Сердца. Сказ 3

– Ты неисправим, – нервно сглотнув, заключаю я.

– Это у Нас миры перевернулись, – спокойно отвечает мужчина. – А эти же, – он подразумевает послушниц, – в своих собственных и привычных им оболочках. Для них ничего не изменилось и не изменится. В стенах Монастыря ничего не произошло, Луна, ничего.

И потому он розгами выдворяет молодую дурь из молодой дурной головы. Закрыв глаза на добитую часом ранее Сибирию и четырьмя днями до этого Гелиоса. И мысль о нём – та, с которой я свыклась за дни в дороге – колит особенно остро.

– Личные трагедии в массах не нуждаются, – продолжает Ян. – Они ими лишь обсуждаются и провоцируются.

И вскоре он замечает: я не смотрю, не слушаю. Зовёт и препирается с покрасневшими глазами. Хочет взорваться и предложить погнанной девице вернуться, как будто дело могло быть в ней. Как будто меня беспокоили его в равном коктейле деспотизм и садизм. Я отворачиваюсь и, врезавшись в подушку, плачу.

Ян падает рядом и, обнимая за ноги, выпытывает прощение. Он знает (она едина) о причине слёз, он сам ещё не зарубцевался после известия о кончине Гелиоса.

– Мне надо вернуться, – говорю я.

– Куда возвращаться? – говорит он.

Понимает, что я подразумеваю резиденцию Солнца, но не понимает для каких целей: дом сгорел. И я поспешно отвечаю, что его несильного ума приспешники затолкали меня в конвой и не позволили даже проститься; а тело и вовсе – по глупой шутке или злому умыслу – оставили под небом и на утро выкатившимся солнцем.

– Я поеду с тобой, – уверенно объявляет Ян; спешу этот пыл унять.

– Оставайся в Монастыре. Как и всегда. Здесь твоё место.

И это не укол. Наваждение. За часы хозяйского отсутствия Монастырь взаправду редел, пустел и пропитывался глупостью и затхлостью как за сиротские годы. Отец не должен покидать дитя.

– Дай мне тех же людей, что приезжали в ту ночь, – велю я. – И оружие.

Ян хмурится и отвечает согласием. Но только на первое.

– Это не просьба, Хозяин Монастыря. Либо ты закладываешь его в мои руки сам, либо я выкрадываю его в подходящий момент. Попытаешься остановить – вкусишь последствия.

– Не убьешь ты меня, – равнодушно швыряет мужчина, однако поднимается и из закрытого ящика стола вызволяет блестящую игрушку.

– А к чему всё идёт? – усмехаюсь я и перенимаю пистолет. – Думаешь, мы друзья? Надеешься стать любовниками? Считаешь, мы простим друг другу обиды и, ментально проработав опыт, будем вместе? А не пошёл бы ты, Хозяин Монастыря?

– Кануло то время, когда я мог сказать «закрой рот» и ты бы его действительно закрыла, да? – злобно скалится Ян. – Месть не решает проблему, не успокаивает душу.

– Но вносит в расшатанные истины справедливость. Находит правосудие, добавляет равновесия.

– Ты не успокоишь себя этим, что бы ты там не вообразила.

– Не пытаюсь.

– Тогда для чего, Луна?

Это слово уже звучало. Справедливости ради.

– Кому ещё известно о гибели дома Солнца? – вопрошаю наперерез.

– Тем троим из фургона. Четвёртый – Лука – уже (что очевидно) не в счёт. И, разумеется, мне.

– Знание – не всегда сила, верно? – горько улыбаюсь я и оставляю кабинет.

Слышится крик Яна: он запрягает упомянутых для работы. Я приказываю ехать в резиденцию Солнца. И снова из жизни выцепляются равные дороге дни. Мы замираем подле ворот – открытых и никогда более не закрываемых; я велю оставаться в машине, а сама бреду по красивейшей, мельком засыпанной от недавней песочной бури, дорожке. При свете дня зрелище это ещё более тревожное и плаксивое. Часть обугленного дома отсутствует вовсе, а уцелевшая, однако почерневшая, сторона острыми зубьями тянется к непокрытому облаками небу. Я разглядываю и признаю остатки гостиной и идущей оттуда лестницы – свернувшиеся холсты некогда портретов пробираются сквозь некогда позолоченные рамы. Возможно, кабинет сохранился; крыша там едва осела.

Вот только Гелиоса нет.

