Люди Игу

Чертов телек – ругалась она про себя. Вот так вот и моргнуть не успеешь, как покажут какую-нибудь гадость детям.

Потом ей пришлось весь вечер сидеть с дочерью, которая спрашивала, что же случилось с той девочкой в фильме и не случится ли такого же с самой Машкой? Ирка прижимала к себе дочь, гладила по голове, успокаивала, как могла, говоря, что девочка в фильме просто пролила на себя варенье. Ничего страшного не произошло, Машке просто показалось и кино совершенно обыкновенное. Просто дочери не повезло, и она глянула на экран не в тот момент, не поняв сути происходящего.

На следующее утро Машка объявила, что боится идти в школу одна, хотя она ходила всегда не одна, а с Михалычем – сыном Софы, соседки и давней Иркиной подруги. Но Машка была уверена, что Михалыч не годится в провожатые, устроила истерику, и Ирке пришлось одеться и вести детей по заснеженным улицам до школы. Тоже самое повторилось и на следующий день. И вот, сегодня, вставляя вилку в розетку, Ирка подумала: -А как давно ее дочь стояла там, в дверях комнаты, прислонившись своей светлой маленькой головкой к крашеному косяку двери? И что именно она успела увидеть в этом чертовом фильме?

Мельком глянув на часы, Ирка побежала в прихожую, на ходу отчитывая дочь, что та уже взрослая и ей повезло, что мама дома в эти дни и надо выкинуть все плохие мысли из головы и ничего не бояться.

Проводив детей и вернувшись домой, женщина решила, что ей надо погладить все-таки вещи и обязательно позвонить Софе.

Встав у гладильной доски и расправив на ней свою рабочую блузку, она вдруг поняла, что тоже боится. Боится выпускать дочь одну не только на улицу, а даже в подъезд, выбросить мусор. Мир за дверью их старой уютной квартиры пугал, страшил своей мерзостью. Девочке только исполнилось десять, а ее мать уже боится всех маньяков, что могут жить в их округе, под личиной обыкновенного парня, что ходит каждый день на работу или в институт, или старенького дедка, что кормит голубей перед домом. Пугала неизвестность, пугали ежедневные новости, пугало все то неизвестное, что ждало их за дверью квартиры на седьмом этаже обыкновенного кирпичного дома старой постройки.

– Боже, думала эта женщина, наглаживая свои брюки. Как мы докатились до такой жизни? Это похоже на бред. Я живу среди людей, в городе, и я понимаю, что сейчас никому нельзя верить, я боюсь выпустить дочь одну в магазин или погулять, я сама боюсь ходить вечером после работы по темной улице. Страх что что-нибудь случится, всегда преследует меня. Как? Как мы дожили до такой жизни? Зло. Зло проникло в наши дома через этот чертов ящик на стене, в котором показывают одну черноту, приучая нас к мысли, что мир несовершенен. Приучая нас бояться всего, бояться войны, голода, нищеты, очередного кризиса.

Тем временем, она привычным движением руки, нащупала на кресле пульт и щелкнула на утренний канал.

Софа. Надо позвонить Софе, – думала она, дня три, наверное, уже не болтали.

И не так волновали Ирку дела подруги, или подробности ее жизни, как предвкушение разговора, в котором можно было пожаловаться на свою несчастную жизнь, рассказать о новом страхе, поселившемся в Иркиной голове, благодаря этому чертову телевизору и высказавшись, нажаловавшись, распластать свое внутреннее дерьмо, поделить его на двоих, избавиться в своих жалобах от тянущего, сосущего внутри чувства пустоты. Эта пустота, как черная воронка, засасывала всю ее жизнь, окрашивала все вокруг в серые, блеклые цвета. Внутри тянуло и давило, забирая, впитывая в себя всю радость жизни, все редкие позитивные эмоции, искажая реальность вокруг, прогоняя через фильтр грязных мыслей осуждения, собственной оценки. Ирка чувствовала внутри эту пустоту и боялась ее. Боялась, что эта пустота есть ничто иное, как отсутствие настоящих чувств. Отсутствие жизни внутри ее самой. И внизу живота уже давно не летали бабочки, шебурша своими крыльями телесные желания. Там уже давно поселилось равнодушие и сухость. Эта сухость была везде: в мыслях, в теле, в душе. Но Ирка старательно оберегала свой секрет. Мужу она

показывала свою любовь, постепенно, день за днем, оттачивая свои актерские навыки. Дочерям старалась «показать» хорошую мать, также выполняя заученную роль, не чувствуя ничего внутри.

