Страница 75 из 195
Перлюстрация дипломатической почты иногда использовалась МИДом, чтобы заставить императора скорректировать отношение к некоторым фигурам и событиям российской политики. Например, в апреле 1887 года Л.П. Иессен представил перлюстрированные сообщения немецкого дипломата О. Бюлова в Берлин. В них давалась резко негативная характеристика известного консервативного публициста М.Н. Каткова и его единомышленника профессора И.Ф. Циона. Дело в том, что в это время Катков и Цион выступали с крайне антигерманских позиций и настаивали на сближении с Францией, критикуя министра Н.К. Гирса и стремясь оказать влияние на Александра III. По просьбе императора В.Н. Ламздорф на основании перлюстраций составил ему «записку для памяти». Любопытно, что в данном случае Иессен не только расшифровал текст, но и представил министру собственное письмо — с фантастическими обвинениями Каткова в стремлении стать президентом «Всероссийской Республики» (оно также было послано государю).
В свою очередь, Александр III вручил Гирсу записку Каткова, полную, по мнению Ламздорфа, гнусных обвинений в адрес МИДа. Записка сопровождалась пометкой Александра: «На прочтение для вас одних и немедленного возвращения… писаную для меня одного, а не для чужих». На посланных же перлюстрациях император сделал пометку: «Страшно немцы не любят Каткова, впрочем, оно и понятно»[821].
Иногда путем перлюстрации выявлялись случаи, когда дипломаты той или иной страны догадывались или даже получали от кого‐то намек на то, что их шифры не представляют секрета для российского Министерства иностранных дел. Например, 6 июня 1895 года князь Г. Радолин, германский посол в России, телеграфировал статс-секретарю МИДа Германии барону А. Маршалю фон Биберштейну: «Использую этот шифр из осторожности, так как предыдущий употреблялся слишком часто и у меня появились основания для недоверия. Меня предупредили, прошу о новом шифре». В.В. Сабанин приложил к данной перлюстрации письмо министру иностранных дел князю А.Б. Лобанову-Ростовскому, обращая внимание на недопустимость таких «предупреждений». Ламздорф считал, что «проболтаться в данном случае» могли сам министр или товарищ министра Н.П. Шишкин — при «разговорах с дипломатами или же с министром финансов и его агентами»[822]. Иногда попадались важные сведения относительно деятельности иностранных разведок. Например, в апреле 1890 года была перехвачена телеграмма германского военного агента (военного атташе) в Петербурге М.Л. Йорка фон Вартенбурга в Берлин — о том, что он добыл мобилизационное расписание российской армии. Петербургскому градоначальнику генерал-лейтенанту П.А. Грессеру поручили организовать наблюдение за прибывающим немецким курьером и за Йорком фон Вартенбургом[823].
Вместе с тем было бы неверно забывать, что допущение перлюстрации дипломатической почты порой могло быть и заранее продуманным шагом со стороны переписывающихся — с целью произвести желательное впечатление на постороннего, но заранее известного читателя. Так, в 1895 году было составлено письмо министра Лобанова-Ростовского послу в Берлине графу Н.Д. Остен-Сакену, которое касалось подготовлявшегося русско-китайского займа (он вызвал сильное возбуждение у великих держав). Размышляя об этом письме, тот же Ламздорф записал 1 июня в дневнике: «…я могу лишь согласиться с мастерскими формулировками данного документа и даже с уместностью послать его по почте, поскольку его перлюстрация могла бы принести нам лишь пользу»[824].
Хотя, как я и стремился показать в настоящей главе, с начала XIX века основная масса дипломатической почты проходила перлюстрацию в МИДе, тем не менее этим делом занимались также служащие цензуры иностранных газет и журналов, а при необходимости и чиновники Департамента полиции. В июне 1917 года старший цензор М.Г. Мардарьев признавался, что вся поступавшая на имя послов и консулов и отправляемая ими почта в баулах и пакетах поступала в «черный кабинет» Петербургского почтамта, где эти баулы и пакеты вскрывались. Из Военного министерства были присланы для отпирания баулов специально подобранные ключи. С устного разрешения министра внутренних дел с начала XX века проводилось фотографирование важных документов для Военного и Морского министерств[825].
