Constanta

Валеру трясло не меньше моего, хотя он в целом куда более спокойный и самоуверенный. У всех играли нервишки, но Галя и Полина сидели молча, стараясь не подавать виду, а вот мы с Валерой не могли остановить словесный понос, я еще и по коридору туда-сюда маршировала. Давненько мне не было так страшно.

Пришла доцент, позвякивая ключами, и обратилась к нам просто: «Здесь есть на комиссию? Сколько вас? Проходите». У меня сердце упало в область колен, и по внешнему виду остальных было заметно то же самое. Нас впустили и раздали вопросы, сообщив, что остальные члены комиссии подтянутся позже, к двенадцати, за исключением Быкова, которого не будет по причине командировки и которого заменит другая преподша. Почему-то от этой новости я выдохнула. Чем меньше мужчин будут слушать мой ответ, тем лучше.

Мне достался Лермонтов – «Мцыри» и творчество декабристов. Я могла только мечтать, чтобы мне попался Михаил Юрьевич, и была счастлива относительно первого вопроса, а вот по поводу второго пришлось поднапрячься и выжать из себя все, что знала или подразумевала, что знаю. На письменные ответы нам дали мало времени – около сорока минут. Для меня это ничто, я привыкла отвечать, укладываясь в пару, чтобы было время подумать, а это в два раза дольше, чем сейчас.

К двенадцати, как и обещал Завьяловой по телефонному разговору, подкатил и Константин Сергеевич.

Он стремглав ворвался в кабинет, обращая на себя все внимание, кроме моего: я боялась поднять на него глаза, и поздороваться пришлось, почти не отрывая от листа головы. Меня била нервная дрожь не от его появления, а оттого, что мои ответы казались ничтожными. Меня сейчас просто высмеют и отправят вон, унизив до плинтуса. У меня больше нет никаких шансов, а этот я потеряла, не подготовившись как следует. Внезапно захотелось всеми силами отвоевать возможность остаться здесь и учиться с этими придурками, лишь бы не отчисление.

Пользуясь случаем, Завьялова оставила нас на попечение коллеги и выпорхнула из кабинета. Парта, за которую приземлился Константин Сергеевич, стояла впритык к моей, но перпендикулярно ей. Так что я сидела в профиль к преподавателю, и если бы осмелилась хоть раз стрельнуть на него глазами, то увидела бы его ровно слева от себя максимум в метре. Спасибо нашим тесным помещениям, что мы, не хотя того, уселись так близко.

Я была у него как на ладони, но проверять, смотрит ли он на меня, не собиралась. Потому что в диком волнении дописывала торопливым почерком последние строки ответа, ибо время мое было на исходе. Лишь боковое зрение машинально отмечало движения его силуэта – он ерзал на стуле в абсолютном молчании, что нагоняло жути больше, чем чавканье в темноте после просмотра ужастика.

Боже, ни за что не взгляну ему в лицо, когда буду отвечать. Вообще буду читать с листа. Женщина – еще куда ни шло, но этому непоседливому черту в шкуре мужчины у меня не хватит смелости посмотреть в глаза. Я ведь сразу зальюсь краской, вспомнив, что мы с ним общались в сети, он это заметит и внутренне посмеется надо мной. Позор.

Странная особенность – бояться того, что еще не произошло – передалась мне с молоком матери. С чего я взяла, что он надо мной посмеется? Это сложный вопрос. Наверное, с того, что у меня успело сложиться устойчивое мнение о мужчинах и их злорадстве, особенно если они занимают места с определенной властью. А этот, с такой внешностью и популярностью среди студентов, вряд ли чем-то отличается от самовлюбленного нарцисса. Так, о чем это я вообще думаю? Мне нужно вопрос дописывать! Срочно!

Но, как я ни торопилась, а закончить до возвращения Завьяловой не успела – та вошла с еще одним преподавателем и объявила, что наше время истекло. Я подняла голову от листа, ни на градус не поворачивая ее налево, и посмотрела на третьего члена комиссии – полная нерусская женщина, – затем встретила потерянный, мечущийся в ужасе взгляд Валеры. Полина и Галя, по всей видимости, еще тоже не успели.

