Страница 12 из 80
В конюшне две упитанные буланые лошади пережевывали сечку. Фыркали, ударяли копытами в настил. Ергуш видел: конюшня большая, много стойл. Наверное, здесь живет много лошадей, только сейчас их нет дома.
Из овина слышались странные звуки: чак-чак-чак… Звуки были неровные, слабые. Ергуш приоткрыл ворота, скользнул в овин. Там была крестная. Она крутила колесо соломорезки, резала солому. Ей было трудно.
Ергуш молча встал к машине с другой стороны, к большому колесу. Ухватился за ручку, начал крутить быстро, сильно. Крестная не выдержала, отпустила ручку, сказала:
— Ого, сила у тебя как у мужика! Хороший растет работник. Крути!
Ергуш скинул кабаницу, взялся как следует. Ножи соломорезки зачавкали часто, равномерно. Крестная проворно развязывала снопы, укладывала, подавала солому. Из-под ножей потоком лилась золотая сечка.
ТРИ СЫНА
К обеду во двор въехали две пары лошадей, запряженные в простые телеги, без бортов. Одна пара гнедая, другая буланая. На лбу у лошадей белые лысины.
На телегах сидели три сына крестной Будачи́хи и старый работник. Они выпрягли лошадей, отвели в конюшню и пошли обедать.
Крестная наполнила галушками глубокие миски. Ергуша домой не отпустила — подала ему тоже миску и деревянную ложку. Стали есть, выскребали миски ложками. Сидели на лавках вокруг большого стола. А работник То́маш ел за отдельным столиком у двери. У него была самая большая миска. Он горбился над ней и покряхтывал.
У ног Томаша возился со своей миской Казан. Он быстро опорожнил ее, стал вылизывать, миска под его языком крутилась юлой. Полизал дно, а там уже ничего нет. Потянулся, зевнул и медленным шагом удалился во двор — спать в тени под телегой.
За столом никто ни слова не проронил. Сыновья крестной Будачихи оглядывали Ергуша, только глазами расспрашивали. Он тоже молчал, работал ложкой да украдкой поглядывал на Будачей. Прикидывал, что за люди, сильные ли…
Старший, Ондрей, носил под носом короткие темные усики. Хмурился. Такой взрослый, а не женат. Наверное, он очень сильный, самый сильный из братьев. Грудь у него широкая, походка грузная.
Среднего звали Яно; этот все улыбался добрыми глазами. Лицо у него было бритое, нос длинный, с горбинкой. Он приветливо смотрел на Ергуша.
Младший, Йожо, был щеголь. Сапоги начищены, рубашка — как снег. Хотел, видно, нравиться девушкам, на Ергуша почти не обращал внимания и гордый был, как породистый конь.
Длинноносый Яно доел первый и сказал:
— Бревна мы свезли под самый лес. После обеда пойдем лошадей купать. Пойдешь с нами? — обратился он к Ергушу.
— Пойду! — ответил тот.
— Это сын моей крестницы. Солому резать помог мне, хороший работник.
Ергуш покраснел от похвалы. А крестная прибавила еще:
— Не подпускайте его к Пе́йо, как бы не лягнул.
Все встали. Длинноносый Яно взял с собой Ергуша.
— Пойдем, — сказал он. — На речку пойдем.
ВПЕРВЫЕ ВЕРХОМ
Яно вывел из конюшни пару буланых с лысинами на лбу и сказал:
— Это мои кони, Фе́ро и Ми́шо. Возьмись за гриву, вскочи и держись хорошенько.
Ергуш левой рукой ухватился за гриву Феро, подпрыгнул, навалился на спину лошади и сел верхом. Яно вынес ведро, положил в него скребницу и гребень, взял Феро и Мишо под уздцы и повел со двора, весело посвистывая.
Лошади, упитанные, здоровенные, как колоды, шли валко. Мишо время от времени притирался боком к Феро, придавливая ногу Ергуша. Ергуш терпел, ничего не говорил. Думал: «Подстегнуть бы коней, галопом бы поскакать, чтоб пыль столбом… Полететь вихрем…»
Лошадиная спина была широкая, Ергушу пришлось сильно раскорячить ноги. «Хоть спи, как в постели», — думал он про себя.
Миновали бревна перед фабрикой, подошли к каналу. Яно вскочил верхом на Мишо, погнал лошадей в воду. Они упирались, однако вошли. Камни на дне загремели под тяжелыми копытами. Вода была неглубокая, под брюхо лошадям.
