Страница 7 из 13
— Город К. площадь Геринга.
Встретив мой недоумевающий взгляд, он объяснил, как проехать в город и разыскать площадь. Такое «пояснение» ясности не внесло. Я злился, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Подполковник удивленно взметнул брови.
— Вы меня поняли?
Я окончательно разозлился.
— Не совсем. Что ж этот майор на площади Геринга делает? Он там служит или ему памятник стоит?
Подполковник спокойно посмотрел на меня, почесал за ухом, медленно достал папиросу и закурил.
— Угум, — пыхая табачным дымом, выдохнул подполковник. — Памятник и есть… — Он еще раз затянулся. — Только небольшой, скромный. Сам видел.
— Если вы намерены шутить…
— Какие шутки, — рассердился подполковник, — Мартынято похоронен там, битый час вам толкую.
— Похоронен! — чуть не заорал я. — Не может быть?!
Подполковник пожал плечами и вышел.
На улице меня встретил старшина.
— Ну как, порядочек? — Я кивнул.
Мы сели в машину. Саша откуда-то приволок молоко, старшина распечатал пачку галет, вытащил из полевой сумки толстую плитку шоколада.
— Голландский, трофейный, Гитлер всю Европу ободрал.
Прихлебывая холодное молоко из пластмассового черного стаканчика, я обдумывал слова подполковника. Старшина ораторствовал. Обычно лаконичный, он стал странно разговорчив и заспорил с Сашей о Гитлере — куда он будет удирать. Саша считал, что в Испанию. Старшина не соглашался.
— В Африку он драпанет, вот увидишь. Ему врачи цвет кожи изменят и будет он, как папуас.
— Как же, будет, — лениво тянул Саша, — папуасы ему вмиг харакири сделают. Ось побачишь.
Холодное молоко было очень вкусным, но ощутимо отдавало чем-то едким. Принюхавшись, я понял, что во фляге минут десять назад было нечто более крепкое. Вот чем объяснялась невиданная разговорчивость старшины.
— Ну, ребята, поехали.
— До дому, до хаты?
— Нет. В город К., на площадь Геринга.
— Зачем? — удивились мои спутники.
— Дело есть. Нужно.
В город К. мы влетели с ракетной скоростью. Старшина лихо миновал КПП, помахав девушке-постовому у шлагбаума. Машина остановилась на площади у готического стиля здания городской ратуши. Это и была площадь Геринга, как нам сообщил старый поляк в выгоревшей, порыжелой конфедератке.
— О-то, о-то, проше пана, туварища — плац Геринга, пся его мама.
Перед ратушей бугрились небольшие черные прямоугольники, обсаженные цветами. В центре помещался обелиск с металлической красной звездочкой на верхушке. Это были могилы наших братьев, павших в боях за Советскую Родину, за освобождение народов от фашистского кошмара.
Я подошел к памятникам. Вечернее солнце золотило вырезанные в камне буквы. Я снял фуражку. Подошел притихший старшина и снизил голос до шепота:
— У вас тут кто-нибудь лежит. Родич или друг?
Я покачал головой и подумал о том, что все эти похороненные здесь люди были когда-то мне близки и дороги — так много общего нас объединяло.
Я подошел к центральному обелиску и увидел то, что искал. На черном мраморе горели буквы:
Гвардии майор Мартынято Виктор Иванович,
уроженец г. Киева.
Зверски замучен фашистскими палачами.
Вечная слава героям, павшим в боях за Родину.
5.10.1910 г.–19.4.1944 г.
В верхней части обелиска, в белом фарфоровом диске, помещался портрет худощавого смуглого человека с доброй улыбкой и детски-наивным взглядом.
— Не тот! Ничего общего с тем майором! Ах, сволочь! Ну погоди.
Тут же около могил я рассказал ребятам все, предварительно взяв с них обещание молчать.
— Слово коммуниста! — громыхнул старшина, пожимая мне руку.
— Честное комсомольское, — взволнованно проговорил Малоличко и зачем-то добавил, — может билет показать?
