Страница 5 из 15
«Обратного пути у жизни просто нет», – нервно и беззвучно хохотнул Шпана. Его ладонь сжала грудь Ирины – настолько нежно, насколько возможно. Ему захотелось взглянуть, увидеть плод своего вожделения – нежнейшую часть женского тела.
«Если не видел, то значит не знаешь, так говорит Савах. И так теперь думаю – я».
Осмелев, Данила поднял левый ворот халата. Ареола груди ему показалась настолько нежной и манящей, что разум покинул голову, а оставшиеся инстинкты заставили прикоснуться к ней губами.
Ресницы Ирины задрожали. Она шевельнулась, приоткрыла рот, собираясь чихать, поднесла ладонь ко рту.
Данила откинул ворот халата, сжался в комок возле дивана, прячась от взгляда Ирины. Чихнуть не получилось, она замерла и – не проснулась.
«Дурак. Какой дурак, что творишь?» – ругал себя в мыслях Данила, но настырная вожделенность продолжила свой бесправный путь. Проблески благоразумия вспыхивали дохлыми молниями в мозгах, где похотливость и неуёмная страсть служили громоотводами. И как бы Шпана не противился обуздать сладострастное желание, рука не слушалась, ладонь поместилась на внутреннюю часть женского бедра. Данила стоял на коленях, ощущая необыкновенно гладкую кожу; ладонь скользнула выше. Пальцы ощутили горячую плоть через тонкий хлопок нижнего белья. Глубоко вдохнув, вытаращив глаза, Шпана замешкался, подавив желание – просунуть руку под резинку трусиков; ладонь придавила бугорок, жар ударил в пальцы.
Ирина вздрогнула и открыла глаза, неосознанно отбила руку Данилы, который отскочил спиной, опрокинул журнальный стол. Громыхал поднос, чашки, блюдца. Мысли Шпаны путались, широко взметались рёбра груди, в глазах метались – испуг, растерянность, стыд. Безрассудное состояние орало в рупор: что ты наделал, идиот?!
«Англичанка» остановила взгляд и молчала. Данила не знал, куда спрятать взор, чтобы не видеть немого укора Ирины, который унижал, презирал, давил и, словно обладая гипнозом, не позволял отвести глаза.
«Ну почему молчит?! Ну чего так смотрит?! Я сейчас сдохну! Скажи что-нибудь! Говори, кричи! Не молчи!» – метались мысли Шпаны
– Данила.
Шпана тяжело сглотнул.
– Ты вор, – продолжила Ира.
– Почему? Я ничего не крал, – тихим голосом возразил Данила, склонив голову, словно подставил под плаху.
– Ты украл всё самое лучше… Ты украл нежность с моего тела и… – Ирина в растерянности не знала, как себя повести и что сказать. – Ты крал… Главное – украл доверие и хорошее… отношение, украл честные отношения, растоптал дружбу. Прежде всего, ты украл у себя. – Ирина перевела дыхание. – И твоё воровство слишком подлое и отвратительное. Ты украл чувства, ощущения, прикосновения, которые тебе не положены, не дозволены. Ты украл моё тело, как похабный медведь мёд из улья, и бессовестно наслаждался. Украл тело так, что никогда не вернуть.
«Снова этот взгляд, убивающий презрением. Хватит презирать. А зачем пустила?» – Шпану начало гневить положение виноватого.
– Ты украл нашу дружбу, кинул в грязь и растоптал.
«Да пошла ты».
– Жизнь, как огромная река, начинается с капли, с ручейка, переходит в бурные потоки, мощные пороги. Она извилиста, там есть водопады и лагуны, омуты и болота.
– Лагуны в океане, – возразил Шпана, проскрежетав зубами.
– И если, – продолжала Ирина, не слушая оправданий, – купаясь в лазурной воде, на берегу тебе захочется сунуть ногу в грязь, в болото, источающее зловоние… Уже никогда вода в твоей лагуне не будет чистой. И другие, увидев то, что доселе янтарные воды… воды чистоты бриллиантов… прекрасные воды помутнели от ядовитой грязи, то они сочтут твою воду потерянной, похабным мутным омутом и будут скидывать туда помои и отходы, будут плевать и мочиться…
Данила икнул. Тошнота подступила к горлу. Он вскочил на ноги, зажав рот ладонями, проскочил в туалет. Освободив желудок от ужина, поспешил одеться и выскочить на улицу.
Глава 3
Дождь хлестал по лицу каплями-лезвиями. Деревья стонали под натиском ветра, точно скелеты-бедолаги, оставленные жизнью. Тучи нависли, походили на небесные ядерные грибы; в разросшихся лужах кишели невидимые пираньи. Данила тяжело вздохнул и пошёл по этому враждебному миру. Он шёл медленно, в сердцах надеясь, что Ирина его вернёт. То, что случилось, этого больше никогда не случиться.
