинута ему в клетку, ему в пасть.

А ключи от клетки я собственноручно выбросила. Добровольно все пути себе отрезала. Ты мой смысл жизни, Давид. Месть — смысл жизни.

— Мне двадцать два.

За туманом в его глазах уже ни дьявола не видно. Давид уже не здесь. Он будто только что мной овладел, он уже во мне.

Мне стоило больших усилий не дернуться от его приближения. Последнее, что я увидела, это как загораются его глаза — от вседозволенности, что вроде можно. Можно делать все, что он захочет.

И я не убегу — мы это оба знаем.

Его шершавые пальцы жадно коснулись моей шеи. Я помню его пальцы до сих пор. Наощупь. Они же грубо заставили меня подняться. Его руки без удара ударили. Как током, кипятком ошпарили.

От его прикосновений хотелось плакать, но я послушно встала на носки. Лишь бы отпустил, не касался, не трогал…