Страница 87 из 195
Зато относительно вредного влияния массы для изготовления поддельных печатей на здоровье чиновников секретной экспедиции никаких сомнений не было. В характеристике А.П. Штера в марте 1838 года указывалось: «Расстроил здоровье от беспрерывного обращения с массой, имеющей в составе большое количество ртути». Поскольку дело было секретное, врачи «не могли отгадать причины скопления меркурия в организме» чиновника[980]. С массой работал и его сын П.А. Штер, помощник управляющего секретной экспедицией. После смерти отца в декабре 1840 года он осуществлял «главный надзор за перлюстрацией», а также «довел до совершенства массу, употребляемую для делания печатей при вскрывании писем, и приготовил несколько чиновников, которые с пользою употребляются в разных местах империи», в частности в Одессе и Рени. Он же в порядке обмена опытом в 1838 году составил массу для перлюстрационной службы в Вене. Нередко для перлюстрации ему доставляли от вице-канцлера К.В. Нессельроде пакеты к иностранным министрам. Но такая нагрузка не прошла бесследно. «Сидячая жизнь, отсутствие развлечения для необходимого отдыха, беспрерывное напряжение внимания и составление массы из ртути приготовили его к апоплексическому удару» в возрасте сорока четырех лет[981].
Чиновники «черных кабинетов» в определенной степени являлись, безусловно, привилегированной группой, каждого из которых знал не только его непосредственный начальник, но и главноуправляющий Почтовым департаментом, а нередко и министр внутренних дел. Почтмейстеры, осуществлявшие руководство ведением перлюстрации, также имели возможность противостоять давлению губернаторов и других местных властей, при необходимости обращаясь за поддержкой в Петербург.
Можно привести лишь один пример, когда конфликт между губернатором и почт-директором первоначально закончился печально для почтового чиновника. Речь идет о событиях в Москве летом 1812 года. 24 мая военным губернатором Москвы был назначен Ф.В. Ростопчин. Через месяц началась Отечественная война. «Сумасшедший Федька», как называла его Екатерина II, со всей присущей ему избыточной энергией взялся за организацию помощи армии и за поиск врагов в городе. Для воодушевления жителей печатались так называемые ростопчинские афишки. 3 июля сообщалось о появлении в городе «дерзкой бумаги», в которой утверждалось, что через шесть месяцев Наполеон будет в обеих столицах Российской империи. Сочинителем был назван сын купца Н.М. Верещагин, «воспитанный иностранным и развращенный трактирною беседой». На деле это был перевод письма Наполеона к прусскому королю и его же речи в Дрездене перед князьями Рейнского союза, опубликованных в зарубежных газетах. На следствии Верещагин заявил, что получил газеты от сына московского почт-директора Ф.П. Ключарева, впоследствии признав это оговором. Поскольку Ключарев-старший был масоном и другом Н.И. Новикова, то Ростопчин не только обвинил его в потворстве «врагам Отечества», но своей властью 10 августа выслал почт-директора в Воронеж и настаивал на назначении на эту должность князя М.Д. Цицианова. Близкий к Ключареву экспедитор Московского почтамта Дружинин несколько дней провел под арестом. Одновременно Ростопчин в донесении министру полиции А.Д. Балашову стремился бросить тень на сенатора П.И. Голенищева-Кутузова (президента Московского университета в 1812–1814 годах) и профессора Х.А. Чеботарева (ректора Московского университета в 1803–1805 годах), утверждая, что они съезжались по ночам к Ключареву.
Это вызвало некий шок в Петербурге. Министр полиции А.Д. Балашов, получив донесение Ростопчина, писал Александру I 14 августа: «Меня его [Ростопчина] решимость удивила; ибо явного его преступления он не пишет…; одному генералу послать в ссылку другого генеральского же чина чиновника [Ф.П. Ключарев был действительным статским советником, т. е. штатским генералом], без повеления государя, мне кажется иначе нельзя, как в важности первой степени». Министр внутренних дел О.П. Козодавлев, в свою очередь, не просто пытался заступиться за своего подчиненного, но предупреждал государя о негативных последствиях случившегося для самой службы перлюстрации. 17 августа он докладывал императору:
…я обливаюсь слезами, что сии два происшествия [дела Ключарева и Дружинина] могли случиться в царствование Ваше. В Комитет министров я о сем не представил, дабы не огласить сих дел; ожидать буду Вашего повеления, особливо же относительно запечатанного почт-директорского кабинета, в котором вероятно хранятся все секретные и до перлюстрации касающиеся дела. Я весьма опасаюсь, чтобы сии бумаги не сделались жертвою любопытства и не послужили пищей остроумию. <…> Доверенность моя к нему [Ф.П. Ключареву] и хорошие об нем отзывы основаны единственно на самом лучшем отправлении им своей должности и личных к оной способностях. <…> ежели Цицианов или кто другой из приверженцев графа Ростопчина будет почт-директором, то Московский почтамт совсем уже будет в руках московского главнокомандующего, перлюстрация тогда перестанет быть от полиции тайною… и у Вашего Величества отнимется средство поверять другим, и самым вернейшим способом, скрытые действия и намерения разных чиновников, не исключая и самых знатнейших.