В конце 1915 года в Россию из Австро-Венгрии вернулась княжна М.А. Васильчикова. Она привезла императрице Александре Федоровне и великой княгине Елизавете Федоровне письмо от их брата, герцога Гессенского Эрнста Людвига. Одновременно она направила Николаю II свое письмо, пытаясь убедить государя в необходимости мира с Германией. Интересно, что, прежде чем письмо дошло до адресата, с ним поработали в ДП. С.П. Белецкий, бывший в тот момент товарищем министра внутренних дел, вручил конверт директору ДП К.Д. Кафафову и распорядился, чтобы И.А. Зыбин сделал копию письма. «Приблизительно через час, — пишет Кафафов, — зашел ко мне Зыбин и передал мне обратно запечатанный конверт и лист писчей бумаги, на котором на машинке был напечатан текст письма. <…> Я повез письмо и копию с него Белецкому»[826].
Таким образом, можно заключить, что российская служба перлюстрации и дешифровки дипломатической корреспонденции в целом справлялась со своими задачами и не уступала основным внешнеполитическим партнерам того времени.
Глава 4
Чиновники «черных кабинетов»
Люди, занимавшиеся делом перлюстрации, всегда находились в поле особого внимания высшего начальства. Это прослеживалось даже в официальных документах. Например, по указу от 6 июня 1858 года определение на службу цензоров, а также чиновников, знающих иностранные языки, и переводчиков, их перемещение и увольнение являлись делом самого главноуправляющего Почтовым департаментом. После передачи почтово-телеграфного ведомства в состав Министерства внутренних дел перечисленные функции указом от 13 сентября 1868 года были возложены на министра внутренних дел[827]. Руководители почтового дела и МВД, посвященные в тайну «черных кабинетов», не только хорошо знали этих специалистов, но и всячески заботились о них перед вышестоящим начальством и лично перед императором.
Например, в декабре 1824 года иностранные почты начали приходить в столицу три раза в неделю совместно с одесской экстрапочтой, через которую отправлялась и получалась «корреспонденция австрийская, итальянская, константинопольская». В этой связи почт-директор Санкт-Петербургского почтамта К.Я. Булгаков в записке, адресованной князю А.Н. Голицыну 30 декабря 1824 года, подчеркивал — «труды чиновников Секретной экспедиции» настолько умножились, что «иногда и ночь проводят в Экспедиции»[828]. Настоящий гимн чиновникам «черных кабинетов» пропел многолетний директор Почтового департамента и директор Санкт-Петербургского почтамта Ф.И. Прянишников в докладной, поднесенной Александру II 18 марта 1858 года. В частности, Прянишников писал, что, будучи девятнадцать лет свидетелем их занятий, может дать следующую характеристику работы этих специалистов:
…быстрота в исполнении, точность и отчетливость в действиях, постоянно напряженное внимание; осторожность, скромность, нераздельная с строгим сохранением глубокой тайны государственной; труды усидчивые, преимущественно в зимние вечера, физически действующие на здоровье, удаляя сих чиновников от всякого общежития [общения]; безусловно и исключительно сосредотачивают все силы их и способности лишь на службу[829].
Через восемь лет тот же Прянишников вновь подчеркивал, что труд по разборке писем, «писанных большей частью мелким, неразборчивым почерком, а иногда условным шрифтом», требует «постоянного, напряженного внимания», но вверенный этим чиновникам «надзор за общей оценкой политических событий и фактов административных действителен в высшей степени и представляет осязательные результаты»[830].
В самом деле, некоторые чиновники являлись живым примером многолетней верности службе. В апреле 1864 года на восьмидесятом году жизни на пенсию уходил Иван Федорович Вейраух, начавший службу в секретной экспедиции Петербургского почтамта в 1812 году. Представляя доклад о нем Александру II, Прянишников назвал Вейрауха «рабом своих обязанностей». В докладе подчеркивалось, что этот человек «вел жизнь совершенно отшельническую, не заботясь ни о чем, кроме службы». За пятьдесят два года не был ни одного дня в отпуску. Был одним из главных специалистов по перлюстрации дипломатических депеш, чтение и переписывание которых «до устройства в России железных дорог» должно было производиться днем и ночью. Особая незаменимость Вейрауха проявлялась во время войн 1812–1814, 1828–1829, 1831, 1849 и 1853–1856 годов[831].