Страница 24 из 42
Задумавшись, Алексеев и не услышал, как в комнату вошла жена.
Ольга, ничего не говоря, прошла к креслу, села, подперла голову руками и уставилась на мужа. Алексеев сколько мог помолчал, потом все же не выдержал:
— Ну чего ты, спала бы себе...
— Хочу посмотреть на инспектора Варнике за работой...
Николай Михайлович подошел к жене, прижал к себе ее голову и тут же почувствовал тепло человека, который минуту назад спал, покоем и тихой радостью повеяло на него!.. Он всегда, с самого начала знал, что жена его — женщина необыкновенная. Иначе бы не женился. Но по-настоящему ее оценил лишь недавно, после дела Орлова. Хотя, казалось бы, какое отношение может иметь скромная учительница к его делам?
...В баре, в самом центре города, произошло убийство. Наглое, дерзкое, на глазах у многих посетителей. Казалось бы — работы на три дня, но не тут-то было: свидетели вдруг стали уходить от показаний, а самый главный свидетель — бармен Торгунаков — вообще скрылся. Почему так происходило, выяснилось довольно быстро: и Торгунакову, и другим свидетелям угрожали. Николай Михайлович вскоре испытал это и на себе — ему позвонили и предложили разумнее вести дело, иначе инспектору придется бросать работу и ходить за своим сыном — провожать его в школу, встречать, да и то вряд ли это поможет... Николай Михайлович порекомендовал абоненту обратиться к психотерапевту и положил трубку.
Только через полгода он узнал, что подобный звонок был и Ольге, только ей предлагали еще и пять тысяч. Откровенно сказать — Алексеев удивился, когда узнал об этом: где Ольга нашла в себе силы не только бросить трубку, но и не сказать мужу о звонке? Он вспомнил об этом и сейчас.
Ольга мягко отстранилась.
— Что у тебя опять?
— Фарцовка.
— Спекулянты?
— Я ж говорю — фарцовщики.
— Какая разница?
Николай Михайлович промолчал. Действительно, какая Ольге разница, кем он занимается, спекулянтами или фарцовщиками, ей и те и другие на одно лицо.
— И из-за этой ерунды ты не спишь? Из-за того, что надо поймать кого-то, кто продал пару сапог?
— Я никого не ловлю. Это совсем по-другому называется...
Ольга примирительно погладила его по руке и умолкла, но вопрос ее пробудил у Алексеева желание выговориться.
— Пару сапог... Если бы в этом дело было... Да хотя бы и пара сапог. Почему ты неизвестно кому должна отдавать честно заработанные деньги? Знаешь, чем отличается фарцовщик от простого спекулянта?
— Понятия не имею. А они еще и отличаются?
— Существенно. Спекулянт просто перепродает вещи. Любые. Фарцовщик «работает» только с фирменным товаром.
— И все?
— Это «и все» дорого нам обходится. Фарцовщик, если хочешь, не просто враг, а враг идеологический. Он — ярая пропаганда того, что нам мешает жить и воспитывать детей так, чтобы из них вырастали настоящие люди. В том, что он никогда не пачкает руки перепродажей отечественного — большой смысл, его работа как бы гарантия и реклама качества. Купленное у фарцовщика — дорого, но качественно. Фирма, одним словом. Они, знаешь, изначально ставят вопрос так — у нас в стране ничего качественного нет и быть не может. Это касается и джинсов, и любой другой одежды. Кроме того — фарцовщики почти все работают и с самым настоящим идеологическим товаром — продают музыку. И в записях, и в пластинках. Представляешь хоть, сколько может стоить пластинка у такого «продавца»?
— Понятия не имею...
— Ну, примерно...
— Рублей десять, наверное...
— Десять... Некоторые альбомы до двухсот рублей доходят, а шестьдесят, пятьдесят рублей — самая ходовая цена.
— И покупают? — удивилась Ольга. — За две сотни?
— Еще как покупают... Причем покупатель в основном подросток.
— Где же они деньги такие берут?