Яно запел песню и повернул коней вниз по течению. Вышли из канала в речку. Она разлилась широко, и здесь было еще мельче. Только под ольхой было глубоко — в том месте, где Ергуш поймал за зеленый передничек Вилько Галая. Тут они повернули к берегу и остановились. Яно засучил штаны выше колен и спрыгнул в воду. Ергуш соскользнул за ним. Яно привязал лошадей к корням ольхи и крикнул:
— Мама родная, вода-то как лед! — протянул Ергушу ведро: — Поливай, только на голову им не лей. Этого кони не любят.
Ергуш стал зачерпывать воду ведром и обливать лошадей. Они встряхивались, фыркали, ударяли ногами.
Вокруг лошадей закружились слепни. Садились им на ноги, на пах. Лошади подергивали мускулами. Ергуш бил слепней ладонью. Шлеп! Шлеп! Слепень, оглушенный ударом, падал в воду, вода относила его. Потом он потряхивал крыльями, взлетал, носился над водой, пока не забывал, что с ним случилось, и опять возвращался к коням.
Мишо то и дело загребал передней ногой.
— Но! — кричал ему Яно. — Повалиться хочешь, бездельник!
Ергуш шлепал, поливал коней. Короткая шерсть их ерошилась, слипалась в косички под струями воды. Яно расчесывал ее скребницей и гребнем. Под конец гладил ладонью, и шерсть блестела как зеркало.
Выкупанных лошадей отвязали, сели на них и поехали вброд по воде. Когда вышли к фабрике, Яно подхлестнул своего Мишо, за ним поскакал Феро. Ергуша стало подбрасывать, зубы застучали. Дух захватило, закололо в пояснице. Но он стиснул зубы, держался, молчал из упрямства. Яно оглядывался на него, смеялся весело:
— Не боишься? Душу вытряхнет…
— Не боюсь, — проговорил Ергуш и заставил себя улыбнуться…
Лошадей поставил в конюшню. Теперь можно было и отдохнуть. Ергуш был больше не нужен. Он поблагодарил крестную Будачиху за обед и бегом пустился домой, на Разбойничий Хоровод.
ЧЕРНАЯ СВИНКА
Мама сердилась:
— Где это видано? Носишься с утра и к обеду не явился! Бродяга!
Ергуш объяснил: будачевская крестная его забрала. Трудно ей было солому резать. Помог ей. Она дала ему молока и целую миску галушек. Галушки вкусные были, с брынзой и шкварками.
Анна ухмылялась противно, оглядывала Ергуша, его ноги и руки. Повертелась вокруг него и сказала:
— Навозом воняет! Хоть сейчас в работники!
Ергуш покосился на нее, зубы стиснул, ничего не сказал. Непонятый, сердитый, повалился навзничь на лавку.
Рудко сидел на пороге. Строгал палочку тупым ножом и усмехался так же противно. Рад был, что Ергушу досталось.
Мама наполнила миску зеленой фасолью, поставила на лавку.
— Ешь, — сказала она. — А крестной моей матери и вперед помогай…
— Мы и на лошадях ездили, — продолжал Ергуш, лежа и глядя в побеленный потолок. — Коняги у них толстые, как свиньи. Я на Феро ехал, вот так ноги пришлось расставить! — Он показал, как надо было расставить ноги, и угодил пяткой в фасоль. Фасоль была горячая. Ергуш обжегся, вскочил.
— Зачем сюда поставили? — плаксиво закричал он. — Всю ногу обварил теперь!
Мама так и затряслась, удерживаясь от хохота. Знала, что фасоль вовсе не так уж горяча, чтоб обжечь. Анна смеялась громко, Рудко подскакивал от радости.
— Нечего ржать! — сердито крикнул Ергуш.
Он схватил миску с фасолью и жадно съел.
В кухне стемнело. С юга наплывали тяжелые тучи, ветер рвал деревья.
— Гроза идет, — сказала мама.
Ергуш вышел в сад. Теплый вихрь теребил волосы, обдувал голую грудь под расстегнутой рубашкой. Рубашка надулась, как шар. С деревьев падали отломанные ветки. Птицы укрылись, и не видно их. Брызнул дождь — большие редкие капли. А потом сразу хлынул как из ведра. Ергуш спрятался в сарай, стал смотреть на ливень.
Туча играла зеленоватыми отблесками. Громыхал гром, молнии взблескивали, похожие на длинные кнуты. По двору плясали маленькие водяные колпачки.
Плескалось, журчало, гремело. Вспыхивало мгновенно и темнело снова. На берегу Ольховки молнией срезало большой сук у вербы. Еще сильнее припустил ливень. Трава полегла, ручейки грязной воды зазмеились по двору. Мама зажгла в кухне сретенскую свечу, тихонько молилась.