Страница 13 из 19
Николай рисовал шифровальные таблицы, показывал на изъятых у него, как ими пользоваться, разъяснял смысл пометок и условных знаков на радиоплане, отвечал на множество других вопросов по радиосвязи с Центром. Однажды на допрос пришел знакомый подполковник, опять спрашивал насчет террора.
— У меня не было заданий проводить теракты, — в который раз отвечал Николай.
— Но в тех листовках, которые вы должны были печатать с помощью изъятых у вас клише и распространять, содержатся призывы к террору. Это вы не отрицаете?
— Не отрицаю, но я таких заданий не имел.
Возвращение подполковника Бывалова к вопросу о терроре было вынужденным: «сверху» еще раз поинтересовались делом, особо вопрошая, не намеревались ли заброшенные агенты произвести теракты в День Победы. Полковник Метуков, руководивший следствием, внутренне усмехался: профессионалу достаточно было прочитать стенограммы допросов Шурко, чтобы понять, что ему предназначалась роль отнюдь не боевика, а куда более опасная, но... — то профессионалам. И он дал указание подполковнику Бывалову еще раз допросить Шурко о терроре. Оба офицера без слов понимали друг друга и безмолвно соглашались с тем, что мнение «сверху» нужно уважить.
А сами они думали уже о следующем этапе операции. Павел Данилович и его товарищи строили планы, как использовать Шурко в интересах советской контрразведки. Им виделись немалые возможности. Может быть, удастся с его помощью раскрыть внедренных энтээсовцев, сидят же они где-то по своим гнездам, как сидел до прошлого года Триммель со своей бандой. Если Шурко сохранит доверие американцев и Околовича, он, возможно, со временем получит явки здесь, на советской территории. А еще вероятнее, что к нему направят очередных «гостей», среди которых, как показывает опыт, есть и любители стрелять «от живота веером», и волки вроде Лахно, замаранные выше головы, и мастера изощренных провокаций.
И надо сделать все, чтобы они не прошли через границу, которая в этой тайной войне может пройти и через перелесок на Украине, и через болото в Литве, и через курортную суету возле Сочи. Надо их выявить и нейтрализовать. И здесь может помочь Шурко.
В начале июня 1953 года Николаю было официально предъявлено обвинение по статье 58 УК РСФСР, пункты 16, 10 и 11. Бунин и Бывалов внимательно следили, как подследственный читал текст обвинения. Предложили ему книжечку Уголовного кодекса.
— Не надо, — усмехнулся Шурко. — Я знаю, что это такое. Нас учили.
Взял ручку, твердо написал: «Смысл обвинения мне понятен. Виновным себя признаю полностью». Подписался. Рука у него не дрожала.
Вскоре после этого офицеры были вызваны к полковнику Метукову. Павел Данилович листал дело Шурко.
— Ну что, товарищи, пора подбивать бабки, — сказал он. — Давайте ответим на наш вечный вопрос — кто ты есть, Николай Карпович Шурко? Вот его самооценка, видите, я закладки сделал. Читаю. Вы, Игорь Алексеевич, просили его уточнить, что им, Шурко, двигало, когда он откликнулся на предложение Байдалакова и Околовича остаться в Западной Германии. Ответил: «Я согласился в надежде обрести оседлый образ жизни и обзавестись семьей. Однако этого не произошло. Мне предложили отправиться в школу пропагандистов». Так, далее уже о периоде энтээсовской учебы... «Среди нас преобладало настроение обреченности, каждый думал — если придется умереть, то пусть на родной земле. Жизнь за границей всем опостылела».
Майор Курган хотел было что-то вставить, но Павел Данилович жестом остановил его.
— А вот очень, очень любопытная беседа Михаила Андреевича с этим унылым, я бы сказал, шпионом:
«— На какое время рассчитано было ваше пребывание в СССР?
— Для меня возврата не было...
— Какое вознаграждение ожидали вы получить?
— Абсолютно никакого.
— Из этого следует, что вы согласились работать в силу своих политических убеждений?
— Да, так можно понимать. Но на самом деле у меня была мысль другая. Я оторвался от дома, побывал в другом мире, особенно если говорить о Марокко. Когда я туда попал, у меня было полнейшее разочарование в жизни...»
