Фея Семи Лесов

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ТУЧИ СГУЩАЮТСЯ

Диана де Полиньяк и другие многочисленные фаворитки принца получили отставку, а сам граф был настолько поглощен своей новой страстью, что позабыл о политических интригах.

Мое имя было у всех на устах и всегда связывалось с именем принца крови. Его любовь, которой тщетно добивалась даже маркиза де Бельер, – пришла ко мне настолько внезапно, что я поначалу не понимала, радоваться или грустить.

Но была ли это любовь?

Тогда, на кушетке, он поразил меня своей неиссякаемой страстью, неутолимой жаждой обладания, а еще более – опытностью, требовательностью и даже извращенностью, граничащей с бесстыдством. Я была угнетена этим. Он – хотя у него, возможно, и в мыслях такого не было – словно бы унижал меня своей явно слишком большой опытностью в делах плотской любви.

Я старалась ничем не выдавать этого чувства.

Через неделю, улизнув на день из Версаля и из объятий принца, я уехала в Париж в надежде повидать отца. С первого взгляда мне стало ясно, что он обо всем знает. Я уже достаточно изучила своего отца, чтобы не ждать от него упреков. «Браво, – приветствовал он меня, – я всегда говорил, что вы достигнете многого. При вашей красоте этого и следовало ожидать… Теперь остается выдать вас замуж, мадемуазель, но не думайте, что муж будет вам обузой. Можете сразу же забыть о нем».

Между нами состоялся любопытный разговор. Я спросила «Так вы даже для вида меня не осуждаете?» – «Дорогая, я ничего не делаю для вида». – «Но граф д'Артуа требует, чтобы я жила с ним – везде, где бы он ни находился, – жила в открытую». – «Мадемуазель, с его стороны это вполне логично. Советую вам удовлетворить это требование, и вы увидите, что жизнь будет прекрасна».

К счастью, у меня хватило ума не последовать этому совету. Разговор с отцом расстроил меня больше, чем если бы я наслушалась брани и упреков. Зато я стала умнее, научилась хитрить и, словно бы в знак протеста, стала значительно холоднее с графом д'Артуа.

Если бы не эти досадные мелочи, жизнь действительно была бы прекрасна.

Я всегда мечтала о веселье, танцах, развлечениях, и теперь сполна их получила. Принц крови не расставался со мной ни на минуту. По крайней мере, старался не расставаться. Ради этого он понемногу уводил меня от Марии Антуанетты, освобождал от скучных обязанностей фрейлины и вечных дежурств, пользуясь своим влиянием на королеву. Она обожала своего деверя, такого же легкомысленного, расточительного, как и она сама. Он, в свою очередь, терпеть ее не мог. Любимым его развлечением было рассказывать мне о любовных похождениях Марии Антуанетты, ее распутстве и страсти к наслаждениям. Принц намекал даже на то, что в прошлом их связывали узы более близкие, чем родственные, но я в этом сомневалась. Наблюдая Марию Антуанетту в жизни, я никак не могла поверить, что она предается тому безудержному разврату, о котором толковал принц.

В конце концов он раскрыл мне глаза на то, что Версаль скучен. И я скоро убедилась в этом.

Декабрь и январь выдались морозными, снежными; улицы Парижа были завалены снегом, а после кратковременной оттепели обледенели, и все ездили теперь только в санях. Граф д'Артуа любил слоняться по Парижу, мчаться в санях на бешеной скорости по улицам, вздымая облака искристой снежной пыли, и любил, чтобы я составляла ему компанию. Часто во время таких выездов лошади сбивали и давили прохожих, но принца это весьма мало волновало.

Зимний Париж был прекрасен… И я скоро поняла, что развлекаться можно в местах более простых и незатейливых, чем салоны великосветских жеманниц и залы Версаля.

Просыпалась я поздно, часов в одиннадцать утра, и чаще всего оттого, что ко мне врывался граф д'Артуа и, нагло срывая с меня одеяло, будил меня либо жадными объятиями, либо щекоткой. Я притворно сердилась. Мне было интересно с ним – наглым, циничным, бесцеремонным, «прожженным негодяем», как он сам себя называл. Он помогал мне одеваться, начиная с белья и кончая мехами, расчесывал мои белокурые волосы и обращался со мной как с ребенком. Я никогда не слышала от него комплиментов, но читала их в его глазах. Иногда нежно, иногда порывисто он укутывал меня в теплые соболиные манто, горностаевые муфты и вез завтракать. Вкусы у него были самые изменчивые: иногда он предпочитал завтрак у кого-то в салоне или фешенебельном ресторане, в другой раз – в какой-то кофейне Пале-Рояля. Что бы он ни выбрал, это всегда было интересно, и я не протестовала.

