Страница 9 из 17
В моей коллекции была жемчужина, которую я не доверил бы никому, кроме тебя. Это настоящий бриллиант, самая дорогая вещь на свете, не считая, конечно, тебя и твоей матери. В нашей семье она переходила из поколения в поколение, и мне бы очень хотелось, чтобы она отныне принадлежала тебе. Во сне ко мне приходили прорицательницы и предупреждали, что когда-нибудь она поможет тебе «исцелить других и исцелиться самому». Но я не расскажу так просто, что это такое и где оно находится, дорогой друг. Нет-нет, ты должен догадаться сам. Ведь это загадка, помнишь?
Я спрятал её в одном укромном местечке – тогда, ещё до войны, – когда почувствовал, что запахло жареным. Я подскажу: она прямо у тебя под носом.
Не серчай, мой мальчик, коль есть за что, и знай, что я наблюдаю за тобой с небес и очень горжусь тобой.
Искренне твой,
Папа
П.С. Поспрашивай обитателей пансиона «Аврора» в Лондоне, район Сохо. Ты ведь там и живёшь?
П.С.С. Не спрашивай, откуда я это знаю. Я уже сказал, что приглядываю за тобой».
Ветер усиливался, мня концы бумаги, хотя Михаэль крепко держал её. На лист пару раз капнуло с крыши, и юноша убрал его в задний карман брюк, поморщился на ветру, огляделся. На душе всё ещё так скверно, будто нагадили чайки. Ещё и этот проклятый дождь!
Михаэль стыдил себя за то, что, и, хотя покойный отец очень его любил, судя по тону письма, он сам не испытывал к нему никаких чувств. Почему горячее желание отыскать папу и узнать его поближе испарилось, освободив место для безразличия и даже раздражения? Все эти «мой мальчик» и «мой малыш»?! Да кто тот раввин вообще такой, чтобы обращаться к нему в подобных выражениях?!
Неужели дело в том, что отец оказался евреем? Скорее уж в разочаровании, что не был героем разведки…
Всё это время он боготворил лишь выдуманный образ, который навязал ему дядя Томас. Ходил, как клоун, навешав на себя всю эту мишуру: чай в пять часов вечера, Шекспир и пенсе… Даже в старшей школе Михаэля пару раз избивали за «англофильство», а в итоге всё оказалось зря. Конечно, теперь он злился! И на дядю Томаса в том числе… Быть может, вместо пятичасового чая ему лучше ходить в Синагогу? Так бы он точно стал ближе к корням!
Чем дольше Михаэль думал, тем больше злился. Марлон Брандо на афише кинотеатра и братские чувства к сёстрам Вудсток лишь на время отвлекли его. Зачем он только перечитал письмо?! Михаэль больше ни копейки не возьмёт из банка, не станет так унижаться! И эта нелепая «последняя воля» про некую потерянную вещь…
Прямо-таки вишенка на торте! Конечно, он не будет ничего искать. Вот ещё – плясать под дудочку старого маразматика, чьего имени его сын даже не знал?! Пора бы, наверное, вернуться в Германию – всё равно немец для всех здесь «фашист!» – и возобновить учёбу в институте. Разве что-то ещё держало его в Лондоне?!
– Герр Штерн! Боже мой: вы весь промокли. Садитесь же! Я подвезу.
Михаэль несколько раз моргнул, прежде чем всё-таки разобрал очертания красного Феррари, из опущенного окна которого выглядывало хорошенькое личико миссис Сазерленд. Вопреки надеждам, дождь усиливался, а желание нырнуть в надушенный женский салон и забыть на время об отце лишь нарастало. Полина широко улыбалась и, придерживая синий клетчатый зонтик, дружелюбно зазывала его внутрь. Свободной рукой она поправляла съехавшую с головы розовую косынку и держалась за ручку двери.
– Ну же, герр Штерн! – повысила она голос, который из-за шумевшего в ушах дождя доносился до Михаэля эхом, и кокетливо рассмеялась. – Я не буду предлагать дважды.
Он повиновался, шлёпая по лужам, и сам не понял почему. Его и правда обдало духами, как только захлопнулась дверь, а мокрые брызги от волос и пальто прыснули Полине в лицо. Она завизжала.
– Простите, – виновато пробормотал он, пока она вытирала щёки и лоб рукавом, и сглотнул. Ей так шла эта косынка! И солнечные очки на макушке! – Я не хотел намочить вас.