Я рыскаю у крыльца и дома, я думаю о проклятых тварях и птицах, я опасаюсь иных людей и – по итогу – взглядом ударяюсь в нового жителя сада.

Среди деревьев и кустарников, цветов и трав – юное, новое; ещё не избавившееся от крошечного горшка, едва давшее росток и с трудом пробившее землю.

Кто-то ещё знает о покинувшем небосвод и пантеон богов Гелиосе. Кто-то похоронил его.

Бог

В воздухе до сей поры стоит сладковатый запах гари. По сравнению с обуявшей вчерашней ночью стихией огня недавний костёр был мал и незаметен. Я же – по традиции дома Солнца – поместил прах последнего его представителя в разлагаемый контейнер и высадил на почётное место в саду возле резиденции. Возле родичей. Они все это заслужили: и хорошее, и плохое.

Бог Солнца отмерил половину века и сделал для своей истории всё положенное. Я зачитываю молитву и оставляю его в окружении кровных, а для Луны – что должна подоспеть неделю, думается мне, спустя – оставляю письмо. На старом наречии я вывожу, что любопытство будет распирать вдову много больше, нежели удивление, а потому при удобной встрече – пускай! – спросит легенду о ягодном тисе. И, смею заметить, ей нечего опасаться: через десятки лет я лично провожу её к этому месту и покажу, чем станет ныне крохотный росток.

Последний раз я был здесь несколько месяцев назад. Сопутствовал удару хлипкой ветви в окно дома, на что молодая жена сбежала по лестнице, заметила заливающийся дождём гараж и, направившись туда, нашла наводящие смуту письма.

Здесь я мог несколько преувеличить; истинно божественный промысел не касался меня. Не касалась меня и поломанная ветвь, и плохо припрятанные бумаги. Но и про то, и про то я знал; это ли не оправдывает меня и не делает соучастником?

А ещё до того я был здесь с десяток лет назад. Резиденция дома Солнца пыхтела жаром и разговорами, действиями и красотой. Златоглавые отпрыски двух орлов рассекали величественные – ныне усопшие – залы, глумились и предавались грехам в уютных – ныне пыльных и позабытых – спальнях, отбивали ровные шаги по блестящим – ныне ветхим – коридорам. Дом Солнца жил и оправдывал всю свою мощь, своё признание, свою красоту. Первая семья на слуху, что касалась своими бесконечными лучами даже самых отдалённых мест, домов и просек. Они были – воистину – велики! И я любил их дом, хотя избегал вечеров и званных ужинов (всё дело в рассыпающихся по комнатам гостях, которые оскверняли исключительность и порядок). Но тогда я приехал сам. В моих силах было повлиять на исход: не всегда всё идёт по задуманному (хотя…по исчислении скольких-то лет, понимаешь: случилось угодное и необходимое).

Итак, я приехал в резиденцию дома Солнца.

Роксана и Самсон встретили лучезарными улыбками и призывами отобедать, ибо с охоты – только-только – принесли молодых ястребов. Слуги встретили пытливыми взглядами и гневными замечаниями в спину. Мы сели за стол: я не досчитался старшего из братьев – Гелиоса, одного из близнецов – Аполлона и старшенькую, пожару равную, сестрицу – Джуну. Это хорошо. Не хорошо – что остальные из клана Солнца не прислушались к моим словам.

– Ваши люди вам боле не верны, – сказал я и уклончиво подмигнул полным бокалам.

Хозяева поспешили заверить, что подле них – верные из верных, да и попрекнуть людей в отсутствии или ослаблении их веры равнялось признанию измены. Религия – тяжёлая плата.

– Значит, они изменники, – заключил я. – И Богам дозволено, нет!, богам надобно их наказать, ведь правосудие свершится всё равно. Даже если десяток лет спустя.

Меня колко подбили должностью: я не вестник, а делец. И если не дело привело меня, а новость – опасаться нечего. Откуда эти мысли? В последние недели невероятный шквал сплетен и угроз обрушился на такой гостеприимный и грамотно ведущий свои дела дом. Одну из дочерей похитили, но – благо – вернули; она посмотрела на меня и тут же опустила взор. Всё еще отходила…

Слово за слово, веселье вновь наполнило гостиную и столовую резиденции Солнца. Хозяин дома поднял бокал и тост и, поблагодарив меня за визит, а семью за её наличие, пригубил. Пригубили остальные. Только мой бокал остался нетронут.