Страница 77 из 195
Занятия перлюстрацией требовали ряда особых качеств от сотрудников. На первом месте, естественно, стояли политическая благонадежность и умение держать язык за зубами. В октябре 1821 года почт-директор Санкт-Петербургского почтамта К.Я. Булгаков подчеркивал, что в секретной экспедиции необходимо «иметь людей, кои бы при знании иностранных языков, были примерного поведения, испытанной скромности и во всякое время, как днем, так и ночью, готовы на службу»[848]. Этой преданности службе не мешало и участие некоторых из перлюстраторов в масонских ложах в начале XIX века. Напомним, что 21 августа 1822 года появился рескрипт Александра I о запрещении всех тайных обществ. В связи с восстанием декабристов Николай I 21 апреля 1826 года издал рескрипт об истребовании по всему государству обязательств чиновников, что ни к какому тайному обществу они впредь принадлежать не будут. Ранее принадлежавшие к тайным обществам должны были представить подробное объяснение: название этого общества, его цель и какие меры предполагалось употребить для ее достижения[849]. В Почтовом департаменте таких оказалось тридцать человек, из них восемь — Ф.Я. Вейраух, И.А. Лихонин, Ф.И. Прянишников, Ф.Ф. Розен, П.И. Рубец, Л.И. Рябиков, Ф.И. Смит, А.Ф. Трефурт — прямо или косвенно были причастны к перлюстрации. Например, Ф.Я. Вейраух, один из главных деятелей секретной экспедиции, был членом масонской ложи «К мечу» в Риге и не названной им ложи в Санкт-Петербурге. Рябиков, чиновник Литовского почтамта, состоял в 1818–1819 годах в масонской ложе «Добрый пастырь», был основателем ложи «Слава орла», где в 1819–1821 годах являлся наместником, мастером пятой степени; был почетным членом лож «Совершенное единство», «Школа Сократа», «Увенчанные добродетели», «Северный щит». Трефурт, управляющий виленской секретной экспедицией, а затем, в 1812–1813 годах, губернский почтмейстер в Вильно, был членом масонских лож «Западное постоянство», «Добрый пастырь» (ее членом-основателем); почетным членом ложи «Усердие литвина» (1818–1821)[850]. Сразу скажем, что отсюда не стоит делать далеко идущих выводов и уподобляться некоторым авторам в Интернете, подозревающим масонов в расставлении своих людей на важные посты в почтовом ведомстве. Перлюстраторы входили в масонские ложи, когда делать это было модно и когда посещение масонских лож помогало устанавливать полезные контакты. Не случайно никаких последствий для чинов перлюстрации участие в масонских ложах и их посещение не имело.
Требования к благонадежности сохранялись на протяжении последующего столетия существования службы. Очень важна была рекомендация со стороны человека, пользующегося доверием руководства. На допросе в Ленинградском ОГПУ в ноябре 1929 года Роберт Владимирович Швейер рассказывал:
Секретные чиновники в «черный кабинет» принимались исключительно старшим цензором и обязательно по рекомендации и под поручительство одного из чиновников кабинета… Я поступил по рекомендации бывшего старшего цензора Вейсмана Карла Карловича, который лично знал меня и мою семью… В редких случаях сотрудники в «кабинет» принимались из наиболее надежных и проверенных цензоров гласной цензуры.
В свою очередь, Ф.Г. Тизенгаузен показал, что поступил по рекомендации старшего цензора А.Д. Фомина[851].
Например, М.Г. Мардарьев, не имевший человека, готового поручиться за него сразу, вспоминал, что лишь после трехлетней службы в цензуре он «снискал к себе полное доверие почт-директора Шора [Владимир Федорович Шор был первоначально старшим цензором, а затем почт-директором Санкт-Петербургского почтамта и до своей смерти 1 января 1886 года непосредственно отвечал за всю перлюстрационную службу в империи] и старшего цензора Вейсмана и, по приглашению Шора, принял участие в особом секретном отделе, занимавшемся перлюстрацией». Переход в особый отдел был обставлен целым рядом особых же правил. «По принятии меня в число сотрудников, — рассказывал Михаил Георгиевич, — я, как и все другие, вновь поступавшие, дал клятву Вейсману хранить в совершенной тайне все мне известное о перлюстрации» и «по распоряжению Вейсмана… тогда же представлялся министру внутренних дел». Последний, в частности, сказал новому сотруднику: «Тайна перлюстрации есть государева тайна»[852].
