Страница 40 из 58
Несметные толпы окружили заставу Сен-Мартен. Пробраться ближе, чтобы лучше видеть, не было никакой возможности. Некоторые ждали здесь уже много часов и, чтобы подкрепить силы, теперь завтракали. На их завтраки, разворачиваемые из бумаги, слетались насекомые. Особенно досаждали мухи. Терпеть их в такую жару было невыносимо. Я и так чувствовала себя отвратительно. Намокшая от пота шелковая блузка прилипала к телу, облепила ходуном ходившие груди. Пить мне хотелось ужасно, но давка была такая, что сюда не могли проникнуть мальчишки-водоносы.
Находясь в толпе, мне удалось узнать некоторые подробности ареста короля в Варенне. Произошло это в ночь с 21 на 22 июня, то есть беглецы лишь какие-то сутки были на свободе. Арест стал возможен благодаря бдительности какого-то Друэ, сына почтмейстера в Сен-Менегу, который каким-то образом узнал короля в карете. Убедившись в своем предположении, Друэ поскакал в Варенн, поднял там на ноги всю мэрию, собрал национальных гвардейцев, и, когда королевская карета прибыла в этот город, там беглецов уже ожидали.
«Ах, Боже мой, – думала я с отчаянием. – Похоже, это какой-то рок, фатум! Ну почему все так получилось?»
Меня тревожило только то, что возле заставы совсем не видно было национальных гвардейцев. Если король въедет прямо в эту толпу, такую взбешенную и враждебную, нельзя ручаться даже за жизнь дофина, не говоря о всех прочих. Неужели это входит в планы Собрания? Неужели таким образом оно решило избавиться от монархии?
– Один из телохранителей Толстяка убит! – послышалось новое сообщение.
Я вздрогнула всем телом, услышав это. Убит телохранитель… Кто? Их было трое – Дюрфор. Мальден и Валори. Мне было бы жаль любого, но Дюрфор… Неужели тот смертельный страх, который я испытала, прощаясь с ним, имел основания?
Узнать имя убитого было невозможно, сколько я ни пыталась. Этого просто никто не знал. Я простояла у заставы Сен-Мартен три часа, и все напрасно. Мальчишки, взбиравшиеся на деревья, не могли увидеть никакой кареты на дороге. Король не возвращался, и даже ничто не говорило, что возвратится он в скором времени. Ведь едет не одна карета, перед ней шествуют две тысячи бдительных патриотов, а позади – целых четыре тысячи. Это не говоря уже о том, что по бокам разливается целое море народа. Такую огромную процессию было бы видно издалека, если бы она приближалась.
Измученная, потерявшая надежду чего-либо дождаться, я стала выбираться из толпы, чувствуя, что из-за жары вот-вот упаду в обморок. Мне не хватало воздуха. Выйдя на более свободное место, я задышала чаще, пытаясь прийти в себя, но перед глазами у меня потемнело и, чувствуя, что сейчас упаду, я почти инстинктивно уцепилась за стремя проезжавшего мимо всадника.
Очнулась я от того, что незнакомец поднес к моим губам прохладную фляжку. Я стала жадно пить, не понимая даже, каким чудом удалось ему сделать воду такой холодной.
– Ах, моя красавица! – сказал он, ласково улыбаясь. – Зачем же вы здесь понапрасну ходите!
Это был молодой парень, с виду совсем простой, с усами, которые наверняка по вкусу многим девушкам из Сент-Антуанского предместья, кареглазый, худощавый, ладный.
– Сударь, – сказала я, сделав усилие, – почему вы говорите, что здесь я жду напрасно?
Лукаво усмехаясь, он прижал палец к губам.
– Король не через эту заставу въедет в город. Его кортеж обогнет Париж и въедет через ворота на Елисейских полях. Там и надо ждать.
Высвободившись из его объятий, я с трудом поднялась на ноги, вытерла влажный лоб. Итак, придется идти через целый Париж. Чтобы добраться до Елисейских полей, потребуется по меньшей мере часа два. А еще эта жара, толпы на улицах…
Я оглянулась на незнакомца, который помог мне.
– Спасибо вам, сударь. Я вам очень признательна. Держа под уздцы лошадь, он пошел вслед за мной.
– А не хотите ли вы, чтобы я вас подвез?
Я снова оглянулась, невольно улыбаясь. Честно говоря, впервые мне доводилось вот так, на улице, запросто разговаривать с первым встречным парнем. Кроме того, я видела, что нравлюсь ему, и это предложение подвезти – не что иное, как свидетельство его заинтересованности.
