Страница 21 из 58
Я прошла в дом, размышляя над тем, как повезло Денизе и как не повезло мне. Далеко ли ушли те времена, когда мы вместе ждали своих малышей. Теперь у Денизы была в колыбели дочь, а у меня… пожалуй, только надгробие на кладбище Сен-Маргерит, куда я даже остерегалась ходить, зная, что это выбьет меня из колеи на много дней.
Я быстро шла к лестнице, на ходу снимая перчатки, и в этот миг громкий пронзительный визг заставил меня чуть ли не подпрыгнуть. Я подняла голову и увидела на лестнице Жанно Он был так обрадован моим возвращением, что я вдруг очень ясно почувствовала свою вину перед ним. Мой бедный мальчик! Я ведь совершенно забросила его. Я не гуляла с ним, не читала ему сказок, даже не разговаривала. А ведь Жанно – это единственное, что у меня есть и ради чего стоит жить…
Он кубарем скатился по лестнице, с громким криком так ткнулся в мои колени, что я едва устояла на ногах. Он теребил меня за юбку, дергал за руки, и деревянная золоченая сабля, которую он сжимал в ладошке, упала на пол.
– Ма! – сказал он. – Ты больше не уедешь, да?
– Да, мой ангел, все мои дела закончились. Я теперь буду только с тобой.
Я наклонилась, чтобы поцеловать его, но далее последовала куча мала, так как Аврора, неизвестно откуда появившаяся и обхватившая меня руками сзади, так потянула меня к себе, что я села на пол. А сверху на меня повалился Жанно, не скрывавший своего восторга от того, что происходит.
В конце концов мы все трое расхохотались. Жанно, очень не любивший, когда кто-либо оспаривал его права, недолго думая принялся оттаскивать Аврору за косу.
– Уходи прочь! Я первый увидел маму!
– Ну, Жанно, – сказала я, защищая Аврору, – я же у вас общая. Меня нельзя делить.
– Но ведь ты сказала, что будешь только со мной!
– А теперь добавляю: с тобой и с Авророй.
– Давайте все вместе поедем гулять, – предложила она, искоса, с видом победительницы поглядывая на Жанно. – После занятий, да?
– Ну уж нет, – заявила я. – Никаких занятий сегодня не будет. Мы устроим мадемуазель Валери свободный день, правда?
Да, это получился действительно свободный день, проходивший под девизом: все делается так, как хотят Жанно и Аврора. Целый день, дотемна, я ездила с ними по Парижу; Жак возил нас то в Люксембургский сад, где они уже имели своих постоянных друзей, то в потешный сад Тиволи, где со скрипом вертелись ярмарочные карусели, то на ипподром, где малышей катали на пони. Аврора получила клетку с канарейкой и нитку белого жемчуга, о котором уже давно мечтала; Жанно был вне себя от восторга, когда я купила ему деревянную лошадку с уздечкой, на которой можно было качаться. Он таскал лошадку повсюду, куда бы мы ни поехали. Даже когда Жак привез нас в кондитерское заведение на улице Сен-Никез, Жанно пошел туда с лошадкой под мышкой.
Несмотря на эту ношу, он отменно исполнил роль хозяина празднества. Мы же были дамы, а он кавалер, и ему полагалось расплачиваться. Слегка запинаясь, Жанно сделал заказ и высыпал на прилавок горсть золотых монет, которые я дала ему; когда хозяин кондитерской спросил его, что за молодой господин делает ему честь, покупая мороженое, Жанно важно ответил:
– Меня зовут Жан де ла Тремуйль, сударь, а вон там сидит моя мама.
Они ели пирожные и мороженое, а в карете расправлялись с запасами конфет и леденцов, которыми были набиты карманы Жанно. Аврора еще держалась, а малыш, перемазанный шоколадом, склонил голову мне на колени и уснул, пока я рассказывала сказки о хитром крестьянине Гаспаре, доброй девочке Зернышко и о том, как звери не сохранили своих тайн.
– А я немножко похожа на девочку Зернышко, правда? – сонно спросила Аврора.
– Ты у меня просто Голубое Зернышко, дорогая, – проговорила я, перебирая ее волосы, – у тебя такие голубые глаза.
Когда я укладывала мальчика в постель, он проснулся, недовольно заворочался, потом, узнав меня, схватил за руку.
– А песенка? – спросил он. – Разве ты забыла?
