Страница 100 из 195
В.И. Гурко признавал ценность тех профессиональных обзоров, которые составляли чиновники «черных кабинетов». А то, что они не достигали желаемой цели, уже зависело от способности государственной власти правильно воспринимать получаемую информацию и распоряжаться ею. Всякий профессиональный историк знает, что в доказательство практически любого тезиса можно при желании подобрать некоторое количество фактов. К тому же каждый, кто работал с большими массивами перлюстрированной переписки, знает, что, собранные вместе, эти субъективные в отдельности «фотографии минуты» позволяют увидеть картину мыслей, чувств, настроений людей того времени, т. е. решить в определенной степени задачи политического контроля. Значительной роли перлюстрации не мешало даже то, что часть людей знала или догадывалась о ее существовании. Казалось бы, в такой ситуации перлюстрация действительно становилась делом почти бесполезным. Но это далеко не так. Желание высказаться, эмоциональное возбуждение нередко брали верх. К тому же другого средства связи не существовало, а посылать письма с оказией было для большинства крайне редкой возможностью. Кстати, участница революционного движения с 1886 года и член РСДРП с 1898‐го, Ольга Афанасьевна Варенцова, как бы отвечая С.Н. Жарову, писала по поводу перлюстрации: «Обильным источником, из которого Департамент полиции получал довольно точные и полные сведения о революционных организациях, служила их переписка, особенно заграничная. Химия и самые сложные шифры мало помогали, если письма попадали в руки охранников… Извлеченные из переписки адреса, явки и пароли открывали настежь двери в руководящие революционные центры»[1121]. Поэтому я считаю, что при всех необходимых оговорках перлюстрация давала возможность изучать градус общественных настроений с достаточно высокой точностью. Об этом же говорит и сравнение перлюстрации в различные периоды российской истории, от первой четверти XIX века до ситуации перед началом Второй российской революции 1917–1921 годов.
Конечно, возможности тайного чтения частной корреспонденции представляли немалый соблазн для всех тех, кто имел возможность заниматься этим: от уездного почтмейстера до министра внутренних дел. Например, генерал-лейтенант Н.Д. Селиверстов, управлявший III Отделением в августе — сентябре 1878 года, направил письмо в российское посольство в Англии с просьбой подыскать в этой стране агента для работы в среде революционной эмиграции. Притом он нелестно отзывался о тогдашнем управляющем делами III Отделения А.Ф. Шульце и просил прислать ответ через Министерство внутренних дел, «иначе даже ко мне адресованные письма по почте приятель Шульца Шор [В.Ф. Шор — директор Санкт-Петербургского почтамта и руководитель перлюстрации в империи в 1868–1885 годах] все вскрывает»[1122].
Можно вспомнить и о ряде скандалов на этой почве. Например, будущий генерал-лейтенант В.Н. Смельский записал в дневнике 15 декабря 1881 года, что граф Павел Петрович Шувалов якобы был вынужден оставить должность адъютанта великого князя Владимира Александровича — потому, что распечатал письмо из‐за границы, адресованное супруге князя Марии Павловне, которая из‐за этого «крайне огорчилась и выразила неудовольствие». Правда, в примечаниях к публикации была ссылка на бывшего управляющего делами III Отделения Н.К. Шмидта, который отрицал данный факт[1123].
