Страница 53 из 195
К 1908 году два важных изобретения в технике перлюстрации сделал неоднократно упоминавшийся выше Владимир Иванович Кривош. Во-первых, он предложил новый способ вскрытия писем — с помощью специального аппарата наподобие электрического чайника. Теперь цензор в левой руке держал конверт несколько секунд над струей пара, а в правой — тонкую иглу с деревянной ручкой или металлическую спицу, которой осторожно отгибал клапаны. Иногда конверт накрывали смоченной промокательной бумагой и клали под пресс. С письма, представлявшего интерес, снималась копия на пишущей машинке или из него делалась выписка. В провинциальных «черных кабинетах» копия или выписка делалась в двух экземплярах: один экземпляр оставался на месте, другой отправляли в Петербург. Если подпись была неразборчива, то ее переводили на кальку и прикладывали к копии письма. Для последующей заклейки конвертов имелись специальные кисточки[578]. О том, что для вскрытия конвертов паром использовали примус и специальные кастрюли, говорил на допросе в ноябре 1929 года бывший сторож петербургского «черного кабинета» Н.У. Спадар[579].
Кстати, поссорившись с непосредственным начальством и будучи вынужден уйти со службы в конце 1911 года, тот же Кривош летом 1913 года поучал по доброте душевной одну из своих знакомых, сотрудницу библиотеки Зимнего дворца А.А. Ханыкову: «Письма заделывайте покрепче. <…> Приклейте синдетиконом бумажки под клапаны конверта внутри, а снаружи на конверте черным карандашом напишите свой адрес на карманах клапанов, от пара карандаш посинеет, можно скорее избегнуть вскрытия письма»[580]. Парадокс заключался в том, что именно это письмо было перлюстрировано, а данная выписка стала дополнительной уликой против Кривоша, которого подозревали в передаче сведений о перлюстрации в прессу.
Но пока Кривош служил, он рационализировал также технику изготовления состава для печатей, которые наносились особенно часто на дипломатическую почту. Все тот же барон Ф.Г. Тизенгаузен, считавшийся лучшим специалистом по вскрытию дипломатической почты, вспоминал на допросе, что «до 1908 г. при манипуляциях с подделками печатей практиковался состав серебряной амальгамы, а после по предложению Кривоша была введена медная амальгама, которая была и удобнее, и дешевле»[581]. За эти новации в 1908 году Кривош получил орден Св. Владимира 4‐й степени с формулировкой «за выдающиеся отличия»[582]. При этом он умудрился снять и сохранить у себя фотокопию с подлинника всеподданнейшего доклада о своем награждении. Между тем, по словам А.Д. Фомина, там было «неосторожно упомянуто о способах вскрытия корреспонденции» и, кроме того, имелась собственноручная помета Николая II «согласен». Действительно, во всеподданнейшем докладе было сказано следующее:
Коллежский асессор Владимир Кривош <…> приносит неоценимую пользу секретному делу. <…> Изобретения его в области секретного дела, примененные во всех секретных пунктах империи, дали на практике блестящие результаты, а именно: способ делания твердых металлических печатей, имеющего все преимущества перед применявшимся до сих пор способом делания таковых, <…> и изобретение прибора для вскрытия писем посредством пара; с помощью этого прибора письма вскрываются очень быстро с безукоризненной чистотой и без малейших следов вскрытия[583].
На безукоризненности вскрытия и заделки писем в российских «черных кабинетах» настаивал в своих мемуарах и сам В.И. Кривош. Он, в частности, писал: «Письма, перлюстрированные в России, как бы они хитро заделаны ни были, не сохраняют на себе ни малейшего следа вскрытия даже для самого пытливого взгляда, даже опытный взгляд перлюстратора зачастую не мог уловить, что письмо уже было однажды вскрыто»[584]. То же показывал на допросе в ноябре 1929 года и Ф.Г. Тизенгаузен: «…работа <…> в целом была очень тщательной и не вызывала никаких подозрений и установка <…> заключалась в работе на качество, а не на количество. Последующей перепроверки работы цензоров ни с какой стороны не производилось <…> каждый был заинтересован в результатах работы». Но С.И. Карпов, чиновник Санкт-Петербургского почтамта, сотрудничавший с «черным кабинетом» с 1905 года, говорил на допросе в ноябре 1929 года: «Корреспонденция, возвращаемая из цензуры, имела явные следы вскрытия, так например, имелись морщины, клапаны не сходились, были следы постороннего клея и прочее»[585]. Наверно, истина, как это часто бывает, лежит посередине: стопроцентного качества заделки вскрытой корреспонденции, естественно, не было.
Методику работы с перлюстрированными письмами после их вскрытия хорошо описал киевский журналист в апреле 1917 года:
…архив кабинета <…> содержался в изумительном порядке. Каждая копия была занумерована и содержала отметку: кем, кому, когда, откуда и куда письмо писано. Если на письме имелась неразборчивая подпись, то подпись эта на кальке с поразительной точностью и большим мастерством копировалась и такое факсимиле в размере подлинника приклеивалось к копии письма. Если в тексте <…> встречалось неразборчивое или непонятное слово, то <…> и с этих слов делались на кальке отпечатки и вклеивались в соответствующих местах[586].
