Страница 11 из 12
Внезапно Екатерина замолчала, а минуту спустя наклонила голову и, закрыв руками лицо, заплакала. Михаэль сидел, не в силах пошевелиться. Мачеха, о которой Клава не любила говорить, к которой почему-то относилась хуже, чем та заслуживала, плакала беззвучно и горько, содрогаясь всем телом. Нужно было уходить, но Михаэль не мог пошевелить ногой. Сознание своей ничтожности приковало его к месту. Ничтожности, которую он лишь теперь в полной мере осмыслил. Какой же он негодяй! Считал себя безупречным, тосковал по Клаве, которую сам же покинул там, у Мясного Бора! Не нашел? Конечно! Потому что не искал, как надо! Любовь? Это Клава любила, а он? Испытывал такие же чувства или только ревновал к ней, как к своей собственности?
Несмотря на то что Екатерина велела ему убираться, Михаэль сидел, опустив голову.
Выплакав слезы, Екатерина посмотрела на Михаэля:
– Ну, чего сидишь? Ведь говорю: забудь сюда дорогу. Я, как она мне про тебя рассказала, сразу ей ответила: «Не пара он тебе. Чужой». Как в воду глядела. Мало того, что нерусский, так еще и жи… – прикусила язык мачеха. – Ладно! Что на тебя злиться? Горю не поможешь. А теперь – иди-ка ты отсюда своим путем…
Михаэль не помнил, как вышел из квартиры, спустился по лестнице. Оглушенный, стоял он на перекрестке, пытаясь собраться с мыслями. Надю Михаэль решил не дожидаться. Зачем? Не в состоянии он, после того что произошло у Екатерины, вести разговор, улыбаться. А если эта Надя смотрит на него как на мужчину? И для этого пригласила? Но после такого разговора ничего не получится. Не может он сейчас с женщиной быть. И Клава все время перед глазами.
«А Надя, – опять подумал Михаэль, – не зря к себе зовет. Как она говорила? “Ты что, на танцах в первый раз? Или не мужик?”».
Повернувшись, Михаэль направился к станции, не очень ясно представляя себе, где она находится. Он уже приближался к концу улицы, пытаясь сообразить, куда повернуть: направо или налево, когда услышал за собой быстрые шаги. Его догоняла Надя.
– Мы же договорились, – с упреком сказала она. – Почему убегаешь?
Михаэль не знал, что ответить. Объяснять? Слишком долго, да и поймет ли эта женщина? А кроме того, почему он вообще должен что-то объяснять? Это его и только его личное дело.
Но подумав так, Михаэль вдруг ощутил потребность выговориться. Рассказать все. Передать кому-то, неважно кому, хоть часть того, что, словно пудовый мешок, давит на сердце. Сейчас он с Надей? Ладно, пусть будет Надя…
И пока они шли, Михаэль повторил все, что рассказывал Екатерине, добавив к этому реакцию мачехи. Себя выгораживать не стал. Сказал, словно приговор вынес:
– Если она погибла – то из-за меня. Если оказалась в плену – тоже.
К его удивлению, спутница промолчала. Михаэль заметил, что они снова оказались на той, похожей на деревенскую, улице, где он провалился в грязь. Надежда остановилась у единственного, наверное, в этом месте двухэтажного дома:
– Здесь и живу.
Квартира Нади была на первом этаже.
«Чисто, прибрано, – невольно отметил Михаэль. – А где же ребенок?»
Но долго задаваться этим вопросом не пришлось. Надя сказала, словно читала мысли:
– Я дочку к маме отвела. Она тут живет, неподалеку. Снимай шинель, располагайся.
«К маме! Вот зачем она отлучилась! Ну конечно, ей нужен парень. Молодой, крепкий». А он, Михаэль, мало того, что расстроен, так и в себя еще после ранения толком не пришел.
Еды у Нади было немного. Это не удивляло. Михаэль знал о голодном существовании тыла. Он вытряхнул содержимое своего мешка: все, чем снабдили в госпитале, но хозяйка сделала решительный жест:
– Это и это убери. В дороге что станешь есть?
И поставила на стол бутыль с мутноватой жидкостью:
– Будешь?
Михаэль так и не научился пить самогон. Его начинало мутить. Но перед Надей нельзя было показывать слабость.
– Давай!
«Неужели она ничего не скажет? – подумал Михаэль. – Зачем же я ей рассказывал? Нет, не может быть! Такая не промолчит».
Он не ошибся. Внимательно и, как показалось Михаэлю, немного насмешливо проследив за тем, как гость налил и выпил четверть стакана, Надя заговорила:
– Значит, пропала без вести. Бедная Клава! Помню ее. Мы же с ней в одной школе учились. Только я на четыре класса старше была. Отцы наши вместе работали. Клавин, покойный, мастером был цеховым, а мой-токарем. Знатным. В газете про него писали, медалью наградили. А потом… – как будто споткнулась Надя.
