Страница 44 из 195
Государственные интересы требовали расширения контроля за частной перепиской. Начавшийся процесс превращения аграрного общества в раннеиндустриальное, рост городов, строительство железных дорог, открытие все новых и новых учебных заведений повышали «температуру» общественной жизни. Проблески будущих социальных потрясений уже различались в российской действительности. Почтово-телеграфная связь в новых условиях становилась важнейшим средством общения членов нелегальных организаций. Одновременно урбанизация России, а следовательно, рост почтовой связи, рост уголовной и политической преступности, заставляла власть допускать, пока еще секретными указами, к тайне почтовой переписки другие ведомства, прежде всего судебные, о чем шла речь выше. По докладу министра юстиции 24 февраля 1868 года государь повелел, чтобы судебные учреждения за получением сведений о переписке и телеграфных сообщениях обращались в Министерство юстиции. В свою очередь министр юстиции после этого должен был «снестись» с министром внутренних дел[471].
В то же время новое законодательство создавало неудобства для розыскной деятельности III Отделения и Корпуса жандармов. Начальник Московского ГЖУ 21 ноября 1873 года писал управляющему III Отделением А.Ф. Шульцу, что он обратился к московскому почт-директору С.С. Подгорецкому с просьбой сообщить, откуда и от кого поступали деньги на имя студента (Н.П.) Цахни и дворянина (Л.А.) Дмоховского. В ответ он получил разъяснение, что «ввиду Высочайшего повеления о неоглашении частной переписки» такая информация может быть предоставлена только через МВД с особого высочайшего разрешения[472].
Поэтому 22 декабря 1875 года начальник III Отделения и шеф Отдельного корпуса жандармов А.Л. Потапов направил записку министру внутренних дел А.Е. Тимашеву. Он доказывал «необходимость быстрого и своевременного задержания корреспонденции лиц, привлекаемых к делам политического характера, так как часто эта корреспонденция служит единственным вещественным доказательством преступных замыслов авторов ее и указывает на их соучастников». Потапов просил «дать право начальнику Третьего отделения <…> по предварительному соглашению с министром внутренних дел получать как самую корреспонденцию частных лиц, так и сведения о таковой». 3 января 1876 года на основании доклада Тимашева император дал на это принципиальное согласие. Но задержка корреспонденции и выдача ее начальникам ГЖУ разрешалась только по отношению к арестованным. При формальном ограничении (в соответствии с резолюцией императора) права жандармов на ознакомление с перепиской подозрительных лиц одновременно шефу жандармов предлагалось указывать тех, за чьей перепиской следовало бы «иметь в перлюстрационных пунктах самое строгое секретное наблюдение», а выписки сообщать через министра внутренних дел. Сведения «о подозрительных телеграфных сношениях» было предписано собирать через директора телеграфов от начальников станций «без объяснения причин» в виде копий депеш, передаваемых министром внутренних дел шефу жандармов[473].
Таким образом, главными «заказчиками» на перлюстрацию корреспонденции являлись III Отделение (с 1880 года — Департамент государственной полиции), Корпус жандармов и затем охранные отделения. К примеру, в 1859 году почтовые чиновники получили указание установить наблюдение за письмами, адресованными лондонскому банкиру Вильямсу, так как подозревалось, что через него ведется переписка с А.И. Герценом[474].
Еще одним направлением сотрудничества политических спецслужб и «черных кабинетов» оставался перехват пересылаемой по почте антиправительственной литературы. В сентябре 1861 года в распоряжение главы III Отделения П.А. Шувалова был откомандирован управляющий экспедицией центральной и городской почты Санкт-Петербургского почтамта Ф.Е. Чесноков «для содействия… в задержании рассылавшихся… возмутительных воззваний и для указания, по возможности, на лиц, опускавших такие листки в ящики городской почты». Ему в награду было выдано 2 тыс. руб.[475] В целом эффективность этой деятельности удовлетворяла в 1860‐е годы руководство политического розыска. В одной из служебных записок 1861 года отмечалось, что из 21 имеющегося у них пакета «только шесть писем прошли по почте незамеченными. Что весьма легко могло случиться, потому что при ежедневном отправлении нескольких тысяч писем нет никакой возможности всех их без изъятия вскрывать». Миновать перлюстрацию, по мнению автора записки, могли письма, опущенные «в наружные ящики при железной дороге, при которой перлюстрация производиться не может»[476].