После завтрака, если у принца возникал особенный прилив желания, я ехала с ним за город, в какой-нибудь замок – Сен-Клу, Рамбуйе или Марли. Там все было настроено на интимность, вплоть до маленького столика, на котором нам подавали еду, – он поднимался с нижних этажей, будто вырастая из пола. Мы проводили целый день между постелью, музыкальным фонтаном и рыбками в крошечном пруду. Но так бывало сравнительно редко. Чаще после завтрака мы в санях ехали к Новому мосту, самому злачному месту Парижа. Принц вел меня под руку вдоль Набережной золотых дел мастеров, где находились ювелирные магазины, в витринах которых сверкали многочисленные золотые и серебряные изделия, драгоценные безделушки. Неподалеку, на набережной Конти была и знаменитая ювелирная лавка «Маленький Дюнкерк» с ее бесчисленными причудливыми драгоценностями: золотыми с эмалью табакерками, роскошно затканными шелковыми кошельками и перевязями, несессерами, серьгами. Принц покупал мне все, что только казалось ему красивым и модным, не заботясь о суммах, и находил, что больше всего мне к лицу рубины. Я знала, что его долги больше, чем долги короля, королевы и всего двора, вместе взятых, но не останавливала принца. Принимать у него подарки мне уже не казалось унизительным.

А рядом, тут же, на мосту, не смолкая шумела пестрая толпа жителей столицы, парижская беднота, кормившаяся от случая к случаю. На истертых ступенях Нового моста, у его перил и прямо на тротуарах размещались чистильщики обуви, угольщики, носильщики, штопальщицы, старьевщики со своим тряпьем; на перилах моста раскладывались для продажи ленты, пряники, восковые, деревянные, картонные фигурки, куклы, старые книги, подошвы, подержанные брошюры. Уличные певцы-шансонье распевали здесь песенки, так и прозванные по названию моста «Pont neuf»; рядом с ними показывали свое искусство жонглеры, фокусники, гадалки и прочий люд без определенной профессии. Шарлатан продавал свои целебные средства рядом с одетым в красный костюм «зубодером», расположившимся со своими принадлежностями на кончике скамейки, снятом у торговки фруктами. Вблизи на набережной вывеска кричала, что здесь продаются «птицы, цветы и люди». Здесь можно было видеть вербовщиков рекрутов для королевской армии, громко зазывавших проходивших мимо молодых людей, которые за 30 ливров продавали свою свободу. В уличном кабачке под почерневшей от дыма парусиновой крышей грязная старуха раздавала почерневшей вилкой и ржавым ножом на выщербленных тарелках порции мяса, чечевицы, гороха, фасоли. Люди ели руками, поставив тарелку себе на колени. Принц как-то предложил мне такую еду и весело хохотал, увидев гримасу на моем лице, возникшую после первого же глотка.

Словом, Новый мост был велик, как мир, и, чтобы встретить нужных тебе людей, достаточно было прогуляться там в течение какого-нибудь часа.

Бывали мы и на Рю де ла Пэ, где находились самые модные магазины платья и обуви, но вкус принца я никак похвалить не могла.

Граф научил меня играть на скачках – делать ставки и даже выигрывать. Лет десять назад он привез из Англии моду на эту забаву, начавшую тогда распространяться. Отныне меня часто можно было видеть на трибунах ипподрома – впрочем, как и королеву. Я любила лошадей и была приятно удивлена, когда принц подарил мне целые конюшни с тридцатью редчайшими рысаками, – при всем желании их нельзя было оценить меньше чем в шестьдесят тысяч ливров.

С ипподрома, уставшую от азарта и напряжения игры, граф увозил меня в Пале-Рояль, справедливо зовущийся сердцем Парижа. В противоположность Новому мосту здесь не было сутолоки. Тут можно было найти все, что требовал самый изысканный вкус: редчайшие ткани, костюмы, украшения, милые дамские мелочи, лучшие картины и статуэтки, тончайшие вина, кушанья. Жизнь в Пале-Рояле казалась волшебным сном. Чтобы я отдохнула, мы заходили на обед в один из дорогих ресторанов. Здесь не только обедали, выпивали чашку кофе или шоколада, но и играли в шашки, домино, шахматы. Последней игре меня тоже научил принц. О себе он говорил, что играет в шахматы не хуже Филидора или Майо.