Страница 13 из 15
– Так брат или женишок? – осведомился Данила.
– Десятиродный семибрат. И женишком тоже маячишь.
– Давай договоримся – я брат, ты сестра. Сама так сказала. Короче, поднимайся.
– Отвали, квазимодо. Не, ну ты приятный квазимодо, не ссы.
– А по губам. – Данила начал щекотать. Алька заорала так, что, наверное, все люди дома с испугу из окон повыпрыгивали, а крысы подвала нашли старые верёвки и все до одной повесились. Ладонь Данилы накрыла голосистую «сирену».
– С ума сошла? – прошептал он.
– Щекотки больше смерти боюсь. Между прочим, можно умереть. – Алька освободилась от ладони Данилы и положила скрещенные лодыжки на стол.
Шпана держал нож, из ребра ладони кровоточащая рана прокладывала тонкую красную тропинку.
– Дай пальчик, – попросил он. – Не бойся, порежу не больно и не глубоко, даже руку не отрежу.
– Брататься будем? – Бестия выхватила нож из руки Шпаны и, взяв с него пример, прорезала полоску. Она замерла, когда их кровавые ниточки сплелись, рёбра ладоней сжались. Огромные глаза Альки брызнули слезами. Рот перекосило, и сейчас она походила на плачущего милого малыша. Она кинулась в объятия Данилы, целовала, целовала и целовала в щёки; губы шептали:
– Мой братик. Ты мой братик. Ты теперь мой братик.
Данила растрогался, еле сдержал слёзы, желавшие унизить; он пробежался по мыслям словами: «Мужчины не плачут. Западло».
***
– Так сегодня сходим на кладбище? – спросила Бестия, сидя на лавке и укутавшись прелым одеялом.
– Сходим, – пообещал Данила. – Спи. Ещё рано. Твоя куртяха более или менее высохла, а в моей головастики да лягушки скоро поселятся.
– Не высохла за ночь?
– Думаю часика через три рискну надеть. Хотя вряд ли. Всё равно будет сильно сырая.
Бестия растянулась на лавке, подложила ладони под голову и остановила мечтающий взгляд на огоньке догорающей свечи. Двумя пальцами Шпана легонько потеребил её нос и открыл дверь сарая, чтобы пойти за одеждой. Бестия вытянула руку, скрючив пальцы, и беззвучно, одними губами сказала «пуф». Что она имела ввиду этим жестом: возможно, представила, как магический шар, созданный её разумом из-за вредности, пронзил спину Шпану, а возможно, она представила, как насылает свои чары творящие из Данилы – её вечного раба. Что именно она хотела – она расскажет через несколько лет, когда станет его женой, поведает своё сбывшееся желание умирая от рук киллера в Санкт-Петербурге.
Маленькая бестия почти провалилась в сон, когда в дверь вошёл Шпана и проскрежетал металлическим засовом.
– У тебя дома другой куртки нет? – Он положил всю одежду на стол. – Холодно одеваешься для такой погоды.
– Есть. – Бестия отвела смущённые глаза. – Мне пришлось убежать, не успела даже нормально одеться.
– Так расскажешь, где живёшь? Зачем следила?
– Обойдёшься. Любопытной Варваре на базаре нос оторвали. И даже не оторвали, а тесаком отфигачили.
– Я не Варвара. Если только могу стать варваром. Так что напрягай прелестные губки и поведай брату историю.
– Давай – нет? – Алька поднялась на колени, одеяло свалилось в щель между столом и лежанкой.
Данила покраснел, увидев девичьи, прилично наметившиеся груди, отвернулся, подумав: «Подколоть что ли? Нет, чересчур будет. Обидится сильно, расплачется. Потом ломом по башке огреет». Он услышал хруст, пришлось взглянуть, поинтересоваться, что там Бестия ломает; Алька грызла баранки, закусывала карамелью, запивала соком. Шпана подглядел и отвернулся (Мавр сделал своё дело, мавр может уходить):
– Оденься.
– Я на пляже в таком виде хожу. – Алька запустила баранкой в лоб Данилы. – Шучу, конечно. Хватит тебе уж. Я ещё брата стеснятся буду?
– Замёрзнешь. Одень платье, сказал. Оно высохло.
Алька взяла со стола платье и быстро надела. Следующая баранка заехала по затылку Шпаны, отскочила, проехалась по столу и свалилась на пол.
– Снова борзоту включила? – Данила повернулся, наткнулся на колючий, едкий взгляд; исподлобья в него стреляло не наигранное презрение.
