Катализатор. Серебряный Сумрак

2

О внезапной смерти папы Инна услышала, вернувшись с предновогодней школьной дискотеки. Не было ни грызущей сердце тревоги, ни многодневных предчувствий, ни бессонных ночей — где злая беда, с кем?

Просто дома ждал белый клочок телеграммы, а на мерзлую черную землю падал припоздавший в тот год снег. В еще не холодном воздухе кружились липкие снежинки, а слезы на щеках замерзали не сразу.

А обычно чуткая бабушка впервые не посочувствовала. Папу она не любила. Как и положено — бывшего мужа единственной дочери. Впрочем, нынешнего она считала не лучше.

Странная смерть. Пьяная драка. Будто бы толкнул случайный собутыльник. Перелом основания черепа, не сразу нашли, в той деревне не было даже медпункта… Несчастный случай, косвенная вина в убийстве. Ничего не помнящий преступник — обычный деревенский алкаш. Там таких — каждый третий.

— Меньше надо было квасить! — жестко припечатала непримиримая бабушка. — Неизвестно, с кем.

Увы, бедный папа никогда не пил при любимой дочери, но без нее закладывал за воротник частенько. Многолетнее одиночество сломает почти любого.

Если Инна что тогда и поняла, так это, что в своем горе любой человек — всегда один. И глушить его в крепком алкоголе или еще в чём бы то ни было — нельзя. Если с тобой потом что случится, окружающие запомнят грязное и позорное следствие, а не горькую причину. Был пьян — так и надо жалкому алкоголику. Рыдал ночью на холодной, темной улице, вжавшись замерзшим лицом в серую бетонную стену первого попавшегося дома, и попался маньяку-психопату — сам виноват. Нечего было где-то шляться, когда все нормальные люди спят.

К счастью, настоящий маньяк Инне тогда не встретился. А от подозрительного дядьки на улице удалось удрать.

Горе она запила новогодним шампанским…

Бабушка умерла в конце праздников. Просто сердечный приступ. Прилегла после обеда отдохнуть — и уже не проснулась. И по возвращении от подруги Инна опять не чувствовала ничего. Да и в первые минуты при виде бабушки — тоже.

Единственной наследницей стала мама. На полгода, пока еще нельзя вступить в права, она разрешила Инне остаться там. Несмотря на назойливые уговоры пьяного отчима, что «квартиру надо сдать, а девка ленивая пусть идет работать — взрослая уже».

— Живи пока здесь, — щедро разрешила мать. — Вот, возьми — на месяц должно хватить, а дальше как-нибудь сама. Сама видишь: мне еще Наташку поднимать. А ты взрослая уже, почти шестнадцать лет. Раньше в этом возрасте колхозом руководили.

И полк в войну водили в смертельную атаку. Знаем. Только то были не мама и не отчим. Больше всех от других всегда требуют те, кто ничего — от себя.

Жуткая ситуация — бабушка не пожалела папу, а теперь ее саму не жаль никому, кроме Инны. Жадный отчим даже обрадовался — удастся залатать вечные дыры в семейном бюджете. Жаль, Инна — несовершеннолетняя еще, придется уговаривать выписаться. Да еще и опеку «подмазать». А так вышвырнули бы и делов-то. В приют бы еще можно — так не пойдет ведь. А насильно в шестнадцать уже не забирают. Да и не выпишешь уже тогда точно. И квартиру никак не продашь. Опека клещами вцепится. На взятках разоришься.

Скудные деньги таяли, никакая работа не находилась. Особенно та, на которую сдадут жилье. Да еще и малолетке. И всё холоднее был по телефону мамин голос.

Ровно через двадцать пять дней позвонил привычно нетрезвый отчим. Заявил, что есть деловые люди, готовые снять «эту халупу». И чтоб или платила реальные деньги, или сваливала по известному адресу. И если через неделю Инна всё еще будет там, он скажет каким-то «друзьям», которые с ней по душам вежливо побеседуют. После чего Инне никакое жилье уже не понадобится — и на том свете, и в интернате для инвалидов всё бесплатно. А если она вдруг случайно отобьется — то и в колонии. Поэтому в ее же интересах «договориться добром».

Инна, не дослушав, бросила трубку.

Будь жив отец, она могла бы сейчас уехать к нему. А теперь ее жизнь полетела ко всем чертям за считанные дни, а жизни двух самых близких людей…

А подруги? Эти дни показали, что не было у Инки Серебровой никаких подруг. Друзей, впрочем, тоже.

Пить она не стала. Еще не хватало потом услышать: «Так этой алкашке и надо!» С того света.

Впрочем, скажут всё равно. Наврут. Может, и о бедном папе — нагло наврали?

Поехать и разузнать точно, что ли? Всё равно уже терять нечего. Успела потерять и проиграться вчистую.

И так жутко ставить на себе крест в шестнадцать лет! Неужели — всё? Больше ничего хорошего уже не будет? Пожила — и хватит. Тут «нормальным» людям надо «Наташку поднимать», машину новую купить, отдохнуть летом съездить…

Так несправедливо, такого не должно быть! Если б можно было повернуть неумолимое время вспять — Инна никогда бы не жаловалась на трудности в далеком лесу! Как было бы здорово сейчас греться у печки в старом папином домике, что сдавали ему в деревне за копейки. Выпить брусничного чаю, послушать папины рассказы…

Он так хотел почаще видеть единственную дочь, хотел проводить с ней время, так Инне радовался, а теперь она не нужна никому! А его больше нет. Нигде!

Почему двое замечательных людей умерли, а всякая мерзкая погань, вроде непросыхающего отчима, не только жива, но еще и всех вокруг переживет?! Неправильно, неправильно, неправильно!

Заснула в ту ночь Инна с трудом — уже под утро. На зыбкой грани между ночью и поздним рассветом.

Туманно грозил кривым пальцем злобно кривляющийся отчим, жалко и бесполезно всхлипывала мама, притворно скулила Наташка. А потом все трое жадно и скрупулезно считали деньги (мятые, засаленные бумажки!) от сдачи квартиры. Спорили, кому что купить в первую очередь. Денег — мятых бумажек! — не хватало, вся семейка яростно ругалась. И вдруг вспомнили, что сначала нужно еще куда-то убрать мешающую всем Инну. И все разом обернулись к ней.

А отчим вдруг заявил, что Инну тоже можно продать. И потянулся к телефону. Звонить «друзьям»…

А вот мобильник трезвонит на самом деле. Только что вырвал Инну из рваного, дерганого сна. Выдернул за шкирку.