Вместе с тем противники правительства, находившиеся в эмиграции, стремились использовать для пересылки революционной литературы некоторые либеральные послабления. 13 августа 1862 года министр народного просвещения А.В. Головнин объявил руководителю Почтового департамента Ф.И. Прянишникову высочайшее повеление о разрешении редакторам газет получать помимо цензуры выходящие за границей на русском и иностранных языках книги, брошюры и периодические издания. Но уже 30 ноября того же года на имя редактора «Северной пчелы» П.С. Усова из Лондона поступили брошюры «Солдатские песни» и «Обращение Центрального народно-политического комитета в Варшаве», о чем И.М. Толстой поставил императора в известность. 14 марта 1863 года последовало высочайшее повеление запретить редакциям журналов получать недозволенные заграничные издания[477].
Службы политического розыска обращались к руководству «черных кабинетов» и за различными справками. Дело в том, что хранение материалов в III Отделении было налажено весьма неудовлетворительно. Сенатор И.И. Шамшин, проводивший ревизию этого учреждения летом 1880 года, отмечал, что дела хранились часто «без весьма важных бумаг, на которых было основано все производство». И в дальнейшем в Департаменте полиции наведение справок требовало много времени. Только 1 января 1907 года в ДП был создан регистрационный отдел с центральным справочным аппаратом. Во вновь созданную структуру были переданы девятнадцать отдельных именных картотек с полутора миллионами именных карточек. Через несколько месяцев все они были сведены в единую картотеку[478]. Поэтому, например, в 1858 году III Отделение просило сообщить адрес получателя ранее перлюстрированного письма. Здесь выручала профессиональная память почтовых чиновников: «Письмо, сколько помнится, было адресовано так: его высокоблагородию Никарду Ник. <…> Рашевскому на Васильевском острове (линию и дом не помним) для передачи Ник. Петр. Зубову»[479].
За шестнадцать лет резко вырос сам объем читаемой корреспонденции. За 1858–1859 годы во всех «черных кабинетах» империи, кроме Варшавы, было вскрыто и прочитано более 106 тыс. писем и дипломатических депеш, за 1862–1863 годы — более 151 тыс., за 1864–1865‐й — более 146 тыс. В среднем в день читалось более 200 писем. При этом подчеркивалось, что результат надзора «действителен в высшей степени и представляет осязательные результаты»[480].
Еще одной новой проблемой стало широкое использование революционерами различных видов шифрованной переписки. По моим данным, одним из первых проявлений внимания со стороны власти к этой проблеме стало донесение российского посла в Париже о симпатических чернилах, употребляемых польскими эмигрантами, которое К.В. Нессельроде в декабре 1836 года переслал А.Х. Бенкендорфу. Через шестнадцать лет, в августе 1852 года, генеральный консул в Париже Эбелинг прислал одному из руководителей III Отделения, А.А. Сагтынскому, коробочку с двумя склянками черных чернил, употребляемых якобы теми же «зловредными» польскими эмигрантами. Эбелинг утверждал, что в склянке под номером 1 содержатся бесцветные чернила, которыми пишут текст, а затем поверх них пишут обыкновенными чернилами. В склянке под номером 2 содержался раствор, которым можно было удалить обычные чернила и прочесть тайное послание. К коробочке были приложены и рецепты этих жидкостей. К сожалению, у меня нет данных о перехвате таких писем, но граф А.Ф. Орлов 22 июня 1853 года отдал распоряжение управляющему III Отделением Л.В. Дубельту выдать Сагтынскому 16 руб. 30 коп. серебром или 63 франка 75 сантимов для отправки Эбелингу в возмещение понесенных им расходов по приобретению двух склянок[481].