Страница 95 из 96
Будто услышав, что речь о ней, Вика тихонечко кряхтит. Полина поглаживает её по спине, но в протянутые руки матери послушно отдает.
Обычно в такие моменты ей становится грустно. Сегодня – чуть легче.
– В общем, я сказала, что рожать согласна только с Павловной, а так как Павловна после того, как он вел себя на Вике, сказала, что Гордеев может идти лесом…
Полина смеется и стреляет в Агату лукавым взглядом.
– Ты же понимаешь, Костя может и Павловну уговорить… Он настойчивый…
Румянец на щеках Агаты становится еще более явным. Она укачивает дочь и возвращает в кроватку.
Потом подходит к Поле, складывает руки на груди. Становится задумчивой…
– А у вас как? – спрашивает без злорадства и не из чистого любопытства. Переживает. И если обычно в такие моменты Полине приходится сдерживать досаду и делать вид, что всё хорошо, но пока нет, то сегодня…
Она тоже розовеет. И её губы тоже расползаются в улыбке. Она тянется к крестику, сжимает в руке.
Агата понимает сразу. Зажигается удивлением. Дальше – восторгом. Распрямляет плечи, становясь выше, рукой ко рту тянется.
– Божечки… – шепчет, хотя по взгляду видно – опять хочет визжать. – Божечки… И ты молчишь! Я тебе про какие-то идиотские шрамы, а ты…
– Тихо, – Агата явно не в состоянии сдержаться. У нее на глазах выступают слезы, она тянется к Поле и уже во второй раз обнимает.
Такие яркие проявления близости и чувств – редкость для Агаты с Полиной. Они не влезают в личное пространство друг друга. У Агаты вообще сложности с личным пространством. Но сейчас она настолько обескуражена, что забывает обо всём.
И Полина забывает.
Обнимает в ответ, смотрит перед собой – на пастельную стену, красивую белую кроватку, висящую над ней покачивающуюся игрушку… И потихоньку теряет резкость из-за слез.
– Я Гавриле ещё не сказала. Я даже тест еще не сделала. Просто задержка длинная – больше двух недель. Я боюсь.
– Не бойся. Ничего не бойся. Хочешь, вдвоем сделаем?
Предложение Агаты заставляет снова улыбнуться. Это было бы замечательно, но Полине хочется одной. Если нет – она будет слишком разбита. Поэтому…
– Я дома.
– Поль, ты где? – Гаврила привык, что жена встречает его ещё на подъезде. Это очень тешит самолюбие. Щекочет нервы. Обостряет чувства в момент встречи.
Но сегодня как-то всё не так.
Он написал, что приземлился. Потом, что подъезжает.
Костя успел надрочить ему телефон уже десятком сообщений, а она просто прочла – не отвечала.
Не ждала у ворот. В холле тоже не ждала.
Поэтому он сам бросает сумку и несется наверх.
Сердце с каждым его шагом по лестнице ускоряется, и дело совсем не в физическое нагрузке.
Он понятия не имеет, как окончательно избавиться от страха за неё.
Этот страх сопровождает постоянно, если они не рядом. А если рядом – похуй на всё. Чистое счастье.
На сей раз они не виделись две недели. Дела. Дурацкие и бесконечные. Но если есть возможность – он сразу домой, где бы этот дом ни находился.
Гаврила быстро идет по коридору, видит открытую дверь в спальню, немного выдыхает.
Может спит. Может в наушниках.
Заглядывает… Полины нет.
Набирает её номер, ловит взглядом оставленный на тумбочке телефон.
Почти успевает себя накрутить, но страх разом волной скатывается по телу и впитывается в пол.
Гаврила опускает руку и на секунду взгляд. Слышит шебаршение в ванной.
Вот зараза…
Он злится и не злится.
Хочет зацеловать всю, собой снести. Проглотить.
Пересекает спальню. Дергает ручку, хотя стоило бы просто постучаться.
Дверь оказывается не закрытой.
Поля – внутри.
От вида её спины, рассыпанных по плечам волос у Гаврилы мурашки по коже. Он только сейчас осознает, как сильно скучал.
Если бы чувствовал раньше – уехать не смог бы. И каждый раз, приезжая, клянется, что больше без неё никуда не уедет.
– Поль, чего застыла? – Гаврила окликает, сокращая оставшееся между ними расстояние. Обнимает со спины. Целует в щеку. Чувствует соль, тормозит…
Сердце снова страдает. В голове набатом бьет мысль, что кто-то обидел. Но спросить он не успевает.
Полина отмирает, разворачивается в его руках и обнимает за шею.
Он, хмурый, смотрит в её лицо, а там… Всё так странно.
Щеки от слез мокрые, а глаза счастливые.
– Гаврюша мой… Приехал… – она тревожит волосы на затылке и тянется к губам. Их поцелуй получается ожидаемо солоноватым.
Ещё Гаврила чувствует, что Поля дрожит.
В воздухе витает предчувствие, но чего – никак не разобрать.
Одно понятно – её кроет. И его вместе с ней.
– У нас всё хорошо? – Гаврила спрашивает, хмурясь. Полина вжимается лицом в его шею и туда же кивает.
– Очень… – Произносит, продолжая дрожать. – Я тебя люблю. Тоже очень.
Её признания в любви всегда трогают.
Он прижимает к себе крепче, горбится и целует в волосы, висок, скулу.
Боковым зрением улавливает, что на краю раковины лежит какой-то предмет. Щурится, присматривается…
Осознает, что это, под ускорившийся сердечный ритм. Страхом по затылку бьет так, что слабеют конечности.
И волосы дыбом.
Они только недавно друг с другом начистоту поговорили, что оба боятся одного. Им Бог детей не дает, потому что не заслужили своим прошлым.
Полина долго не могла простить себе прерывание первой беременности. Только недавно начала наконец-то выплакивать это, как собственное горе, а не вину.
Гаврила не уверен был, что таких, как он, благословляют детьми.
И если там одна полоска – им снова будет больно. Гаврила щурится сильнее. Пытается рассмотреть. Но слишком далеко.
Чувствует себя растерянным и онемевшим. Совсем не так, как давно – в свои двадцать с хвостом дерзости.
Тогда они с Полиной были не готовы. Тогда беременность обрушилась на головы тяжелым кирпичом.
Но он был просто счастлив. Чисто. Бесконечно.
А теперь дает Полине сжать ладонями щеки и потянуть лицо на себя. Их взгляды встречаются.
Полина смотрит на Гаврилу, сдерживаясь из последних сил, чтобы не расплакаться.
Гладит его щеки. Не может унять свою дрожь.
Сейчас он растерян. В глазах – чистое доверие. Неосознанная мольба. Он хочет услышать то, о чем они вдвоем годами просят Бога.
Если нет – разобьется. Соберет себя, конечно, но это сделает ему очень больно.
Когда-то, в свои девятнадцать, Полина трусливо закрыла глаза, пропустив самое ценное – его первую реакцию. Теперь же смотрит так, чтобы жить и помнить. Чтобы умирать и тоже помнить.
– Я беременна…
Шепчет, улыбается. По её щеке скатывается тяжелая слеза. Сердечко вырывается.
Гаврила замер. Смотрит на неё, хмурится. Прокашливается… Моргает…
– Точно? – спрашивает так, будто сложно соображать и говорить. Сейчас – невозможно ранимый. Он не переживет, если шутка. Если потеряют – тоже не переживет. Но Поля чувствует – всё получится.
Кивает, смахивает со щек влагу:
– Точно. Три теста сделала.
Улыбается и снова тянется к его лицу.