Собрав белье в стопку, развесив блузки на плечики в шкафу, женщина пошла по длинному коридору квартиры в детскую. Там ее ждал привычный розовый мир. Дочь любила единорогов и все, что с ними связано. От обилия розового цвета рябило в глазах. Он был везде: на стенах, на покрывале, на предметах на столе. Зайдя в этот розовый мир, Ирка уселась на детской кровати, машинально взяла какую-то мягкую игрушку, прижала к груди и стала разглядывать свое отражение в зеркале большого шкафа напротив. В зеркале отражался плюшево- розовый мир и уставшая женщина с посеревшим лицом, тоненькими, рыжими паклями волос и грустными потухшими глазами.

– Мой муж и мои дочери видят меня такой, думала она, вглядываясь в свое отражение. И почему она всегда думала, что может скрывать от своих близких людей свою звенящую пустоту внутри? Вот же он – этот совершенно потухший взгляд, эта сухость – в плотно сжатых узких губах, в изломе морщин на лбу, заломах вокруг рта. Кого она пытается обмануть?

Ее дочь, просыпаясь по утрам в этом плюшево-розовом раю, среди единорогов и принцесс, выходит на кухню и видит вот эту вот женщину из зеркала. Женщину с потухшим взглядом и такого же мужчину рядом с ней. То, что отношения с мужем превратились в постоянную игру в семью, Ирка поняла уже давно. Она делал по дому все женские дела, играла «роль» жены и матери, обнимала иногда мужа, говорила ему приятные слова. Не те слова, что копились в душе, пожираемой собственной чернотой, а те, которые должна говорить жена мужу. Но признаться самой себе, что она давно уже ничего не чувствует не только к мужу, но и к дочерям, и к себе и своей жизни – это было очень страшно. Обыкновенная женщина, сорока восьми лет, уставшая от жизни и самой себя, сидела в тишине пустой квартиры, вслушиваясь в свою пустоту, изучая свое отражение.

А ведь когда-то и она была маленькой девочкой, что играла в куклы и мечтала о чем? Почему сейчас она не могла вспомнить ни одну свою детскую мечту? Только память о пронзительном солнечном свете осталась у нее в воспоминаниях о детстве. О чем бы она не вспомнила, всегда, в каждом кадре ее детской жизни присутствовал яркий, слепящий свет. Он был везде. В задернутых шторах ее детской комнаты в старом родительском доме, в дороге домой, по которой ее вел отец, сжимая в своей большой руке ее маленькую ладошку. Казалось, что свет был везде и всюду, в каждом дне, в каждом давнем воспоминании, но больше всего его было в самой маленькой Ирке. Внутри было тепло и светло, свежо и легко. И эта чистота, эта легкость внутри освещала весь ее детский мир.

Когда она успела растерять это состояние внутреннего счастья? Куда делась эта наполненность светом, доверие к миру, любознательность и любовь к всему сущему? По чуть-чуть, по капельке, зло завладело ее сердцем, поселившись в душе. Обиды на жизнь, на людей, на обстоятельства, копились маленькими каплями, постепенно разъедая оболочку, укрывающую ее внутренний свет, делая ее сначала тонкой, потом прозрачной, а потом и просто не существующей уже внутри. Делая Ирку все более и более уязвимой перед картинками той жизни, что рисовало ее уже больное, уже пораженное невидимым злом воображение.

Сейчас, оглядываясь по сторонам, жизнь казалась уже беспросветной мукой. Дом, в котором она жила стал тюрьмой, декорацией настоящего дома, работа казалась рабством, супружество – обязанностью, материнство – ношей. Жизнь в декорациях – так можно было это назвать. Имитация того, что по представлению всех людей вокруг «должно» было быть в жизни каждого человека.

И только иногда, в жалобах на свою жизнь подружкам, исторгая свое недовольство во вне, делясь накопленным внутренним напряжением, на секунды, на мгновения, приходило чувство некоторого облегчения внутри, умиротворение и примирение со своей несчастной судьбой.