Большинство писем после вскрытия задерживалось в «черном кабинете» не более двух часов. Содержавшие интересные сведения откладывались для снятия копий отмеченных мест. В среднем на сто вскрытых конвертов делалась одна выписка. Такие выписки или копии, как я уже говорил, назывались меморандумами. Просмотренные письма после всех манипуляций заклеивались, а чтобы не подвергать письмо вторичной перлюстрации, в одном из уголков или на ребре ставился условный знак — точка (так называемая «мушка»). Отборщики писем не должны были знать о «мушке». Копий или выписок в делах цензуры в 1880–1890‐е годы не оставляли. Собранные за день выписки, обычно семь-восемь (по другим сведениям — от трех до двадцати), немедленно отправляли с курьером на квартиру министра внутренних дел. Курьером был обычно один из сторожей «черного кабинета». Позднее пакет доставлялся в канцелярию министра. Старший цензор вел специальные записи для составления годового отчета[587]. С.П. Белецкий считал, что в среднем министру внутренних дел ежедневно направлялось двадцать — двадцать пять выписок и лишь иногда — более сорока. Последний царский министр внутренних дел А.Д. Протопопов говорил на допросе, что ему ежедневно представляли шесть-семь писем, редко — десять — пятнадцать[588].
Директору ДП направляли другой экземпляр выписок из писем, задержанных по указанному им списку или показавшихся подозрительными. Большинство таких писем отправляли в ДП в подлинниках. М.Г. Мардарьев даже заявил на допросе, что учет возвращенных из ДП писем не велся. Письма с «химическим» текстом или с шифром фотографировались либо отправлялись в Особый отдел Департамента полиции. В среднем, по показанию Белецкого, в ДП доставлялось десять — пятнадцать выписок. Нередко такие письма возвращались для отсылки адресату[589]. Например, 5 февраля 1913 года в ДП было отправлено писем с «химическим» текстом — четыре, с зашифрованным текстом — одно, подозрительных выписок и копий — одиннадцать, подлинников подозрительных писем — девять, закрытых конвертов с нелегальными изданиями — один. Итого — двадцать шесть[590].
Копии писем, доставлявшихся в ДП, печатались в начале XX века на отдельных полулистах плотной белой бумаги. При этом прежде всего отмечалось, что данная копия или выписка снята с письма, адресованного такому‐то лицу, указывались место отправления письма, почтовый штемпель на конверте и подробное наименование отправителя[591]. По показаниям И.А. Зыбина, главного специалиста шифровального дела, служившего в ДП с августа 1887 года, выписки и письма, доставленные в ДП, просматривались министром внутренних дел, товарищем министра, директором ДП. Затем их передавали в «архив секретных сведений, доставленных цензурой». Здесь они регистрировались и разбирались для занесения в карточный алфавит. Одна из копий оставалась в ДП, другую направляли в соответствующее охранное отделение «для соображений по розыску». Для проявления писем со скрытыми знаками был организован специальный кабинет, где после прочтения «вновь восстанавливался химический текст». Не имеющие значения подлинные письма возвращали в почтамт, а не подлежащие выдаче — оставляли в ДП. Часть писем копировали, фотографировали и затем передавали на почту. Например, 31 июля 1906 года цензору Санкт-Петербургского почтамта П.К. Бронникову сообщали из ОО ДП, что по приказанию директора ДП просят отправить задержанное цензурой письмо за подписью «Ко…» от 23 июля по назначению — в Харьков, Сумская, 73, Милевич для О. 9 апреля 1907 года заведующий ОО ДП А.Т. Васильев писал цензору Л.Х. Гамбергу о разрешении отправить полученное 8 апреля письмо в Одессу, Дмитрию Бузкову. Кроме того, ДП делился с перлюстраторами данными, обнаруженными в результате исследования доставленных ими писем. И.А. Зыбин 2 января 1908 года сообщал тому же Бронникову, что в зашифрованном «химическом» тексте был найден адрес для конспиративных сношений: Санкт-Петербург, Морская, 37, страховое общество «Россия», Эдуарду Ивановичу Тальвику (внутри — для Сергея Петровича). Подразумевалось, что письма на этот адрес должны перлюстрироваться[592]. Иногда в почтовую цензуру поступало распоряжение об уничтожении задержанного письма, копия которого побывала в Департаменте полиции. Например, 10 августа 1906 года Зыбин писал Бронникову: «По приказанию Директора ДП осмелюсь покорнейше просить Ваше высокородие не отказать в зависящем распоряжении об уничтожении задержанного цензурою письма с подписью “Соня” из Харькова от 4 сего августа к М.Г. Козьмину для М.Н. Козьминой»[593].