В итоге он предлагал московским почт-директором или исполняющим его обязанности назначить Д.П. Рунича[982]. По воспоминаниям последнего, все бумаги Ключарева после его высылки были «уложены в тюк» и запечатаны печатями Ростопчина, генерал-полицмейстера П.А. Ивашкина и самого Рунича. Хранил эти бумаги Рунич. Когда через несколько лет они были запрошены у Ростопчина, тот ответил, что бумаги сгорели «в Московском пожаре». В результате они были переданы императору Руничем. Ключарев был реабилитирован в 1816 году. 28 июня 1816 года указом императора Сенату он «в вознаграждение за потерпенное удаление от должности, произведенное по обстоятельствам 1812 г. тогдашним московским местным начальством» был «пожалован в тайные советники и облечен званием сенатора»[983].
Стоит отметить, что подбор чиновников «черных кабинетов» был таким, что крайне редки были и внутренние конфликты. Из известных мне я могу назвать истории с Н.Г. Пезе‐де-Корвалем и В.И. Кривошем. Николай-Шарль-Жофруа Генрихович Пезе‐де-Корваль, родившийся в 1864 году, был принят в Министерство внутренних дел с откомандированием в распоряжение начальника Главного управления почт и телеграфов в конце 1889 года. Его женой была дочь А.Я. Архипова — многолетнего сотрудника перлюстрации при Московском почтамте. Николая Генриховича откомандировали в «черный кабинет» в Казани. Но 22 мая 1894 года руководитель казанского перлюстрационного пункта Ф.Р. Фанстиль направил А.Д. Фомину сообщение о том, что казанский полицмейстер Панфилов информировал его о произошедшем скандале: 16 мая, в день открытия летнего помещения местного велосипедного клуба, его члены изгнали из сада общества одного из своих одноклубников, а именно Пезе‐де-Корваля, — за пьянство. Дело дошло до губернатора. Так что, как писал Фанстиль, Пезе‐де-Корваль «нас порядочно компрометирует в Казани». В результате Фомин распорядился перевести Пезе‐де-Корваля в Москву, а в Казань направить Х.Х. Ауэ. 9 сентября Николай Генрихович приступил к обязанностям чиновника, знающего иностранные языки, при Московском почтамте[984].
Но летом 1898 года с ним случился новый скандал. Как писал Фомину 18 июля старший цензор Московского почтамта О.А. Келер, «первые два года он [Пезе‐де-Корваль] еще держался, это и его служебные способности дали мне возможность указать на его исправление», но затем опять начались кутежи. Летом 1897 года рано утром он устроил скандал в доме, где снимал квартиру. Был подвергнут двухнедельному штрафному дежурству и обещал больше не пить. Однако в ночь на 24 июня 1898 года он встретил в Петровском парке свою любовницу Веру Мокеевскую (жену поручика Мокеевского) с отставным поручиком Титовым. Началась ссора, и Пезе‐де-Корваль нанес Титову удар тростью по лицу. В два часа ночи дебошира доставили в полицейский участок, а В.А. Мокеевская потребовала привлечь его к ответственности. Московский обер-полицмейстер Д.Ф. Трепов заверил, что судебного разбирательства не будет, но и оставлять «героя» на секретной службе было нельзя. Ему предложили уйти тихо: подать прошение об увольнении — и отстранили от работы. Но Пезе‐де-Корваль заупрямился. Тогда Фомин 17 августа сообщил в Москву, что Николай Генрихович должен в недельный срок подать прошение об отставке. В этом случае ему обещали уплату жалованья по 1 октября и разрешение пользоваться казенной квартирой на этот срок. В противном же случае «будет уволен от службы без прошения». В результате 27 августа Келер отправил в Петербург требуемую бумагу. 21 сентября последовало разрешение министра внутренних дел И.Л. Горемыкина уволить Пезе‐де-Корваля «по домашним обстоятельствам».