«Это – не случилось. Ты это создал сам», – шептал голос улицы.
«Я выкраду у неё прощение, буду целовать её руки. Если понадобиться – при всех, прямо в школе. А когда простит, зарежу каждого, кто посмел надо мной смеяться. И пусть я потом сдохну. Мне не нужна такая жизнь. Не нужна».
«Иди шиздуй под мощным ливнем, Шекспир несчастный».
«Пошёл вон, голос! – орал в бешенстве Шпана, и это бешенство слышали лишь собственные мысли. – Пошёл во-он! Го-о-ла-ас!.. – Зубы заскрежетали. – Пошёл во-о-он!»
«Твоя жизнь безмозглая трагедия, которую творишь ты сам! Хе-хе-хе, бедный Маугли».
Сквозь беснующие капля ливня, замерев, Данила увидел лицо голоса – вроде воображаемый и вроде нет. Громадный треугольный рот до ушей, с кучей острых коротких зубов; длинные волнистые волосы соединялись с ветром и дождём, буйством природы; острый нос в складках, маленькие лукавые глазки. Голос хохотал. Острые уши двигались в такт.
«Пошёл вон!» – пронеслась мысль. Данила всмотрелся. – Это я? Ведь этот урод – я! Пошёл вон, я! – Поразмыслив над тем, что произнёс, Шпана громко и горько рассмеялся. – Я, кажется, схожу с ума, если вижу и слышу галлюцинации.
***
Сквозь ширму ливня Ольга видела ссутуленную спину Данилы. Его шаги становились шире. Он растворялся в нитях дождя. Впрочем, она не старалась догнать.
Она плакала, низко опустив голову, ощущала себя выкинутой на улицу, побитой и ненужной собачонкой, нечаянно укусившей хозяина. Да и всё ли здесь нечаянно. Чувство собственной вины не покидало, только укреплялось. Она не понимала – почему всё так происходит. Почему мальчик, буквально сгоравший от любви к ней, для которого была – в раздольном поле золотом, теперь несправедливо раздаёт ей – свой ледяной урожай. Говорят, что у природы нет плохой погоды, – и для неё действительно раньше было именно так. Но теперь каждый день царила ночь – холодная, ледяная ночь в её расколотом сердце, в её светлой нежной душе, в её очаровательных светлых глазах.
– Мой мальчик больше не любит меня. – Нижняя губа тряслась от холода, сырые волосы прилипали к щекам, мешали взору. Оля ступала по лужам, из-за тонкой подошвы сапожек чувствуя все камешки. – Он любит другую? Да, любит другую. – Она поджала губы, лицо исказила гримаса плача. Рыдания сорвались с губ. Присев на высокий бордюр, Оля закрыла ладонями лицо; плечи часто вздрагивали.
«Зачем ты так, мой хороший. Не надо, пожалуйста. Вся школа считает, что мы принадлежим друг дружке. Даже Сергей сказал мне об этом. Он сказал, что никому не позволит разрушить нашу любовь. А получается, разрушаем мы сами? – Понемногу Оля успокаивалась. – Нашу любовь». – Она повторила вдумчивой мыслью, взор устремился в след, где исчезла тень Данилы – словно призрака. – Нет, не призрака, – качала она головой. – Это наша любовь. Только и только наша. Как младенец – мамин и папин. – Оля вскочила на ноги, крикнула:
– Данила!.. Данечка, подожди! – Она споткнулась о камень в луже и упала, отбила колени. – Данила не исчезай! Подожди! Любовь только наша! Она наша!
***
Филат откинул затылок на спинку кресла, кулаки покоились на животе, скрещенные в лодыжках вытянутые ноги лежали на пуфике. Тапок слетел от нервного дёрганья ноги. Отражение в чёрном экране выключенного телевизора показывало ковёр за креслом. На диване, который летом вбирал всю пыль из открытого окна с проезжей дороги, лежала жирная кошка, Маркиза. Кот Кроха притаился на крышке серванта, готовился к прыжку, медлил. Из кухни прогремел бравый голос отца Сергея. Эльвира Прохоровна продолжила ему рассказывать, как сегодня на заводе привели парня с почти оторванным пальцем. Кот Кроха спрыгнул с серванта на ноги. Сергей вздрогнул, веки дёрнулись, но глаза не открылись. Он подтащил кота к себе, погладили шёрстку между ушами. Одобрительное мурлыканье успокаивало бушевавшие эмоции.