– Бросьте, – непринуждённо – как и всё, что бы она ни делала, – пожала плечами миссис Сазерленд и завела мотор. – Вы не знаете, сколько я перестирывала платья из-за проказ Бенджамина.
На этот раз он рассмеялся вслед за ней. Будто ещё минуту назад не выглядел мрачнее тучи!
Полина так легко управляла машиной и дворниками, что восхищение Михаэля росло. Он обнаглел настолько, что очень редко отворачивался. В салоне пахло не только духами, но и свежими овощами, тяжёлые пакеты с которыми в кучке лежали на заднем сидении. У Лестер-сквера миссис Сазерленд спросила, «не прочь ли герр Штерн включить радио». Юноша кивнул, задержав дыхание, когда она стала постукивать маленькой ножкой в такт мелодии-блюз и даже подпевала ей.
– Вы, наверное, думаете, что я сумасшедшая, – с лёгкой самоиронией заговорила она, когда они провели в пробке возле сквера около пяти минут, и сделала музыку тише, – водит машину, слушает американский блюз, хотя как истинная британка должно презирать все проявления янки, да ещё и ведёт себя раскованно в обществе мужчины…
– О нет, – молвил он, задыхаясь от восторга, – я так совсем не думаю.
– Просто не признаётесь в этом, – весело подмигнула ему Полина, скользнув взглядом по зеркалу заднего вида. Сердце забилось сильнее, когда он поймал его там, – сейчас я шокирую вас ещё больше. Только т-с-с, никому не говорите. Когда я езжу за продовольствием на рынок, то всегда покупаю себе парочку сигарет и выкуриваю их во дворе за пансионом. Хотите?
Она кивнула на бардачок, где хранила тоненькие женские сигареты, и, когда он отказался, сказала, что и сама не стала бы курить при нём, потому что это «совсем уж неприлично» и что «хотя так не казалось со стороны, она кое-что смыслила в приличиях». Михаэль улыбнулся, подумав, что, не в пример другим женщинам, сигарета совсем не портила миссис Сазерленд и только делала её образ более пикантным и изысканным. Хотя куда уж больше!
– Нет-нет, – вдруг спохватился Михаэль, когда понял, что Полина везла его в пансион, – давайте не будем сейчас ехать домой… Мне бы хотелось увидеть Лондон. Я ведь турист. И дождь как раз кончился!
– Не буду выпытывать, что у вас стряслось, – с женской чуткостью проговорила она, но участие, которое он читал на её лице, показалось парню искренним. – Но как насчёт Набережной Виктории? На Темзе?
Весенний день уже совсем вернул потерянные права, когда молодые люди приехали на набережную, и Михаэль несколько раз вдохнул чистый, свежий после ливня воздух. Туман и дожди: разве они не лучшие друзья лондонцев?
Он уже совсем остудил голову, и, когда Полина, размахивая сумочкой, засеменила рядом, что-то дёрнуло его спросить:
– Миссис Сазерленд! Вы никогда не слышали о некой вещице… говорят, что это семейная реликвия. Её могли спрятать в пансионе ещё до войны?
Михаэль прикусил язык, как только сказал это, и увидел, как её бархатно-голубые глаза округлились от удивления. Мимо как раз прошла молоденькая мама с ребёнком в коляске и чуть не задела их локтем.
– Понятия не имею, – пожала плечами Полина, подставляя лицо под лучи солнца, и, зажмурившись, приоткрыла один глаз, – тогда, до войны, пансион принадлежал моему свёкру. Так, вот что вы обсуждаете по ночам с младшими Вудсток на чердаке? Ищете потерянные сокровища индейцев?
Он встал как вкопанный посреди набережной и только ловил ртом воздух от бессилья. Видя его смятение, миссис Сазерленд лишь смеялась.
– Мы ничего… то есть я… Они мне как сёстры! – Михаэль с неудовольствием заметил, что его голос звучал оправдывающимся, а её – журящим. – Я клянусь!
– О, милый друг, полно вам. Я вам уже рассказала о себе достаточно, чтобы вы поняли, как мало я гонюсь за такими вещами.
– Но что нас выдало? Никто же не видел, как мы…
– Крошки от печений миссис Вудсток и три банки с вареньем, внезапно пропавшие из моего погреба, – хихикнула Полина.
Михаэль осознал, что у него горели уши и, что ещё хуже, что ему было неприятно оттого, что их раскрыла она. Полина, конечно, отрицала это, но ведь и правда могла подумать, что он…