Пытался использовать перлюстрацию в личных целях граф П.А. Шувалов, глава III Отделения и шеф Отдельного корпуса жандармов в 1866–1874 годах. В 1869 году шло обсуждение готовившейся реформы образования. Министр народного просвещения Д.А. Толстой выступал решительным сторонником классической системы, ратовал за возвращение образованию сословного характера. Его полностью поддерживал издатель газеты «Московские новости» М.Н. Катков. Колеблющуюся позицию занимал великий князь Константин Николаевич. В том же 1869 году было организовано свидание Каткова и Константина Николаевича. По словам Е.М. Феоктистова, великий князь в течение часа весьма внимательно выслушивал все, что Катков объяснял ему. Михаил Никифорович вернулся домой с твердым убеждением, что великий князь будет на стороне графа Толстого. Так и случилось. По каким‐то причинам это крайне не понравилось графу П.А. Шувалову. По воспоминаниям Феоктистова, Шувалов рассказывал П.П. Альбединскому, в тот момент генерал-губернатору лифляндскому, эстляндскому и курляндскому:
На днях перлюстрировано было письмо Александра Kиреева [А.А. Киреев — генерал от кавалерии, известный славянофил] к его сестре [О.А.] Новиковой, в котором он извещал ее, что удалось примирить Константина Николаевича с Катковым. Копия этого письма представлена была государю, и, признаюсь, я надеялся, что оно сильно его раздражит. И что же? Можешь себе представить, при первом же свидании государь сказал мне: «Я очень рад, что брат Константин виделся с Катковым, обмен мыслями с таким человеком всегда полезен»[1124].
Особенно известной в узких кругах российской элиты стала история, приключившаяся в январе 1893 года с директором ДП Петром Николаевичем Дурново. Интересно, что за 120 лет в литературе появились различные версии этой истории, опирающиеся лишь на устные рассказы, но никто из авторов ни разу не сослался на документы. К сожалению, и мне, несмотря на поиски в различных архивах, не удалось разыскать сам документ со знаменитой резолюцией Александра III. Вместе с тем, хотя различные версии расходятся в деталях, суть их одинакова.
Директор ДП находился в близких отношениях с некой госпожой Доливо-Добровольской. Но у него возникли подозрения, что столь же нежные чувства связывают ее с бразильским поверенным в делах в России Феррейрой д’Абреу. По одной из версий, агент ДП поступил в число слуг бразильца. Затем по указанию Дурново он взломал письменный стол дипломата и доставил начальству найденные там письма и записки. Обнаружив странную кражу-выемку, пострадавший обратился в столичную полицию. Конкуренция ведомств поспособствовала тому, что чины полиции достаточно быстро выяснили все обстоятельства дела. На всеподданнейшем докладе петербургского градоначальника Александр III якобы наложил знаменитую резолюцию: «Убрать эту свинью!» Петр Николаевич стал сенатором[1125].
Известнейшая собирательница слухов и сплетен А.В. Богданович записала в дневнике 15 февраля 1893 года по случаю назначения Дурново в Сенат: «…туда попал, учинивши скандалы. Галкин [М.Н. Галкин-Врасский — начальник Главного тюремного управления] сказал, что в городе его называют “прелюбодейный сенатор”». Она же отметила 2 марта, что Дурново удалили по докладу П.А. Черевина (начальника царской охраны в 1881–1896 годах)[1126].
По версии А.С. Суворина, Дурново находился в близких отношениях с некой госпожой Менчуковой (так в дневнике Алексея Сергеевича), женой пристава. Якобы все открыл английский посланник. Согласно записи Суворина от 28 февраля 1893 года, Петр Николаевич говорил у известного доктора Л.Б. Бертенсона:
Удивительная страна! 9 лет я заведовал тайной полицией, поручались мне государственные тайны, и вдруг… бразильский секретаришка жалуется на меня, и у меня не требуют объяснений и увольняют! Какая‐то девка меня предала, и человека не спросят. Я не о себе, мне сохранили содержание, дали сенаторство. <…> что это за странная страна, где так поступают с людьми — в 24 часа![1127]
По третьей версии, «черный кабинет» перехватил откровенные письма этой дамы любовнику — бразильскому послу в России.
Доложили шефу. Увы — дама одновременно была любовницей и самого Дурново. В приступе ревности он наделал глупостей. Мало что заявился к изменщице, отхлестал по щекам и швырнул ей письма в лицо. Мало что выскочил из квартиры, забыв письма забрать. Он еще и обыск провел у бразильца в поисках других посланий. О чем тот не преминул сообщить императору Александру ІІІ: что ж это у вас за нравы в стране — шеф полиции читает чужие письма, избивает любовницу, обшаривает квартиры иностранных дипломатов…[1128].