— Теперь внимательно слушайте, товарищи: «Семьей я не мог обзавестись, потому что там совершенно другие нравы, а сбиться на тот путь, на котором оказалось там большинство людей, я не хотел, а желал возвратиться на родину, но сразу сделать этого не мог, потому что много говорили о том, что кто возвращается, тех расстреливают. Я боялся.
— Но вы имели твердое намерение выполнить задание? — наседает на него наш Михаил Андреевич.
— Я этого не отрицаю, — говорит шпион.
— Ради осуществления своих антисоветских взглядов? (Следите за своей речью, товарищи, взгляды осуществить нельзя!)
— Я не знаю, какие у меня были бы взгляды после того, как я пожил бы в СССР.
— Но до этого?
— До этого — да».
Полковник Метуков закрыл папку:
— Прошу высказываться.
— Павел Данилович сделал нажим на моральный, так сказать, облик, — усмехнулся Игорь Алексеевич Бывалов. — Могу добавить, что Шурко с неохотой говорил о том, как янки возили их в мюнхенские бордели.
— Зато Лахно аж слюной закапал, когда затронули эту тему, — вставил подполковник Бунин.
— Ну, Лахно просто волк... А вот у Шурко действительно сохранилась какая-то мораль, даже, я бы сказал, порядочность. Я специально гонял его вокруг одной детали, фамилии деревенской женщины, у которой два года он просидел за печкой, — не назвал. Мне не нужна была она, но я почувствовал его волнение и стал испытывать. Устоял. Что ж, будь он у меня в роте, и в самом дело можно было бы вписать в характеристику — «морально устойчив».
— Человек он, безусловно, слабый, — подал голос майор Курган. — Но уж точно не злодей. Как-то он сказал, что при приземлении у него мелькнула мысль: зарыть рацию и все прочее, махнуть в Сибирь и затеряться в каком-нибудь лесничестве, только по дороге вставить золотые зубы — у них у всех по тридцать монет... но это к слову. Я предлагаю, товарищ полковник, немедленно предложить ему работать на нас. Соображения по радиоигре я готов представить завтра.
— Я больше всех работал с Шурко. — Подполковник Бунин говорил как всегда неторопливо, четко выговаривая слова. (Однажды на фронте был у него из-за этого казус, который мог весьма неприятно кончиться: бдительный часовой, вчерашний студент-филолог МГУ, принял его за иностранца...) — Пришел я к однозначному выводу: это просто слабый человек. Но слабый по меркам нашего нелегкого времени, по меркам войны. Вы представляете, товарищи, если бы такой вот Шурко не был мобилизован в армию, а остался бы, как говорится, ковать в тылу оружие победы? Ну, гимнастерки шить, хлеб сеять... Убежден, он был бы очень хорошим, добросовестным работником.
Полковник Метуков поморщился:
— Эк вы куда хватили, Михаил Андреевич! Звучит красиво, но совершенно нереально. Когда идет призыв, некогда с каждым по отдельности разбираться, в душу влезать. А вот долг свой выполнять, особенно когда Отечество в опасности, обязаны все, независимо от личных склонностей...
— Я понимаю, Павел Данилович. Конечно, это для нас непозволительная роскошь — индивидуальный анализ. Как говорится, наше суровое время не позволяет. Мы, однако, обязаны выявить истинную природу человека и на этой основе строить свои расчеты. Любой человек способен больше сделать, если он стоит на своих двоих. Именно — на своих...
— Ладно, ладно, переспорили, — засмеялся Павел Данилович. — Разрешите закончить. Я убежден, что он рано или поздно пришел бы с повинной. По всем этим причинам я поддерживаю предложение начать второй этап операции — включить Шурко в дело.
Полковник Метуков поднялся, стал мерить кабинет неслышными шагами:
— Да, я согласен, работать с ним можно. Осесть наш «Негус» должен был в Подмосковье. Давайте и начнем. Где у вас подготовлена площадка, Афанасий Никитич?
— Верея готова, товарищ полковник.
— Хитрый вы человек. Между сеансами будете за грибами ходить... Ладно. А Шурко надо четко сказать: поможет нам по-честному, будем ставить вопрос о помиловании. Даже если пяти лет ссылки добьемся — тоже неплохо.