Страница 15 из 19
И испуганно добавил:
— Но фамилий не помню...
По каким-то причинам упомянутый Иван Агрузов так и не был заброшен в СССР. Он сделал в НТС карьеру, пробившись из шоферов и радистов в главари, был руководителем «закрытого сектора», где готовятся шпионско-террористические акции, а двадцать с лишним лет спустя сделался шефом отпочковавшегося от НТС так называемого Международного общества прав человека. Этот изменник Родины, пошедший во время оккупации на службу в фашистскую жандармерию, был даже награжден западногерманским орденом.
...Верея от Москвы — в сторону Смоленска. Вот так Николай оказался поблизости от тех мест, где он начал войну. Отсюда не так уж далеко до Вязьмы, там, к северу, Сычевка, где его первый раз взяли в плен. Можно туда и еще быстрее добраться, через Гжатск. (Ныне — город Гагарин.) В лесу, на уютной поляне, недалеко от шоссе, развернули рацию.
Майор Курган сказал просто, без кабинетной официальности:
— Давай-ка, Николай, перекурим. Время еще есть.
Они удобно уселись на упавшей березе, и майор достал пачку «Казбека», которая в те времена еще была картонной и раскрывалась. Внезапно Афанасий Никитич спросил:
— Гриб видишь?
— Какой гриб?
— Вон, беленький, из травки выглядывает... Молодой еще, пусть растет. Ничего, мы с тобой еще грибов пособираем, похлебку сварим.
Николай хотел что-то сказать, но осекся. Майор, однако, его понял:
— Если насчет побега, так я не боюсь. Куда тебе бежать? А вот боюсь я, если честно сказать, не припозднились ли мы с первым сеансом. Просчитают они нас или нет — вот в чем вопрос, как говорил Гамлет.
Благодушная беседа майора Кургана с Николаем имела целью не только наладить еще больший контакт, но и привести радиста в совершенно спокойное состояние. Ведь радиопочерк Шурко неоднократно записывался на пленку там, в Бад-Висзее, и теперь эти бобины находились на базе где-то в Западной Германии. Сегодня же запись сообщения, которое сейчас передаст Шурко, опытные слухачи сопоставят с теми эталонами и дадут заключение — «Негус» ли работал на ключе или кто-то другой. Для того чтобы человек передавал в обычной для него манере, он должен быть спокоен.
Радиостанция НТС «Свободная Россия» не пользовалась широкой известностью в СССР. Маломощная, эта станция плохо была слышна. А из тех, кто случайно на нее натыкался, многие принимали «Свободную Россию» за хулиганство в эфире. Изначально в замысле этой станции была заложена ошибка. «Свободная Россия» выдавала себя за подпольную радиостанцию, работающую с советской территории. Станция передавала невероятные сообщения о восстаниях в СССР, о действиях никому неведомых повстанческих армий и комитетов, о разгроме то одного, то другого обкома, горкома партии или управления МВД. Здравомыслящие люди говорили: бред какой-то, кому это нужно?
Были, однако, люди, которые с замиранием сердца ждали сообщений «Свободной России». Так ждал майор Курган сообщений для своего подопечного. И вот оно, наконец-то! «Слушай меня, Негус! Передаю для Негуса, — говорил женский голос. — Видела тебя в Ялте. (Это значило — тебя запеленговали там, где ты и ожидался.) Тетя Маруся хотела бы получить от тебя ландыши. (Это значило — ждем письма по конспиративному адресу в Норвегии.) Если ты помнишь ласковые взоры, мигни разок. (Это значило — если шифрблокноты тобой не утеряны, связывайся с Центром по варианту № 1.)
Так холодным летом пятьдесят третьего года началась радиоигра, получившая кодовое наименование «Кубань» — по месту высадки «Негуса» и «Графа», то есть Шурко и Кулеминова. Шурко сообщил, что он осел в Верее, Кулеминов «бросил якорь» в Клину. Американцы перебрали все варианты своих радиоловушек — и по всему выходило, что «Негус» и «Граф» работают свободно, а не по принуждению. В свою очередь, Околович заверял своих хозяев из ЦРУ, что эти-то люди, «Негус» и «Граф» — абсолютно надежные. А что было делать Георгию Сергеевичу — в первую очередь на него, «Гиммлера НТС», ложилась ответственность за все провалы.