– Что потом? – осторожно спросил Михаэль.
– Арестовали его потом, вот что. Посадили. Десять лет дали за саботаж. Оклеветал кто-то. А он два года отсидел и за месяц до войны вернулся. Да и то сказать – если б не Алексей Спиридонович, отец, значит, Клавин, так бы и сгинул. Алексей Спиридонович к нам домой вдруг заявился и говорит: «Не верю я, что Захар, отец мой то есть, – уточнила Надя, – саботажник. Хоть убейте, не верю. Знатный производственник, награжденный – и враг? Не разобрались, честного человека посадили!» А с Алексеем жена его пришла, Екатерина. Та, которую ты навещал. Как вцепится в мужа! «Ты что такое говоришь?! – кричит. – Не видишь, что вокруг творится?! Да тебя самого за такие речи посадят!» А он ей: «По-твоему, справедливости больше нет? А я тебе говорю: есть справедливость! До самого Сталина дойду, если надо!» Екатерина как задохнулась. За грудь схватилась, слова сказать не может. И знаешь, Миша, нашел наш Алексей Спиридонович правду. Уж не знаю, как он ее искал, кому что говорил, кому писал, только отец вернулся – и сразу к Алексею: «Ты – мой спаситель. Если б не ты – не видать бы мне больше дома». А Спиридоныч только рукой махнул. Иди, мол, работай. Станок твой тебя дожидается. Тут и война подоспела. А у Спиридоныча бронь была. Сыновей-то его, Митю и Костю, призвали, а у него бронь. Так он из военкомата не выходил, пока и его на фронт не отправили. «Я, – говорит, – не такой еще старый. Что же, за сыновей моих прятаться буду?» Вот так и погиб. В одно время со мной похоронку жена получила. И Митю, старшего, убили. А Константин воюет где-то…
Это Михаэль уже знал и догадывался, что рассказ Нади – предисловие.
– Тогда и Клава на фронт ушла. Значит, любовь у тебя с ней была? Говорила Екатерина, что письмо получила от Клавы. Она там про тебя написала. А я от кого слышала? От отца. Он к Екатерине часто заходит. Мало ли чем помочь надо. Так и говорит: «До смерти помогать буду. Я у Спиридоныча-покойника в неоплатном долгу». Что не пьешь? Налей-ка еще!
Самогон ударил в голову. Теперь голос Нади звучал так, словно она находилась в другом углу комнаты.
– Ты, Михаил, себя зря не казни. Я, может, и не самая умная, а так думаю, что не мог ты ничего сделать. Даже если б нашел свою Клаву – не вытащил бы ее из пекла этого. Времени у тебя не было. Убили бы вас обоих или в плен взяли. Я почему говорю? Сосед наш без руки вернулся. Он как раз там, на Волхове, был, в Долине смерти той. Много чего рассказывал. А в один прекрасный день глядим – нет соседа. Забрали. Говорят, на базаре болтал да на станции. Нас потом предупредили в милиции: «Будете распространять пропаганду вражескую – за ним пойдете». Только я не милиции нашей – ему поверила. Слезам его. А ты, если б даже в плен попал, тебе что плен, что смерть – все одно. Думаешь, я не вижу, кто ты? У нас на фабрике начальник цеха такой же был, Шнейдер Лев Семёнович. Из эвакуированных. Строгий, принципиальный.
Законник, одним словом. Девчонки наши вначале на него косились: молодой, а тощий, как Кощей, и ни на кого не смотрит. Все о чем-то своем думает. Ну и окрестили Скелетом, а некоторые переговариваться начали: мол, еврей и все прочее. Другие воюют, а этот в тылу окопался. Бабами командует. Ты не обижайся, у нас тут всякие есть.
– Да я понимаю, – невесело усмехнулся Михаэль. – Мне тоже разное говорили.
– А ты на дураков не гляди, – отозвалась Надя. – Послушай дальше. Косились, косились, пока у одной из наших сынишка не заболел. Оставить не с кем. Она туда-сюда, отгул нужен. А мы – на военном положении, хоть и швейная фабрика. Какие там отгулы! Нечего делать, пошла она к начальнику. Возвращается пришибленная. Смотрим на нее, переглядываемся, дескать, все ясно: послал ее куда подальше Скелет. А она нам: «Девочки, родные, не поверите! Отпустил! “Идите, – сказал, – домой, не волнуйтесь. Мы вас прикроем”. На “вы” назвал, а у самого платок в руке, и кровь на нем».