— Вот видишь, сама дошла. А ты говоришь — какая разница... Берут, купят пластинку и записи с нее продают. Ведущие западные ансамбли ежегодно выпускают свои альбомы. Такие пластинки у нас обычно не продаются. И тут как тут гражданин фарцовщик. У них, знаешь, и терминология своя. Они никогда не скажут, что пластинка стоит, скажем, шестьдесят рублей, скажут — шесть, а ноль в уме. Чтобы не шокировать общественность... Теперь представь — купил подросток пластиночку такую, а на ней картинки — там оформлять умеют, другой раз и в конверт плакатик вложат — на картинках много чего... Группа «Кисс», например, наряжается вурдалаками, а последние две буквы «С» пишутся двумя молниями, как на нашивках «СС». Улавливаешь намек? Группа «Квин» рекламировала один свой диск плакатом, на котором тридцать голых девиц на велосипедах. Фарцовщик может и настоящую порнографию предложить, и литературку кой-какую... Для тех, кто стал на этот путь, святого ничего нет...
— И все равно — неужели они стоят таких твоих нервов?
— Сто́ят. Разгром этой нечисти и большего стоит.
Костя заехал в гостиницу на такси, помог снести вещи с этажа, и, сев рядом с водителем, скомандовал:
— Во Внуково.
— Зачем во Внуково? — удивился Агафонов. — Времени достаточно, можно и в городской. Накрутит будь здоров.
— Не считай по мелочи. — Костя обернулся. — Живи шире.
Когда подрулили к аэропорту и вышли из машины, Костя пояснил:
— У меня тут на посадке девочка знакомая, так что шмона не будет, — он кивнул на «пакетец». Костина передача на деле оказалась довольно увесистой коробкой, запеленутой в красивую плотную бумагу.
— В багаж если сдать, не проверяют.
— Эрудицией поражаешь? Ты уж с собой возьми, не поленись.
— Разбиться может?
— Разбиваются только надежды...
Объявили посадку. Механический голос накрыл пространство аэропорта. Агафонов вздрогнул. Костя, заметив это, усмехнулся:
— Не трясись, не бомбу везешь...
Прошла неделя, а за коробкой никто не приходил. Владимир Николаевич начал уже беспокоиться — Костя сказал, что передачу заберут на следующий же день. Поразмыслив, Агафонов решил, что Лиде, Костиной жене, звонить не стоит, а надо поговорить с Равилем. Тот жил на одной с Зуевыми площадке, часто толкался у Кости и мог знать, кому адресована коробка.
Равиль, едва только Агафонов назвал Костю, испуганно перебил:
— У тебя время есть? Встретимся сейчас где-нибудь. Разговор не телефонный.
Владимир Николаевич издалека увидел несуразную фигуру Равиля. Тот тоже заметил — нетерпеливо зашагал навстречу.
— Ты что, ничего не знаешь? — спросил он с ходу.
— Нет. А что случилось? С Костей что?
— Взяли его. — Равиль с каким-то даже сожалением посмотрел на Агафонова. —Под белы ручки... В столицу за ним съездили. К здешним делам московские налипли.
— Какие дела?
Равиль посмотрел уже как на дурака:
— Даешь ты... Скажи еще, что ничего не знаешь. Хотя правильно, так и говори...
— Кому говорить-то?
— Тому, кто спросит. Дяденька в красивой форме позовет и спросит.
— Да объясни ты толком...
— Чего объяснять, старик? Взяли Костю на фарцовке. И валюта там, и порнография...
— Погоди.... — Владимир Николаевич с трудом собрал мысли. — Куда мне девать?.. Коробку Костя со мной передал...
— Давай так. — Равиль встрепенулся: — Меня не впутывай. Мне ни к чему. И не звони, слушай. Я в ваших делах ни с какого боку...
— В чьих это «ваших»?
— В ваших с Костей.
Агафонов опешил.
— Нет у меня никаких дел. Ни с Костей, ни с кем еще... Чего у меня спрашивать?
— Откуда мне знать? Может, как у свидетеля спросят, а может, как у обвиняемого.
— В чем обвиняемого?
— В соучастии, например. Коробочку-то ты привез. Ты хоть представляешь, на сколько твоя коробочка потянет?
У Агафонова потемнело в глазах. Равиль ободряюще потрепал по плечу:
— Не сливай воду, старик. Ситуация твоя, конечно, дырявая. Костя по мелочи не работал, но, может, выцарапаешься. Ума не приложу, зачем тебя он втянул, у него своя связь будь здоров. Хотя, наверное, знал, что делал. Может, чувствовал, что там проколоться может, и решил новый вариант использовать. Ему бы притихнуть на время, но жадность... Фраерочки всегда на этом горят... Ну, пока, пошел я. Обо мне забудь, слышишь?