Однако нельзя сказать, что Центр сразу же поверил «Негусу» и «Графу». Нет, проверка и перепроверка обоих была весьма тщательной. Собственно, в радиоигре «Кубань» Шурко исполнял роль «диктора». Чекисты тщательно готовили тексты его «донесений». Майор Курган, внимательно наблюдавший своего подопечного, чувствовал — не интересуют Николая все эти «игры», томится он, мается, но исполняет свои обязанности добросовестно. Занимаясь радиоигрой, Афанасий Никитич постоянно беседовал с Николаем, именно беседовал — он умело избегал формы допроса, полагая, что главное, по мнению подследственного, уже им сказано, а какая-то деталь скорее обнаружится в ходе непринужденного разговора.
Так однажды и получилось, причем выявилось кое-что, имеющее прямое отношение к радиоигре. Николай как-то упомянул, что один раз его радиопочерк записали после сильной пьянки, причем пьянка была организована капитаном Холлидеем (Игорем Сергеевичем). Николай решил: им наглядно показали, что похмельное состояние снижает качество работы на ключе — больше ошибок, меньше скорость. А майор Курган увидел здесь иной замысел. И однажды он попросил Николая перед передачей выпить. Эксперимент удался: среди прочего Центр поинтересовался у «Негуса», не злоупотребляет ли он спиртным... Значит, каждая передача Шурко проверялась придирчиво. А это говорило о том, что ЦРУ и НТС, видимо, работают с ним всерьез.
Но все это волновало лишь майора. Николай, внутренне уже разорвавший со своими бывшими хозяевами, не испытывал ничего, кроме досады и скуки, когда видел рацию, шифртаблицы, радиоплан и прочую дребедень. Но он был рад выездам на передачу. А выезжать надо было в разные «правдоподобные» места — ведь его могли пеленговать какие-то невидимые и неизвестные люди здесь, в Подмосковье, не говоря уж о посольстве. Майор Курган понимал, что для истомленного тюремной камерой Николая очень ценны недолгие прогулки по лесу, особенно когда он выпускал его из своего поля зрения. Но и наблюдательный Афанасий Никитич не мог себе представить, насколько интенсивно переживал эти минуты Николай.
В эти минуты в нем как будто спрессовывались многослойные и разнообразные чувства, воспоминания, размышления. Снова и снова проходила перед ним вся его такая нелепая и невеселая жизнь. Он считал свои ошибки, свои преступления, свои заблуждения, как он их сейчас понимал, и не мог сказать, что в его сознании все четко стало на место, сфокусировалось, как при наводке фотоаппарата на резкость. Нет, многое оставалось смутным, многое не было решено — ни им самим, ни, очевидно, всем обществом.
Не все он ухватывал и в Большой Политике, которая шла не им, Николаем, а кем-то еще предначертанным порядком. В прошлом году энтээсовское начальство заставляло его, как и других камрадов, регулярно читать советские газеты, чтобы быть «в курсе» и не провалиться на незнании «советских реалий». И вот он провалился. Если подумать, не потому ли, что его начальники там, за кордоном, никак не могли осознать главную реальность: народ — за свою, за Советскую власть. И когда к нему являются «освободители» от этой власти, он их берет за шкирку и сдает в ЧК.
...Иногда удавалось увидеть людей. Через автомобильное стекло, как бы украдкой, смотрел на них Николай и думал, что никакой учебой по газетам не познаешь «реалии» этой жизни, во многом теперь и ему неведомой — ведь уж черт-те сколько лет длятся его «приключения».
Однажды машина, в которой чекисты везли Николая, попала в затор на шоссе. Спереди оказался крытый грузовик, в котором ехали развеселые студенты с гитарами. Пели песни, большинство которых было уже неведомо Николаю. Оно и понятно. Кто вспомнит в летние каникулы пятьдесят третьего слова наподобие тех, что пел Николай со своими однокурсниками у костра под Иркутском осенью тридцать девятого: