Фея Семи Лесов

– Знайте, дорогая, – сказала мачеха, уловив мой взгляд, – это герцогиня Диана де Полиньяк, ближайшая подруга королевы. И… и любовница младшего принца крови.

К королю мы шли через зеркальную галерею Версаля, его главное сокровище, самое великолепное чудо, и я была поражена, я даже онемела от восхищения. Блеск золота, сверкающая позолота, в которой радужными бликами, трепещущими и неуловимыми, отражались сотни свечей в огромных хрустальных люстрах, охватывали галерею цветным поясом огненного сияния. Пламя свечей ярко освещало грандиозные росписи на потолках, разноцветную мозаику, и искрами вспыхивало на парчовых портьерах. Я шла ошеломленная, удивленная, просто убитая этой красотой; она ослепляла меня, почти причиняла боль.

Я видела себя в громадных, бесчисленных венецианских зеркалах, поддерживаемых шаловливыми амурами, и казалась себе такой маленькой по сравнению с этим великолепием.

Мачеха шла, ничего этого не замечая.

– Вы помните все три реверанса, моя милая? – спросила она.

– Что? О, конечно!

Церемония представления ко двору прошла для меня как в тумане. Апартаменты короля были полны людей. Что-то долго говорил отец, ведя меня под руку к первым особам королевства. Потом я делала реверансы: первый, глубочайший, адресовался королю, второй – его братьям, графу Прованскому, толстому и неуклюжему, и графу д'Артуа, а также королевским теткам – принцессе Виктории и принцессе Аделаиде; третий же реверанс был адресован членам дома Конде и Конти, младшим ветвям бурбонской династии.

Потом я опустилась на одно колено перед Людовиком XVI и поцеловала ему руку. Король был явно смущен моим поступком и бросился меня поднимать – а ведь я действовала строго по этикету. В эту минуту я смогла разглядеть короля, но как-то невнимательно, будто в полусне. Людовик XVI оказался толстым, неповоротливым и, видимо, стыдливым; одет он был как-то странно – не то чтобы небрежно, но вся одежда сидела на нем мешковато. У короля было жирное лицо, полные губы и выразительный толстый нос с горбинкой – непременный признак всякого из рода Бурбонов.

Людовик XVI что-то говорил мне, приветствовал, я что-то робко отвечала…

Проснулась я лишь потом, когда получила разрешение удалиться, и меня мгновенно окружила толпа каких-то нарядных самоуверенных мужчин. Они целовали мне руки, говорили комплименты. Их было так много, что я никого почти и не запомнила. И тут меня разбудили, просто обожгли черные, дерзкие, даже наглые глаза графа д'Артуа.

Принц крови смотрел на меня так, будто я уже принадлежала ему душой и телом, будто он знал меня всю, с ног до головы. Я разгневанно тряхнула головой и отвернулась от принца, мгновенно вспомнив все то, что он говорил мне, четырнадцатилетней девчонке, в поместье Бель-Этуаль. Его высочество изволил тогда сказать, что я совсем несведуща в науке по имени Любовь… Что ж, мы еще поглядим, кто окажется опытнее!

Отец взял меня за руку.

– Пора к королеве, мадемуазель. Она вас еще не видела.

Ее величество в тот день была замечательно хороша.

Нельзя сказать, что черты ее лица были идеально красивы, но чудесное сочетание обаяния и вкуса делало ее неотразимой. Высоко взбитые пепельно-русые волосы, усыпанные, словно каплями росы, бриллиантами, выгодно оттеняли белизну высокого гордого лба и изгибы разметавшихся, как ласточки, бровей, ярко-синие глаза с игравшими в них легкомыслием и безмятежностью делали королеву похожей на простую женщину, ну а благородные линии тонких красивых рук, унизанных кольцами, ясно напоминали каждому, что перед ним – первая дама Франции.

Мария Антуанетта Габсбургская и Лотарингская была высокой женщиной, с тонкой талией и развитым бюстом, еще более подчеркнутым корсетом и глубоким декольте бального платья, однако ее рослость – свойственная всему дому Габсбургов – придавала ее грациозности оттенок королевского величия: достаточно было посмотреть, с каким достоинством двигалась она по скользкому паркету Версаля.

Ее величество была одета в небесно-голубое платье, густо расшитое серебряными розами; широчайшая парчовая юбка шуршала при каждом ее движении и плотно стягивала талию. Королеве исполнился тридцать один год, она совсем недавно родила четвертого ребенка и начинала полнеть, однако на сей раз было видно, что ее горничные и камеристки постарались, затянув корсет так, чтобы как можно выразительнее подчеркнуть линию талии.

Первым делом я взглянула на ее прическу, о которой ходило столько слухов, однако не увидела ничего особенного, если не считать роскошной диадемы ярко-голубого цвета, блестевшей среди тщательно завитых локонов.

Королева приняла меня в своем салоне в присутствии деверя, того самого графа д'Артуа, и принцессы де Ламбаль де Савой-Кариньян, известной своими любовными интрижками. До начала бала в Версале оставалось всего полчаса: в салон доносились пробные звуки музыки и скрип подъезжающих карет.

– Вы прелестны, дитя мое, – сказала мне Мария Антуанетта, играя веером, – вы станете чудесным украшением нашего двора.

– Ваше величество, – сказала я робко, – я хотела бы просить вас о милости.

– Говорите, принцесса, и не чувствуйте ни малейшего смущения, – всю заботу о вашей судьбе я беру на себя.

– О мадам, – сказала я, – мне необходимо всего лишь несколько минут внимания.

Королева улыбнулась.

– Боже мой, мадемуазель, двери моих апартаментов всегда открыты для вас… Знайте, что королева любит вас и сможет защитить.

Я упала на колени, больно ударившись о паркет, и чуть не заплакала. Слова Анри не оправдались – королева оказалась сущим ангелом.

– Ну что вы, что вы, мадемуазель, – ласково сказала королева, поднимая меня, – зачем такие крайности? Вы не при дворе российских императоров. У нас в Версале все очень просто. Мы люди без предрассудков… Вам не стоит оказывать мне столь высокие знаки почтения – я и так верю в него.

Трудно описать всю меру благоговения, надежды и преданности, переживаемых мною к королеве в тот миг.

– Благодарю вас, ваше величество, – сказала я.

Мария Антуанетта, улыбаясь моей наивности, протянула мне руку для поцелуя.

– Я буду рада видеть вас во время утреннего ритуала в качестве фрейлины, – сказала королева, ласково потрепав меня по щеке. – Я сделаю все, чтобы вы были счастливы, мое прелестное дитя.

Мария Антуанетта удалилась, приветливо пожав мне руку Я присела в глубочайшем реверансе.

В проеме двери мне пришлось столкнуться с графом д'Артуа, который отчего-то задержался и отстал от своей коронованной свояченицы.

– Прошу прощения, ваше высочество, – сказала я машинально.

Принц крови был молодой человек лет тридцати, настоящий щеголь, весь увешанный драгоценностями и кружевами, стройный, очень красивый и очень самоуверенный.

– Ничего, мадемуазель, ничего, – произнес он, пристально меня разглядывая. – Я, кажется, уже видел вас когда-то, не так ли?

Я не сочла нужным отвечать на этот вопрос.

– Будьте так любезны, принц, – сказала я, – не могли бы вы оказать мне услугу… словом, речь идет о королеве… объясните мне, что значат слова ее величества «присутствовать при утреннем ритуале»?

– Вам Туанетта сказала такое?

– Мне сказала это королева, – отвечала я, смутно догадываясь, что он называет Туанеттой Марию Антуанетту – очевидно, по праву родственника.

– Это значит, мадемуазель, что вам поручат держать рубашку Туанетты, – произнес принц улыбаясь, – или чулки, или… таз для умывания. Впрочем, нет: таз держит Диана.

Я не поняла, кого он имеет в виду. Он добавил:

– Диана де Полиньяк…

Я буду рядом с той надменной дамой в золотом? Меня охватила робость. Мне никогда не приходилось присутствовать при подобных ритуалах, я даже не знала, что входит в обязанности фрейлины!

– Ну, мадемуазель, по вкусу ли вам подобные упражнения?

– Нет. То есть да. Словом, я не знаю…

Граф д'Артуа смотрел на меня весело и нагло, словно ему нравилось мое смущение.