Я ничего не забыла, кроме того, и не могла противиться этому очаровательному созданию. Я спела ему «Песенку о зеленой лужайке» – ту, что он с детства любил больше всего. Глаза у Жанно слипались, но он еще сжимал мою руку, и, когда я замолчала, он потребовал, очень властно, как маленький тиран:
– Еще! Хочу еще!
Пока я пела ему итальянскую колыбельную, он все-таки уснул – крепко, безмятежно. Я поправила на нем одеяло…
Усталая, но довольная и счастливая, я вышла из детской, тихо прикрыв за собой дверь. Маргарита ожидала меня в коридоре.
– Адмирал здесь? – спросила я.
Она покачала головой. Ну и хорошо, решила я. Значит, заботы о нем отложим на потом. Сейчас мне предстояло уладить еще одно дело.
– Я иду в кабинет, Маргарита, а ты принеси мне туда ужин. Я очень голодна.
Она хотела возразить, но я остановила ее:
– Вижу, вижу, что ты хочешь устроить мне нахлобучку, однако давай отложим это до завтра, хорошо? Мне нужен Паулино, Маргарита. Он в Париже?
– Вероятно, в конторе, мадам. Я могу послать за ним…
– Пошли, и пускай он захватит с собой все бумаги! Пакет от Клавьера я нашла быстро, на письменном столе, но нельзя сказать, что это доставило мне радость. Итак, там, в Вене, он не просто бравировал. Его намерения действительно были угрожающими. Пятьсот тысяч надо будет вернуть, и как можно скорее…
Такие суммы уже начинали пугать меня. Я была уверена, что во всех трех отелях в Париже мне не найти пятисот тысяч наличными. Это слишком большое количество. Как Эмманюэль мог брать в долг у такого человека? Да и я вела себя достаточно безрассудно. Это сейчас, вынужденная обстоятельствами, я стала интересоваться личностью Рене Клавьера и знала, что банкиром он был, быть может, и надежным, но уж никак не порядочным. Что он нажил около десяти миллионов на спекуляции государственными облигациями Соединенных Штатов Жаль, что раньше мне все это было безразлично. Иначе бы я никогда…
Вошел Паулино – разгоряченный, сердитый.
– Надеюсь, вы еще не спали? – спросила я.
– Нет! – отрезал он. – Не в этом дело! Вы уже все знаете?
– О чем?
– О пятистах тысячах!
– Я узнала об этом уже давно и удивляюсь, почему ты до сих пор не уплатил, – храбро сказала я.
Паулино сердито тряхнул головой.
– Мадам, у нас нет таких денег!
– Как это? – спросила я.
– Потому что однажды вы уже уплатили Клавьеру почти полмиллиона. Потом еще и еще. С тех пор у нас не водятся крупные наличные деньги.
Теперь рассердилась и я.
– Вы ведете себя как беспомощный ребенок! Мне не нужен управляющий, который только говорит, что у меня есть и чего нет. Мне нужен управляющий, который мог бы давать советы! Разве вы забыли, что после смерти Эмманюэля я унаследовала состояние, которое давало мне миллион в год?!
Паулино покачал головой.
– Мадам, как бы вы ни сердились, а мне лучше известно положение дел… Миллион ливров дохода вы имели до падения Бастилии, да и тогда эти деньги словно уходили в песок. Но с тех пор я вот уже три года не могу собрать с ваших владений и пятисот тысяч. Эта цифра – предел.
– Почему? – спросила я, хотя и сама знала ответ.
– Потому что революция, мадам. Крестьяне ничего не платят, и их защищает закон. Отменены бывшие дворянские привилегии – и это тоже закон. Всех защищает закон, только не вас. Повторяю, пятьсот тысяч – это предел. Боюсь, в этом году мы не получим и этого.
Я медленно, не читая, перебрала письма, которые он мне дал. Это были доклады с мест о неплатежах за лес, землю, аренду мельниц, обращения деревенских коммун к гражданке д'Энен, сведения о пожарах в некоторых замках… Это было как раз то, что называли Великим страхом.
Почти угадав мои мысли, Паулино сказал:
– Добавьте к этому то, что на Мартинике начались волнения и мы там, можно сказать, все потеряли, и вспомните замок, который ваш муж неизвестно зачем продал за бесценок.
– Какой муж?
– Покойный. Продал за такую мизерную сумму! Господи ты Боже мой, да сейчас за одни замковые решетки можно было бы взять больше!