Умная пуля

– А если бы знал? – продолжал допытываться американец, словно для него было важным, действительно ли существует жизнь по моральным принципам, отличным от тех, по которым он жил последние десятилетия. А может, это лишь юношеские заблуждения?

– Конечно нет.

– Вот видишь, в этом и вся разница. Хочешь, расскажу один случай? Приехал я с женой в гости к хорошему другу. Знаю его сто лет. Мужик просто душа-человек. Надо денег, всегда одолжит, и без нотариального оформления, просто под рукописную расписку и под мизерные проценты. А это в Америке, поверь мне, явление неординарное. Так вот, приняли нас как положено. Стол просто супер. Ну я выпил пару рюмашек. Он говорит: «Может, хватит? Тебе же в дорогу». А что для русского двести – триста граммов? «Да, ладно, – говорю. – Не суетись, Билл. Прорвемся. И не в таком состоянии выезжали».

А расстояние ну километров шесть, не больше. Ехать минут пятнадцать. Короче, попрощались. Сердечно расцеловались. Ушли в состоянии эйфории. Не успели сесть в автомобиль, как Билл бросился звонить в полицию. И на подъезде к дому меня поджидала засада. За–брали права, присудили дикий штраф. Я порвал с ним всяческие отношения. Билл позвонил и поинтересовался: почему я пропал и не желаю ли чего? Я объяснил, что горю единственным желанием: набить ему морду. Он очень удивился моей реакции. Оказывается, таким образом он беспокоился за дорожную обстановку в целом по стране и за меня, в частности. Короче, он ничего не понял. А я никак не могу привыкнуть к тому, что люди делают друг другу подлости, но при этом продолжают улыбаться, даже не подозревая, как низко пали.

– Чем же все закончилось? – заинтересованно спросил профессор.

– Естественно, анекдотом. Он подал иск в суд на угрозу насилия. Я нанял неплохого адвоката, доказавшего, что игра слов не может считаться насилием. Однако его адвокат сумел все же доказать, что у меня не было повода рвать отношения. И меня приговорили к насильственным посещениям дома Билла. Он всегда искренне мне рад и готовит прекрасный ужин. Я махнул рукой и дважды в месяц отбываю двухчасовое наказание, пытаясь получить при этом удовольствие.

– Тебя послушать, так бежать из этого рая хочется.

– Бежать хочется. Но не можется. Платят хорошо. Могу позволить все, что захочу. Жаль только, с годами эти желания убавляются.

– А я все там же. Копаюсь в своем микромире, – рассеянно произнес ученый.

– Ну не скромничай. У нас все научные журналы выходят в переводе с опозданием в две недели. Твое имя в определенных кругах вызывает интерес.

– Имя? «Что в имени тебе моем?» Это у вас имя немедленно превращается в деньги, – произнес профессор.

– Давай поразмыслим как разумные существа. Почему я здесь, а не на Гавайях? Может, соскучился по старому другу? Нет. Или приступ ностальгии? Вряд ли. Просто впал в маразм? Опять неверно. Правильный ответ звучит так: калифорнийскому университету срочно понадобился твой последний штамм. – Арон пристально посмотрел на профессора. – Не делай удивленное лицо. Тебе не идет. Ты же не молоденькая девушка так раскрывать глаза? Вообще, когда мужчина удивляется, в любом возрасте это выглядит глупо.

– Мне кажется, ты уклоняешься в сторону.

– Ах да. О деньгах. Ты думаешь, зря я рассказывал о пользе сдерживания эмоций? Я тебя готовил. Они предлагают купить материалы за сорок тысяч плюс американское гражданство, особняк на берегу океана, номинация на Нобелевскую, лаборатория со всем необходимым оборудованием и персоналом, оклад в двести тысяч в год, естественно, американских долларов. Такое выпадает один раз в жизни и называется счастливым билетом.

Волобуев в оцепенении откинулся на спинку стула. Удовлетворенный произведенным эффектом, посетитель добавил:

– Вот какой толковый ученик попался. Обошлось без обмороков, рыданий, лобызаний туфель, истерических бросаний на грудь. Не люблю костюм сдавать в химчистку.