Он смотрел на меня так весело и простодушно, что я сразу поняла, что у него нет дурных намерений.
– Сударь, – ответила я очень дружелюбно, – я буду очень рада, если вы меня подвезете.
Он ловко, без всяких лишних прикосновений, помог мне сесть в седло впереди него. На нем самом была форма национального гвардейца, и я понимала, что это, в сущности, мой враг. Но ведь я нуждалась в его помощи, и с этим ничего нельзя было поделать.
Мы поехали – достаточно медленно, лавируя в толпе, но все же быстрее, чем если бы я шла пешком.
– Как вас зовут? – спросил гвардеец весело.
– Сюзанна, – сказала я, решив ничего к этому не добавлять.
– А мое имя – Гийом Брюн. Вы же видите, я гвардеец. Пять месяцев назад записался в гвардию. Но вообще-то я типограф, на улице Турнон у меня есть типография.
– На улице Турнон? – переспросила я безучастно, лишь бы поддержать разговор.
– Да. Можете даже зайти в гости. Если, конечно, захотите. Он вдруг спросил – не то чтобы робко, но как-то осторожно:
– А вы, наверное, знатная дама?
Я вздрогнула. Меньше всего мне хотелось, чтобы этот случайный знакомый о чем-то догадывался. Доверять ему я не могла и не хотела. Меня окружала толпа таких людей, которые при одном подозрении о том, на что намекал этот Брюн, с удовольствием разорвали бы меня в клочки.
– Я дама, но не знатная.
– Но вы на моих знакомых девушек не похожи.
– Сударь, – сказала я сдержанно, – будьте добры, не спрашивайте меня ни о чем.
– А можно мне будет побыть с вами?
Меня так обступили собственные мысли, что я едва услышала этот вопрос. Гвардеец начинал надоедать мне. Я ничего ему не ответила.
У заставы Елисейских полей было куда свободнее. Многие еще не знали, что порядок въезда изменен, а если кто и знал, то еще не успел сюда прийти.
Но здесь собрались люди, наиболее воинственно настроенные.
Соскользнув с лошади и устремившись к заставе, я была оглушена проклятиями в адрес короля и королевы, сыпавшимися со всех сторон. Представлять то, что они намеревались сделать с Людовиком и Марией Антуанеттой, было просто ужасно. Кроме того, некоторые намерения были таковы, что мне хотелось зажать уши от стыда. Ах, этот проклятый простой народ… Ничего на свете нет более отвратительного, чем эта дикая, тупая, жестокая, завистливая масса!
Когда к шести часам вечера из-за стен парка Монсо показался авангард королевского кортежа и при нем три орудия, толпа буквально взвыла.
За те мучительные часы, что я дожидалась этого мгновения, людей у заставы стало втрое больше. Едва прошел слух о том, что король наконец-то едет, толпа устремилась к площади, люди давили и толкали друг друга, кричали, угрожали, потрясая поднятыми кверху руками. Никто еще толком ничего не видел, и это усиливало ярость. Для меня наиболее диким и непонятным было то, что эти люди так ненавидят Людовика XVI. За что? За какие такие преступления можно ненавидеть этого доброго, скромного, несмелого человека, который за всю свою жизнь не посмел не то что наказать или казнить кого-то, но даже накричать? Он и мухи не мог бы обидеть.
Я стояла почти в первых рядах, в тени громадных мужчин, которые были полны желания не отдавать занятые места, поэтому особой давки я не чувствовала. К вечеру жара чуть-чуть спадала, и дышалось легче. Но сердце у меня в груди стучало очень быстро и гулко. Я всматривалась в даль, пытаясь увидеть карету и выяснить наконец то, что беспокоило меня больше всего. Выяснить, жив ли Кристиан.
Я облегченно вздохнула, когда поняла, что авангард кортежа состоит из конвоя пехоты, которая служила своего рода щитом, когда народ в исступлении хлынул к карете. Толпа была так велика, что строй солдатских рядов был нарушен. Орудия, влекомые лошадьми, тяжело громыхали по неровной мостовой.
Еще миг – и начало кортежа вступило под защиту двойной цепи национальных гвардейцев, выстроенной от заставы до самого Тюильри. Гвардейцы стояли, опустив ружья в знак траура, – так им было приказано. На эту живую изгородь отчаянно напирала толпа.