Страница 66 из 195
В-третьих, задачи развивающегося политического розыска, требования начальства выявлять «крамолу», стремление отличиться в борьбе с политической оппозицией обуславливали использование перлюстрации жандармскими офицерами на местах.
Следы «инициативной» перлюстрации можно обнаружить с XVII века. Некий Федор Качанов писал в конце XVII века из Красноярска своему корреспонденту С.Г. Лисовскому: «Только в грамотке московской не пиши, что не угодно судье читать, а [то] Антон Васильевич через почту кажет письма Андрею Андреевичу». Автор другого письма Ф. Зиновьев 7 сентября 1697 года сообщал Ф.Т. Вындомскому, что посылать ему весточку с церковной почтой опасается, ибо «Михайло Денисов здесь насматривает и наслушивает». Поэтому лучше всего было передавать письма с оказией. В том же письме Зиновьев просил: «Отпиши ко мне обо всем через почту, а будет князь Дмитрий Мещерский на Москве, отпиши все с ним или с кем надежным, чтобы поскорее с ним дошло»[722].
По воспоминаниям Л.Н. Энгельгардта, почтмейстер города Шклова в 1792 году счел подозрительной личностью находившегося в городе французского эмигранта графа де Монтегю. Граф остановился в Шклове по пути к месту службы — он был нанят на Черноморский флот. В Шклове граф стал получать иностранную почту из Риги. Почтмейстер распечатал его корреспонденцию и, «осматривая с прилежанием, заметил, что на одном листке шероховато, а когда поднес к огню, оказалось написанное и открылось, что Монтегю был якобинец, и ему было поручено сжечь наш Черноморский флот. Сего Монтегю отправили за караулом в С.‐Петербург, впоследствии на эшафоте изломали над ним шпагу и сослан он был в Сибирь, в работу»[723]. Хотя Энгельгардт передает эту историю не совсем точно, о чем будет сказано ниже, но в главном его рассказ верен — именно «инициативная» перлюстрация привела в данном случае к раскрытию группы иностранных разведчиков.
В ходе заграничного похода русской армии в 1813–1814 годах познанский областной начальник Миклашевич рапортовал 25 августа 1813 года генерал-губернатору Герцогства Варшавского В.С. Ланскому, что получил на свое имя уже кем‐то вскрытый пакет с предписанием от генерал-губернатора. При этом вместо сломанной генерал-губернаторской печати стояла печать Варшавского почтамта, а в пакете не оказалось указанного в предписании приложения[724].
В такой местной самодеятельности были заинтересованы многие. Губернаторы, руководители жандармских управлений, охранных отделений, розыскных пунктов привлекали к сотрудничеству начальников местных почтово-телеграфных контор для просмотра корреспонденции своих возможных конкурентов, «неблагонадежных» и подозрительных лиц. Начальник почтово-телеграфной конторы в Кронштадте 1 ноября 1888 года докладывал начальнику Санкт-Петербургского почтово-телеграфного округа, что накануне в контору зашел жандармский обер-офицер с просьбой, «нельзя ли будет когда‐либо предъявить ему список писем, хранящихся <…> до востребования». Начальник конторы попросил «выждать более удобного случая» и решил запросить начальство[725].
Ранее я уже упоминал, что в мае 1903 года вышло распоряжение министра внутренних дел В.К. Плеве о выдаче так называемых открытых листов за подписью руководителя Главного управления почт и телеграфов начальникам ГЖУ и охранных отделений. Текст такого листа гласил: «Предъявителю сего <…> [указывались должность, звание, фамилия] производить осмотр и в случае необходимости выемку подлинных телеграмм, отправленных из почтово-телеграфных и телеграфных учреждений. Причем… если произведена выемка, то должен быть составлен акт за подписью начальника учреждения <…> [указывались должность, звание, фамилия]». С появлением в 1907 году районных охранных отделений (РОО) эта практика была распространена и на них. Например, в апреле 1909 года начальник Поволжского РОО полковник А.П. Критский писал директору ДП Н.П. Зуеву: «…встречая надобность иногда в осмотре почтово-телеграфной корреспонденции наблюдаемых лиц в городе Самара, прошу ходатайства Вашего Превосходительства о высылке мне <…> открытого листа». В эмигрантской печати, правда, отмечалось, что обычно никаких протоколов о выемке корреспонденции не составляется. Но все‐таки даже само появление открытых листов можно расценить как попытку поставить перлюстрацию на местах под какой‐то контроль со стороны высшего начальства, ввести ее в определенные рамки[726].
