Сердца. Сказ 3

Женщина вздыхает и интересуется о намерениях младшей:

– Чем ты будешь заниматься? Мы можем поговорить, только подожди: я закончу беседовать с гостями, мы расстанемся, и я в твоём внимании. Ты бы хотела провести время вместе?

Предложение это далось Джуне с превеликим трудом: слышно по интонации. Интонации ревности, потому что младшая сестра поглотила сердце и внимание старшего брата в то время, как старшая сестра была в него тайно влюблена и хоронила эти мысли в глубине души, считая чувства неправильными, неказистыми и уродливыми.

– К вечеру прибудет Бог Удовольствий, – объявляет Стелла.

Джуна в который раз вздыхает, дабы перебороть агонию на сердце, и со скрипом выдаёт, спрашивала ли младшая разрешения на встречу у ответственного за неё брата.

– Гелиос уехал по делам и ему необязательно знать об этом.

– Ты знаешь Гелиоса и знаешь, как он относится к вашим свиданиям с Хозяином Монастыря.

– Я не скажу, что ты доставала меня, если ты не скажешь о нашей встрече.

– Не годится, Стелла. Я расскажу Гелиосу, вне зависимости от того, что ты напоёшь и даже выдумаешь обо мне, ибо оберегающий нас брат должен знать всё.

– Ты бессердечна! – восклицает Стелла и, отрываясь от компании сестры, бежит по лестнице. – Ты никогда и никого не любила, а потому не знаешь, какого это: ждать хотя бы секундой возможности увидеться.

– Не говори, чего не знаешь и о чём можешь пожалеть, Стелла.

– Бессердечна! Потому ты одинока и потому тебя жалеет Гелиос. Жалеет словно побитую собаку! У тебя нет сердца, старшим детям в нашей семье их не выдавали.

Джуна не удерживается от язвы:

– А на младших они закончились.

– Что это значит?

– Это значит, что ты поступаешь бессердечно по отношению к брату. Ты поступаешь эгоистично. И это не тот здоровый эгоизм, которому тебя учила я. Поступать как комфортно тебе – не эгоизм, но поступать вопреки удобству иного – более чем.

– В кабинете ты принимаешь будущего мужа? – перебивает напористый голосок девочки и Джуна резко замолкает. – Ну же? Муж?

Спешит оправдаться:

– Разумеется, нет, Стелла. Что за вопросы?

– Если ты не можешь найти себе мужа, не завидуй сестре, преуспевающей в том деле. Я буду с Хозяином Монастыря просто потому, что он умеет добиваться и всегда со мной обходителен.

– Стелла! – вмешивается рассерженный голос матери, поспешившей на голоса ругающихся.

– Разве же ты думаешь, смысл жизни у женщины найти себе мужчину? – восторгается Джуна. – Тогда я сочувствую тебе и забираю слова, в которых считала умной.

– Хочешь назвать глупой Полину? Она ведь хочет замуж.

Средняя сестра выходит следом за матерью.

– Эй, Джуна не считает меня глупой. Правда же, Джуна?

Сама Джуна вспыхивает и восклицает, что младшая лишь переворачивает сказанное и бежит от сути; когда-нибудь она её нагонит и ударит. Суть. Тогда же старшая просит вступить в беседу мать: дочь готовится к свиданию вопреки наказам брату.

– Предательница! – кричит Стелла.

– Заносчивая девка! – бросает в ответ Джуна.

– Лучше быть заносчивой, чем одинокой.

Мать гонит младшую дочь в комнату, на что старшая предупреждает: она выскользнет из спальни при любой возможности и сбежит к своему воздыхателю, не видящему дальше собственного носа, потому что не узреть стервозности юной представительницы дома Солнца способен только слепой или тупой.

– И Хозяину Монастыря я скажу, что ты назвала его слепым и тупым.

– Обязательно передай! – подначивает Джуна. – Может, тогда он прозреет и увидит, что за душой у тебя, как и на сердце – пусто!

Ругающиеся разбредаются.

Мать и средняя дочь уходят на кухню, младшая с всхлипами бежит по лестнице наверх (за ней гонятся приставленные для наблюдения слуги), старшая возвращается в кабинет и захлопывает дверь.

– Прошу прощения, что тебе всё это пришлось выслушать, – извиняется она и шагает к отцовскому бару, достаёт бутыль и разливает. – Угощайся. Знаю, что тебе это неугодно, но не могу воздержаться сама. Прости ещё раз.