– Ну, так кто начнет первый? Ну же, студенты! У вас было целых сорок минут на ответ. Кто смелый? – подгоняла Завьялова, когда все трое преподавателей расселись у окна: она заняла место Константина Сергеевича, а он схватил какой-то стул и беспокойно уселся с другого края. Полная нерусская женщина разместилась между ними.

Я смотрела на товарищей с мольбой в глазах: пожалуйста, вызовитесь хоть кто-нибудь, я умру от страха, если придется быть первой.

– Ну, давайте, я… – подняла руку Галя.

– А Вы у нас кто?.. – Завьялова заглянула в ведомость. – А, да. Начинайте, мы слушаем.

И Галя начала отвечать, а мы с остальными бросились дописывать. Мое сердце билось так сильно, что если бы Галя замолчала, его стало бы слышно на весь кабинет. Урывками я посматривала на членов комиссии: они внимательно слушали, иногда кивали, иногда снисходительно улыбались, порою даже перешептывались.

Первое, что бросилось мне в глаза во внешности Довлатова, когда удалось незаметно за ним подсмотреть – это черная бородка, подковой обрамляющая точеный контур губ яркого коричнево-розового оттенка. В целом черты лица казались тонкими, но изрядно огрубленными жизнью и временем. Его глаза, живые, карие, блестящие, никогда не стояли на месте – он будто постоянно что-то искал, находил и тут же бросал, теряя к этому интерес.

Константин Сергеевич менял наблюдательные объекты где-то раз в полминуты: стена, потолок, свои ноги, сотовый телефон, цветочный горшок, книжный шкаф, доска с грамотами. Он упорно не смотрел ни на нас, ни на отвечающую, ни тем более на меня лично. Вообще создавалось впечатление, что ему здесь неуютно. Под конец Галиного ответа он снова начал ерзать на стуле. Завьялова задала Гале парочку несложных вопросов и спросила:

– Ну что, у комиссии не возникает никаких дополнительных вопросов?

И тут (кто бы это мог быть, кроме него?) подал голос Довлатов:

– У меня есть.

Меня затрясло. Будут валить. И валить будет не кто иной, как единственный мужчина в комиссии, который несколько дней назад заверял меня, что все будет нормально и бояться нечего.

– Скажите, а вот как Вы понимаете типологизацию героя в литературном произведении?

– Что? – растерялась Галя, явно неготовая к такому повороту, как и все мы.

– Скажу для Вас проще: каково место Печорина в композиции и сюжете романа? Какой тип героя им представлен, вот так.

Он попал прямо в точку, как чувствовал, как знал самое слабое место! Галя смотрела такими глазами, что было ясно: она настолько испугана, что даже если бы знала ответ, не смогла бы проронить слова. Она все же начала молоть какую-то чепуху, не имеющую отношения к вопросу, и Завьялова поспешила ее остановить. Вместе с нерусской они стали объяснять суть вопроса более детально, возмущаясь, что студенты сейчас не знают таких элементарных вещей.

Я тоже удивлялась – как можно не ответить на такой простой вопрос? Всем вокруг попадается что-то легкое, а мне какая-нибудь жопа, как обычно. Попытавшись подсказать Гале, продолжающей нещадно тупить, я впервые заметила на себе мимолетный взгляд Довлатова, который поднял глаза к потолку и на грани слышимости прошептал: «Господи, и зачем я вообще это спросил».

В итоге Гале дали еще один вопрос и время подумать, и снова заиграла барабанная дробь – кто пойдет отвечать следующий. Я умоляюще посмотрела на Валеру. Тот взглядом спросил: «Ты хочешь, чтобы я пошел?», и я кивнула.

– Давайте я, – вызвался он.

Снова отлегло от сердца – еще несколько минут отсрочки. Почему так страшно? Почему? Я в своей жизни повидала довольно пугающих вещей, а боюсь всего лишь выставить себя дурой в присутствии мужчины – всего лишь!

Валера отвечал поживее, в своей манере, мы даже смеялись несколько раз с его перлов, которые я постаралась запомнить, чтобы потом по долгу дружбы подкалывать его. Чего стоило выражение: «И тут Демон начинает потихоньку искушать Тамару…», которое Довлатов с улыбкой прервал:

– Так, эту часть про искушение давайте пропустим, ближе к делу.