– Значит, обманул, хорёк скрипучий. Не стал мне братом. – Бестия сжала ладони в кулаки, сильно зажмурилась и заплакала. – Иуда лукавый, а-а-а, – плакала она, – ты даже не хорёк, а суслик, а-а-а…
– Алька, хватит лить слёзы. Куртка не высохнет. – Шпана весело усмехнулся. – Между прочим, мне суслик больше нравится, чем хорёк, да ещё на скрипке скрипящий.
– Дурак. – Сквозь смех и слёзы Бестия завыла в голос.
– Прекрати выть. Бесит. Что ты как маленькая?
– Я и есть маленькая, а-а-а…
– Понятно. Не седьмой класс, а четвёртый правильнее будет сказать. А то – почти женщина… так, даже соской не являешься.
Алька замолчала, сняла языком слёзы с губ, несколько раз хлопнула ресницами; ладонь стёрла под ноздрями сопли. В следующий миг – пакет с баранками оказался на голове новоиспечённого братца, две из-под тонких ладоней шлёпнулись на плечи вместо погон.
– Теперь ты по прозвищу Казак, – хохотнула Бестия. – Жаль, что красной ленты нет.
Данила с чувством обречённости вздохнул, скинул с волос пакет и уселся на столе, подальше от «вреднючей вредности».
Алька поджала колени и продолжила тихо лить слезы.
– Да что с тобой? – спросил Данила, стараясь придать голосу как можно больше добра. – Что ты вечно плачешь? – Он погладил плаксу по волосам. – Настоящий я брат, никогда не брошу, отвечаю. Честное-пречестное.
– А где мы жить будем?
– Гык… Аляханамужей, – выпалил Данила.
– Что? – засмеялась Алька, подобие улыбки растянулось на фоне грустных покрасневших глаз. – Ещё. Повтори ещё. Пожалуйста.
– Нет желания и не имею права.
Бестия тихо повторила несколько раз; поняв смысл, она задорно рассмеялась и разъяснила Шпане его же слова:
– Я не хана мужей. Это только тебе хана уготовлена, мой милый. Но ты всё равно хороший, редко будешь стоять в углу. – Она подскочила на месте и ласково обняла голову Данилы, прижала к груди. – Ты татарин.
– Нормально. Это почему?.. Ещё кем я не был?
Бестия замолкла, зажалась в уголок, бусинки слёз из-под сжатых ресниц выкатились на свет и поползли по щекам.
– О, чёрт! – возопил Шпана. – Что, снова? Настроение меняется как время у секундной стрелки.
– Думаешь не понимаю. Я знаю, что брат мой погиб. Просто, – Алька всхлипнула, – не хотела признавать. Не представляю, как ему плохо в холодной земле. – Новый писклявый вой потянулся по сараю. – Не хочу, чтобы брат лежал в земле-е-е.
– Что сделать, чтобы ты не плакала? Хочешь – рядом с ним закопаюсь и умру? Мы там… с ним в карты сыграем, может, винца дерябнем.
– Ву-у-у, – ещё громче взвыла Бестия. – Ты дурак. Ты дурак? Ты дурак?! – Она набросилась колотить Данилу кулаками. – Хочешь, чтобы я и вправду утопилась?
Только сейчас Данила вспомнил, что произнесла Алька перед сном: «Утопиться хочу».
– Сейчас ремня получишь, – пригрозил он.
– На. – Бестия встала на колени, приподняла платье и выставила тощий зад в белых трусах.
– Не стыдно? – Данила засмущался. – Сейчас пендаль дам.
– Тебе должно быть стыдно, раз сестре такое говоришь. У тебя какие-то мысли ненормальные. Крамольные. – Последнее словно она произнесла, руками изображая лягушку, смешно исказив лицо. – Изверг. А говорил хороший из плохих. Оказалось, самый худший. Зря я в тебя втюрилась.
Данила от возмущения покраснел как раскалённый метал в кузне, где метал – это он, а кузнец – вот эта вот Бестия!
Воцарилось молчание. Алька наконец-то успокоилась. Она поправила волосы, вместо расчёски причесала пальцами обеих ладоней.
– Извини, больше пока не буду. Пожалей. – Она зачастила ресницами. – Давай, жалей же, жалей.
– Не буду. У меня крамарные мысли.
– Как? – выстрелил смешок. – Вот ты крендель, в натуре.
– Кто? – Данила сел на лавку рядом с Бестией. – Давай рассказывай – откуда сбежала. Ощущение, что с малолетки сдриснула.
– Ментам сдашь? – Бестия вытерла слёзы, сглотнула слюну. – Я пока маленькая, чтобы меня сажать.