Джуна осушает стопку и ставит её на подлокотник кресла, закрывает глаза и с пару секунд успокаивается.

– Она сводит с ума, – говорит женщина едва слышно; словно бы себе, но слышу я.

Отвечаю:

– Она молода.

– Не помню, чтобы в её годы я так дичала.

– Ты старшая из сестёр, то понятно. На твоих плечах уже лежала ответственность за пребывание младших в доме.

Джуна открывает глаза и ловит мой взгляд. Цепляется, размышляет. Пускает слезу-одиночку и спешит её смахнуть.

– Не знаю, что на меня нашло, – говорит она. – Сейчас соберусь, прости.

– Дверь закрыта, можешь дать волю чувствам, – предлагаю я. – Слёзы полезны для эмоциональной разрядки.

– Чтобы разрядиться эмоционально, мне нужно взять голову младшей сестры и как следует постучать по ней.

Смеётся и смеётся горько. Как вдруг – всё-таки! со слезами – выпаливает:

– Она погубит себя, я чувствую это.

Следом Джуна делится мыслями, что характер младшей сестры приведёт к нерешаемым проблемам, потому что судьба подловит момент, когда рядом не окажется никого из тех, кто бы мог помочь.

– У меня дурное предчувствие. Прости, что говорю тебе это, – извиняется в который раз. – Всё на свете имеет свои последствия, тоже известно. Она так юна. Вы погодки, верно?

– Близко, – соглашаюсь я.

Тогда женщина пускается в плач, что по сравнению с гостящим Богом Смерти, у её сестры ума нет нисколько.

– Ну-ну, пущай, – приказываю я, – оставь. Ты сравниваешь абсолютно разных людей с абсолютно разной историей, разными обстоятельствами взросления и разным опытом. Твоя сестра нормальна для статуса младшей любимицы Дома Солнца, которую все всю сознательную жизнь жалели, баловали и оберегали.

– Мы получили заслуженное, ты к этому?

– И к этому тоже, – смеюсь я. – Всё в порядке, Джуна. Позволь ребёнку быть ребёнком.

– Если бы ребёнок не промышлял недетскими делами, я бы так не переживала. А она связалась с другим ребёнком (не в обиду твоему возрасту), и вместе они думают, что взрослы и мир перед ними склонится. Мир их наклонит и…

– Не продолжай.

Улыбаюсь и жестом прекращаю женскую речь. Джуна понимает и перепрыгивает на иную тему (однако отличительную от той, на которой мы остановились):

– Значит, ты вступаешь на должность?

– Негласно, но да, – отвечаю я.

– И я первая, кто видит только взошедшего Бога Смерти, чьё имя однажды было предано забвению? Не боишься ответственности? Не боишься повторения истории?

Спокойно соглашаюсь:

– Люди боятся не ответственности, а последствий от совершаемых действий. И я не боюсь, ибо в отличие от людей наблюдаю: чтобы избежать повторения некогда случившейся истории, потребно не повторять приведшее к тому.

– Сколько раньше вас было? – уточняет Джуна.

– Девять, – говорю я.

– И все преданы костру. Это плохая идея, не находишь…

Вижу, хочет назвать по имени; пресекаю жестом и улыбаюсь:

– То забыто. Отныне – Бог Смерти.

– Парадоксально, что Смерть, вбирающая в себя имена людей и – по преданиям – после того отнимающая жизни не имеет собственного имени. Значит, Джуна из клана Солнца будет первой?

– Нет.

Качаю головой и засматриваюсь красивым женским лицом.

– Нет, Джуна, мне бы не хотелось этого, так не произойдёт.

– У меня дурное предчувствие, – признаётся она, повторяется.

– Если это связано с моим вступлением на должность, я прекращу видеться с тобой. От должности не откажусь, это ясно; что дружба, а что долг? Но для твоего спокойствия на пороге дома не покажусь.

Она принимает сказанное:

– Будь добр. Прости за эти слова, но будь добр, мальчик из сада с розами.

– Ты помнишь.

– Единственное хорошее воспоминание от посещения вечера Бога Жизни. Ты мил ему. Или ей?

– Оно безродно.

– Всё же мил. «И назвавший своё имя Смерти откроется ей», – вдруг цитирует женщина. – «И испивший с ней с одного бокала позволит испить душу». «Отведавший с чаши проклянёт род, а надломивший хлеб надломит судьбу». Сколько присказок принесли в наш разбитый мир твои древние братья? А тебе жить с этими проходящими сквозь века и поколения причуды.