О том, как происходил подбор служащих для ведения перлюстрации, можно проследить по документам. 13 марта 1877 года И.А. Сунди, младший цензор одесской пограничной почтовой цензуры, писал К.К. Вейсману в Петербург в связи со своим переводом в Петербургский почтамт. Кроме прочего, он касался вопроса о кандидате на свою должность, указывая на Афанасия Васильевича Шашкина и давая ему следующую характеристику: «…окончил курс в университете, <…> отличной нравственности, вполне благонадежен, 27 лет, сын обер-офицера. Я его знаю давно… До сих пор он не служил, а состоял помощником присяжного поверенного». Этот абзац был отчеркнут, что говорит о внимательном его прочтении. В ответ Вейсман 22 марта сообщал Сунди, что доложил о Шашкине В.Ф. Шору. В итоге было принято «во внимание ходатайство Ваше [т. е. Сунди] и Михаила Карповича [одесского почтмейстера М.К. Жилинского]», что «не будучи заражен идеями нынешней молодежи, по благонадежности вполне соответствует тем требованиям, которые необходимы в нашем деле», и дано согласие взять его на службу, но с условием, чтобы первоначально «он посвятил себя исключительно только одному почтовому цензорскому делу». Только после этого 3 апреля одесский почтмейстер направил санкт-петербургскому почт-директору прошение А.В. Шашкина и все необходимые документы, а 13 апреля последовало распоряжение министра внутренних дел о его назначении[853]. Одесское начальство очень быстро допустило нового сотрудника к делам перлюстрации — возможно, из‐за большого объема работы. Уже 1 июня в Петербург была направлена его подписка «в сохранении в тайне секретного почтового дела». Через несколько дней Вейсман написал в Одессу о том, что эта бумага «крайне… удивила [его] несвоевременностью отобрания оной от Шашкина», указал одесскому почтмейстеру Жилинскому на упущение и объявил ему выговор[854]. В конечном счете все утряслось, и А.В. Шашкин отдал делу перлюстрации в Одессе 29 лет, уйдя на пенсию 1 декабря 1906 года в чине действительного статского советника[855].
Старший цензор Московского почтамта О.А. Келер 30 января 1902 года следующими словами рекомендовал руководителю всей цензуры иностранных газет и журналов и «особенной части при ней» (перлюстрации) А.Д. Фомину кандидата на должность, Ю.Ю. фон Грота: «Он из хорошей семьи и не без средств — последнее обстоятельство, как мы видим по Павлу Константиновичу Бронникову [служил в цензуре иностранных газет и журналов с 6 ноября 1891‐го по 1 октября 1910 года в Москве, Одессе, Варшаве, Петербурге], не мешает быть и тружеником, тем более, если человек вообще хорошего качества»[856]. Новый старший цензор Московского почтамта В.М. Яблочков писал Фомину 16 января 1907 года в связи с прошением чиновника почтамта Е. Томпакова о переводе его в цензуру иностранных газет и журналов, что он его не знает. Зато у него есть кандидат — Юлий Романович Стакке, рекомендованный чиновником цензуры Ю.Ю. Гротом. Стакке получил среднее образование, знает языки — немецкий, французский, литовский и латышский, «что представляется весьма полезным и желательным для нашего дела»; человек «вполне благонадежный», женат, не бездетен[857]. Старший цензор в Варшаве А.Ф. Шлиттер в связи с вакансией докладывал в Петербург 2 мая 1913 года о том, что есть подходящий кандидат — чиновник Варшавской центральной телеграфной станции Нейман (имелся в виду Н.А. Нейман), который знает английский, французский, немецкий и польский языки. Обязался изучить итальянский язык. Находится «на очень хорошем счету у начальства». Но «в секретное я посвящу Неймана лишь после его официального назначения»[858]. Стоит подчеркнуть, что поскольку это была государственная тайна, то внешне в служебном формуляре участие в делах перлюстрации никак не отражалось.