На практике использование открытых листов повлекло расширительное их толкование и пренебрежение правилами конспирации. В феврале 1909 года начальник Главного управления почт и телеграфов М.П. Севастьянов обратил внимание директора ДП М.И. Трусевича на то, что «некоторые начальники Охранных отделений требуют предъявления им всей телеграфной корреспонденции, как материала, в котором может быть усмотрено что‐либо преступное», хотя по правилам право осмотра и выемки касается лишь «корреспонденции отдельных лиц, дела о которых производятся в Охранных отделениях». Это ведет к невозможности сохранить в тайне использование перлюстрации, что вызывает «нарекание на несоблюдение почтово-телеграфным ведомством Высочайшего повеления о тайне частной корреспонденции». В ряде случаев начальники охранных отделений перепоручали просмотр корреспонденции своим подчиненным, не имевшим именного открытого листа. Возникали и конфликтные ситуации, когда представители охранных отделений находили неудобным и нежелательным присутствие при осмотре телеграмм чинов почтово-телеграфного ведомства, мотивируя это тем, что «Телеграмма, остановившая на себе чем‐либо внимание… может быть замечена находящимся в той же комнате чиновником»[727].
В итоге директор ДП Трусевич 20 марта 1909 года, за несколько дней до своей отставки, направил начальникам охранных отделений циркуляр со следующими требованиями:
…чтобы в интересах конспирации соблюдалась особая осторожность при пользовании правом осмотра корреспонденции в местном почтово-телеграфном установлении; чтобы с требованиями об осмотре являлись в названные установления те именно чины Отделения, на имя которых выданы открытые листы; чтобы осматривавшие облекали свои требования в более определенную форму относительно необходимых для Отделения телеграмм и чтобы самый же осмотр и выемка корреспонденции производилась, во всяком случае, в присутствии начальника установления или чина, его заменяющего[728].
Результатом же было то, что на местах чиновники политического розыска весьма часто не утруждали себя даже получением открытых листов, не желая заморачивать голову бюрократическими процедурами. И на деле такую практику поощрял Департамент полиции. Начальник шифровального отделения ДП И.А. Зыбин, тесно связанный со службой перлюстрации, говорил на допросе в июне 1917 года, что там, где не было «черных кабинетов», «перлюстрация <…> была оставлена на усмотрение местных жандармских управлений, от инициативы которых зависело входить в сношения с чинами почтовых отделений и контор и через них добывать нужные письма или копии их». Это подтверждали на допросах в 1917 году и бывший вице-директор ДП С.Е. Виссарионов, и бывший директор ДП С.П. Белецкий. Виссарионов отмечал, что «такого рода перлюстрация практиковалась очень широко и по мотивам иногда личного характера»[729]. По словам Белецкого, на учрежденных при ДП курсах для жандармских офицеров им преподавались сведения о порядке производства перлюстрации, о технике вскрытия писем и калькирования почерков. Одновременно тех чиновников почтово-телеграфных контор, которые сопротивлялись и противодействовали перлюстрации, переводили при содействии Главного управления почт и телеграфов в другие места и конторы, заменяя их более лояльными сотрудниками[730]. В 1909 году в Департаменте полиции было заведено дело о незаконных действиях могилевского губернатора К.С. Нолькена. Генерал-майор Корпуса жандармов П.Н. Шабельский рапортовал министру внутренних дел П.А. Столыпину, что Нолькен завел собственную перлюстрацию — поручил полицмейстеру Я.В. Родионову перехватывать письма вице-губернатора С.А. Шидловского и жены бывшего губернатора Д.Ф. Гачмана. При посещении в Петербурге члена III Государственной думы от Могилевской губернии епископа Митрофана жандармский генерал увидел у него письмо могилевского архиепископа Стефана с условными знаками о перлюстрации на конверте[731]. Но если действия губернатора вызвали неудовольствие высшего начальства за вторжение в запретную сферу, то инициативы руководителей розыскных органов встречали полную поддержку.