Мы посовещались. Решено было навести справки у местных властей о похороненном майоре. Уже затемно нам удалось выяснить, что майор Мартынято, тяжело раненный в бою, попал в плен. Его пытали целые сутки, затем за полчаса до освобождения города расстреляли в городской тюрьме.
Теперь стало ясно, что немцы снабдили документами погибшего советского офицера своего разведчика и перебросили его на соседний участок фронта для подрывной работы.
Скорее назад! Мы помчались по кривым уличкам спящего города. Около двух часов ночи случилось несчастье — спустил правый задний скат. Запасного баллона не оказалось, и мы провозились с починкой до самого утра.
Роса на придорожной траве уже блестела от солнечных лучей, когда машина въехала в городок. Старшина погудел перед воротами, их распахнули, машина вернулась домой.
Капитан уже был на ногах, он выглядел утомленным. Бледный, небритый, он разговаривал с незнакомым военврачом, поодаль сидели какие-то офицеры. Один из них, с перевязанной рукой, показался мне знакомым.
— Садись. Мой помощник старший лейтенант Курганов, — отрекомендовал капитан.
— Старый знакомый, — дружелюбно протянул раненый офицер, — и тут только я угадал в нем нашего госпитального замполита, или «комиссара», как мы его называли.
— Что ж так плохо работаешь!
В комнату стремительно вошел младший лейтенант медик в сопровождении солдата.
— Товарищ начальник госпиталя, — обратился он к подполковнику, беседующему с капитаном, — ефрейтор Захаров доставлен по вашему приказанию.
Все встали и подошли к солдату. Я ничего не понимал.
— Ты стоял дежурным у клуба?
— Так точно, товарищ капитан.
— Кого-нибудь из посторонних пропускал?
— Никак нет, товарищ капитан. Не пропускал.
— А из гражданских? Может, девчонку какую?
— Никак нет…
Пока капитан допрашивал дежурного, политрук рассказал мне следующее. В тот самый вечер, когда я со старшиной и Сашей Малоличко рыскали по площади Геринга в городе К., в госпитале 4584 произошло вот что. В помещении клуба демонстрировали кинофильм. Собралось много народу — легкораненые, выздоравливающие, врачи, сестры. Веселая комедия подходила к благополучному концу, когда в раскрытое окно была брошена противотанковая граната…
Политрук перечислял количество убитых, тяжело и легко раненных (этих было особенно много), но я почти не слушал его.
— Поймали его?
— Кого?
— Да гранатчика?..
— В том-то и дело, что нет. Чего захотел. Он уже, наверное, километров за 50 шнапс попивает. Поймаешь их, черта с два.
Капитан устало отвалился от дежурного, видимо, ничего не добившись. Я подошел к нему.
— Вы где дежурили?
— Та у клуба ж, — заныл солдат, — истинный бог никого посторонних, ну не единого.
— Товарищ капитан, — обратился я к Степанову, — нужно вызвать часового, который стоял у госпитальных ворот.
Минут через двадцать тот же младший лейтенант привез с собой стройного чернявого сержанта.
— Сержант Донцов. Прибыл по вашему приказанию.
— Это по его приказанию, — врач-подполковник указал на капитана.
Капитан начал доставать бумагу, чернила, долго возился в полевой сумке. Я не выдержал.
— Вы стояли часовым вчера вечером у госпиталя?
— Так точно, я.
— Подозрительных людей не замечали, в кино никто не проходил?
— Не замечал подозрительных. Посторонних тоже не было.
— Ну вот, — раздраженно бросил капитан, — не дух же святой швырнул гранату в кино…
В кино. В кино… Ослепительной короткой молнией ударила мысль. Вспомнились слова Зоси: «Они говорили о кино»… Я вскочил.
— Стойте.
Все удивленно посмотрели на меня.
— А ксендз случайно не проходил?
— Ксендз, — вытаращил глаза сержант, — то ись польский поп? — Он ожесточенно потряс головой.
— Обождите, а майор усатый не проходил?
Сержант задумался.
— Вроде был усатый. Точно был. В офицерской плащ-накидке. Такой представительный. Только это наш офицер, товарищ старший лейтенант. Я его еще днем видел у зубного врача…