Профессор покинул институт. На окружавшее пространство он смотрел уже совершенно по-другому. Он никогда еще так не шел по Арбату. Прохожие сторонились, словно чувствовали его превосходство.

Спустился в метро. Волобуева вдруг стали раздражать вечные обитатели подземки. Профессор не мог отделаться от ощущения, что одни и те же люди постоянно ездят в одних и тех же вагонах. Он встал, по привычке зажав ногами, чтобы не украли, старенький потрепанный портфель.

Напротив сидели пятнадцатилетние подростки и нагло смотрели в лицо пожилому человеку. Они даже не догадывались, что можно предложить ему сесть. Волобуев вдруг ясно понял, что здесь он едет в последний раз.

Добрался до дома. У подъезда, сидя на спинке лавочки, скучали юные подонки. Профессор кипел. Однажды он испачкал выходные летние брюки, сев на эту скамейку. Ничего святого. Но он достаточно здраво мыслил, чтобы не конфликтовать с бандой.

Вошел в загаженный подъезд. Перешагнул мерзко пахнущую лужу перед ступеньками. Что характерно, эта гадость регулярно обновляется. Клаустрофобия у кого-то перед лифтом начинается? Попалась бы хоть раз эта тварь с поличным. Утопил бы на месте. Профессор любил на досуге покидать пудовую гирьку, поэтому сомнений в своей силе не испытывал. Ну кто из этих малолетних доходяг с гнилыми легкими попробует посостязаться с шестидесятилетним?

Вошел в лифт. Брезгливо оглядев, вынул серый платочек для протирки очков. Намотал на палец и нажал на кнопку «17». Подумал: «Куда мы тянемся за Западом? Только поменяли лифт, уже хуже туалета. Нет, надо срочно собирать чемоданы. Вот раньше и страна работала, и достижения были мировые, и в подъездах чистота, порядок. Упустили где-то новое поколение. Сталина на них не хватает».

Когда двери начали смыкаться, быстро втиснулся лопоухий пацан. Профессор смотрел мимо него. Подросток спокойно вытащил сигарету. Зажег и закурил. Волобуев отлично помнил те времена, когда был мальчишкой в сером форменном костюме с латунной бляшкой и алым галстуком. Встречая на улице старшего, обязательно снимал фуражку и, здороваясь, наклонял бритую голову. Помнил, как отец, застав сестру с папиросой, бил по губам.

– Затуши! – произнес Волобуев тоном, не терпящим возражений. Хотя обычно он вежливо об этом просил, ссылаясь на астму.

– Пошел на ..., козел старый, – произнес пацан, нагло выпуская дым в лицо пожилому человеку.

Такого оскорбления профессор вынести не мог. Мощной жилистой рукой он вырвал изо рта сигарету. Бросил на пол и растоптал. Затем схватил пацана за ухо и слегка повернул, тот заорал как бешеный. Но вместо извинений послышались оскорбления и угрозы. Волобуев понял, что этого гаденыша надо учить. Он должен помнить, что всегда может найтись сила, способная дать отпор.

Профессор не мог видеть, как пацан, корчась от боли, полез за пазуху и вытащил пистолет Макарова с кустарным глушителем. Попытался нажать на спуск. Преодолеть пружину курка не хватило сил. Тогда он передернул затвор и надавил. Раздался выстрел.

Волобуев почувствовал тупой удар в левую ногу. Он не успел осознать происходящего и вложил все силы в поворот уха. Послышалось еще несколько хлопков.

Профессор удивленно опустился на колени и, получив две пули в грудь, дернулся и упал. Лифт еще поднимался. Малорослый убийца с окровавленным ухом подобрал потрепанный портфель и, выхватив бумаги, засунул их под толстовку в штаны. Перевернул, потряс. Из него высыпалось много разного хлама. Неожиданно выпала и маленькая белая мышка. Она вскарабкалась на плечо Волобуева и стала умываться, глядя умными глазками. Пацан присел, держась за окровавленное ухо. Улыбнулся сквозь боль. Взял живую игрушку и посадил в карман.

Лифт остановился. Заклинив дверь ногой жертвы, киллер выскочил и понесся вниз по лестничным пролетам. На спинке у мышки была свежая желтая полоска...