Антропология революции

Интеллектуальное наследие славянофилов побудило Милюкова поставить вопрос об отличиях России от Запада[217]. Его ответ на этот вопрос был иным, чем те, что давали в свое время славянофилы и западники. Милюков подтвердил несовпадение социальной и политической организации России и стран «Запада», однако предположил, что Россия отличалась от исторической Европы по степени развития, но не по его типу. Историческая специфика российской ситуации была обусловлена фактором запоздалого исторического развития. Замедленность развития России была предопределена историческими условиями: процессами колонизации обширных неосвоенных земель и необходимостью строительства сильного государства для защиты от внешних врагов. Эти условия привели к несоответствию определенных фаз русского исторического развития западным — например, к тому, что сословия в России сформировались только в эпоху абсолютизма. Однако, будучи рассмотренной с точки зрения своеобразия, российская история следовала универсальным закономерностям растущей дифференциации и усложнения политических, социальных и культурных форм и еще более общему закону исторической изменчивости.

Книга Милюкова «Россия и ее кризис», вышедшая на английском и французском языках, стала следующей большой вехой на пути интеллектуального синтеза, в данном случае — соединения науки и политики[218]. Она составлена из лекций, которые были прочитаны Милюковым в Чикаго и Бостоне по приглашению Чарльза Крейна[219]. Эта книга представляет особый интерес для нашего рассмотрения, поскольку не может быть описана ни как сугубо научное исследование, ни как откровенная политическая публицистика. Она была скорее интеллектуальной лабораторией, которая помогла Милюкову совершить превращение из академического ученого и интеллигента в политика современного типа и способствовала трансформации русской аморфной политической оппозиции в либеральную альтернативу.

Милюков построил свои лекции на материалах «Очерков…» и других работ. Тем не менее книга не была простым пересказом его научных исследований: ее организация была обусловлена структурой политической полемики, которую Милюков вместе с другими представителями оппозиции вели на страницах журнала «Освобождение». Эта полемика была направлена не только против сторонников самодержавия — она была вызвана еще и растущей дифференциацией в рядах политической оппозиции (в частности, тем, что Милюков считал важным критиковать позицию умеренных либералов вроде Дмитрия Шипова, которые выступали против конституционного ограничения монархии[220]), и необходимостью «демаркации границ» в политическом диалоге с левыми политическими силами[221].

Три главы книги («Национальная идея», «Религиозная традиция», «Политическая традиция») содержат полемику с различными доводами в пользу самодержавия, которое, по мнению его сторонников, является воплощением неизменного национального характера русского народа. Милюков повторяет свои предыдущие доводы о невозможности найти в русской истории устоявшийся национальный тип или неизменную политическую традицию. Национальный характер русского народа заключается в его «пластичности», что в свою очередь, по мнению Милюкова, является не уникальной чертой, но отражением «первоначального этапа культурного развития и незаконченного социального развития»[222]. К этому доводу он добавляет тонкое наблюдение о неидеологическом характере русского самодержавия, удерживающем «его от того, чтобы стать реальной политической традицией. <…>…После ряда попыток усовершенствования самодержавие остается тем, чем оно изначально и было: материальным фактом, а не политическим принципом»[223]. Согласно Милюкову, этот неидеологический характер русского самодержавия определял преобладание в политике правительства «утопического» образа мыслей, что в итоге вызвало кризис, выразившийся в несовместимости политического режима с меняющейся социальной и политической обстановкой и в невозможности союза либералов и государства в деле реформ.

Учитывая связь Милюкова с либеральным движением, в главе о либеральной идее можно было ждать оснащенной всевозможными аргументами апологии русского либерализма. Однако, вопреки всем ожиданиям, глава следует той же логике исторической деконструкции, которую Милюков ранее применил к славянофильству. Иными словами, вместо конструирования однозначной политической генеалогии и укоренения современной политической позиции в истории Милюков постулирует исторический разрыв и дистанцию. Эта глава начинается с анализа социальной базы русского либерализма и завершается выводом о том, что из-за специфических особенностей русской истории служилые по своей сути классы дворянства и буржуазии не могут быть твердой опорой для либеральных идей. Политика «народного самодержавия» предотвратила введение сословно ограниченных политических свобод, хотя представление о них и появилось среди российского дворянства. Либеральные идеи в России развивала не столько та среда, где они зародились, сколько интеллектуалы и «лица свободных профессий». Следующее затруднение появилось в XIX веке: либеральные идеи были преждевременно дискредитированы (в особенности в глазах интеллектуалов) — во имя принципов демократии и социальной справедливости. Великие реформы не были либеральными сами по себе, но создали институты земства, которые послужили основой для последующего развития либерализма и продемонстрировали обществу ценности политической свободы и «практической политики». Особенно важно для Милюкова последнее, так как создание органов самоуправления сформировало новую среду общественной деятельности, а обсуждение политических вопросов с точки зрения общественности перестало быть предметом одних только отвлеченных дискуссий. Однако, принимая во внимание радикализацию политики «народного самодержавия» и невозможность сочетания принципов организации земства с такой политикой, Милюков приходит к выводу: «…эволюция либерализма, предшествующая конституционному этапу политической жизни, должна быть определена как завершенная»[224].

Взгляд Милюкова на востребованность либеральной программы в современной ему России не был основан на представлении о континуитете либеральной традиции или на позитивистской уверенности в неизбежности либеральной политической трансформации в силу универсальных законов исторического прогресса. Либеральная программа, по его мнению, должна была оказаться востребованной из-за сочетания универсальных и локальных черт исторического развития России, это сочетание ярко проявилось в кризисе начала XX века.

Вводная глава книги («Россия и Соединенные Штаты: сравнение») представляла новый синтез взглядов Милюкова на российскую историю. Этот синтез включает уже знакомый из «Очерков…» тезис об «определенной аморфности и гибкости русских обычаев и характера», что с точки зрения прогресса цивилизации оценивалось Милюковым как «отрицательное наследие»[225]. К «отрицательному наследию» Милюков теперь добавляет другую характерную черту российской истории, а именно «ускоренное развитие».

Милюков утверждал, что его прежние исследования русской истории страдали от недостатка надлежащих сравнений и от непонимания ценности исторических сопоставлений: «Всякий, кто приезжает в Россию из Западной Европы, не может не заметить тех черт в русском характере, на которые я указываю. Но когда несколько лет назад я возвратился в Россию после двух лет, проведенных в Болгарии, предо мной предстала страна с более высокой культурой…» Эту мысль он продолжает разъяснением тезиса об ускоренном развитии русской истории: «…развитие России из ее первобытного состояния было очень медленным. Однако более близким к истине кажется утверждение обратное. Далеко не будучи застойным, русское развитие шло очень быстро, — таким образом, начав намного позже остальных стран, Россия ныне догоняет страны с намного более древней культурой»[226].

217

«В учении о национальности нельзя не считать в высшей степени ценной ту идею глубокого своеобразия, оригинальности всякой национальной жизни, на которой стояло славянофильство. Несомненно, что эта идея о вполне индивидуальном характере каждой общественной группы находит свое полное оправдание в современной общественной науке. <…> Всякий народ живет для себя и своей жизнью; это признает реальная наука нашего времени, но это не мешает ей признать также, что в основе всех этих отдельных жизней лежат общие социологические законы и что по этой внутренней причине в бесконечном разнообразии национальных существований должны отыскаться и сходные, общие всем им элементы социального развития» (Милюков П. Н. Из истории русской интеллигенции: Сборник этюдов и статей. СПб., 1902. С. 304).

218

Miliukov P. Russia and Its Crisis. Crane lectures for 1903. Chicago, 1905. Книга была переиздана со вступительной статьей Д. Тредголда (D. Treadgold): Miliukov P. Russia and Its Crisis. London, 1962. Цитаты приводятся по изданию 1962 года.

219

Holowinsky У. V. Visions of a Democratic Russia. America and Russian Liberalism, 1900–1917. Ph.D. diss. University of Virginia, 1997.

220

Один из лидеров земского движения, Дмитрий Шипов (1851–1920), являлся сторонником постепенных ненасильственных реформ. С 1900 года он участвовал в деятельности политического кружка «Беседа», в котором занимал среднюю позицию, выступая за признание принципиальной необходимости народного представительства, но в ближайшее время предлагал ограничиться достаточно скромной мерой — включением в состав комиссий при Государственном совете выборных представителей общественных учреждений. Такая позиция встретила неприятие как наиболее последовательных сторонников самодержавия, так и приверженцев парламентаризма. На земском съезде, полулегально проведенном в Петербурге в ноябре 1904 года, выступал за законосовещательное, а не законодательное народное представительство, против всеобщего и прямого избирательного права и оказался в меньшинстве. — Примеч. ред.

221

[Милюков П. Н.] К очередным вопросам//Освобождение. 1903.№ 7.С. 289–291. В этой статье Милюков спорит с примирительным отношением Струве к либеральным консерваторам, которые были настроены против конституционной реформы. Эта статья призывает к разъяснению программы русского либерализма и к исключению из числа союзников оппозиции тех, кто не принял радикальную конституционалистскую позицию.

222

Miliukov P. N. Russia and Its Crisis. P. 398.

223

Ibid. P. 400–401. Конечно, Милюков ошибался, принимая рациональное идеологическое оправдание за политическую легитимацию, хотя в других случаях он вполне осознавал силу политической мифологии в современной политике, особенно в случае с крестьянским мифом о «народном самодержавии» (Ibid. Р. 256–261). Обсуждение соотношения идеологии и форм легитимации российской монархии можно найти в: Уортман Р. Изобретение традиции в репрезентации российской монархии / Пер. с англ. М. Долбилова // Новое литературное обозрение. 2002. № 56. С. 32–41; Wortman R. Scenarios of Power: Myth and Ceremony in Russian Monarchy. Vol. 1: From Peter the Great to the Death of Nicholas I. Princeton, 1995. P. 9.

224

Ibid.

225

Ibid. P. 25.

226

Ibid. P. 31.