Анфиса. Гнев Империи

На пастбища побежали втыкать вербу, освящённую архиепископом, а на скотном дворе, как знала Анфиса, вбивали окроплённые осиновые колышки, чтобы нечисть не портила скот и не воровала молоко. Если б не подслушанный разговор и не сам отказ от неё Лукьяна, она наверняка бы и сама во всём этом участвовала

Помогла бы развесить чеснок и боярышник у двери, пробовала бы воткнуть вилку прямо зубьями в стол, в том году у неё это даже слегка получилось со злости после ряда неудач и с хорошего размаху. За исключением ритуалов с крапивой, всё остальное ей хоть и частенько было не очень понятно, но довольно-таки нравилось.

Ещё позже, когда венки были сплетены, травы собраны, а еда роздана, все женщины должны были водить хоровод на площади. А не пришедшие подозревались в ведьмовстве. Мол, насобирали не только целебных, но и запретных чародейских трав и теперь сидят по домам, втихаря варят зелья в столь сильную в своей энергетике ночь.

Таких вытаскивали из изб, раздевали и секли крапивой прямо возле огня костра, чтобы тоже очистились за компанию вместе со всеми. Конечно, вместо ведьм обычно доставалось самым занятым, ленивым или просто позабывшим о ритуале хоровода, забегавшимся в делах и заботах.

VIII

Наступало время ночных костров. Солнце закатилось за еловый лес, что за широким пологим холмиком возвышался на западе от деревни. Очищающий огонь, который старинными способами добывали мальчишки, мужики и молодые парни, был призван очистить касанием языков своего пламени от всяких немочей, порчи, и колдовских заговоров, снимая проклятья. А так же, как считалось, укреплял ауру, чтобы нечисть разная не трогала, русалки не топили, домовой не душил.

Влюблённые и молодые женатые пары прыгали через костёр, взявшись за руки. Если во время прыжка их руки оставались сцеплены вместе, то считалось, что это явная примета их будущего брака. Анфиса тоже прыгала через костёр в надежде исцелиться от своего недуга, от проблем с дыханием. Дышала этим жаром, что вокруг себя создавал огонь, при этом стараясь, чтобы на неё не шёл горький дым.

После ритуальных прыжков парни доставали из костров головешки, раскручивали, устраивая в темноте изумительное световое представление из искр и тлеющего дерева, а затем бросали их в воду, наблюдая вместе со всеми, как они гаснут с гулким шипением.

Некоторые музыканты расхаживали с лютнями и вообще напевали обо всём, что только видели. Например, могли приставать к девушке, бренча по струнам и горланя: «Светит полная луна, что ж красавица одна?». Анфисе такие певцы не слишком-то нравились. Она продолжала выискивать глазами отца, бродя по улочкам.

– Кто там с кладбища идёт, уж не дед ли наш Федот? – бренчал пьяным голосом изрядно подвыпивший молодой человек в белой рубахе с парадным алым поясом в тонкую светленькую полоску. – Тили-тили, дили-дили… мы ж тебя похоронили… – сощурив взор и нахмурив брови, вглядывался он с недоумением на ковылявшего старика.

Тот резким выпадом набросился на парня, схватив зубами за руку. Да так укусил, что аж кровь брызнула, мигом обагрив ткань рубахи алыми разводами. Раздался визг, люди переполошились, кто звал на помощь, кто пытался их разнять, а пара перепуганных женщин устремились прочь от такого зрелища… Но дорогу им перекрыли ковылявшие из темноты мертвецы.

Полуразложившиеся, гнилые, с торчащими костями и видневшимися из-под слезшей кожи деталями черепа, покойники целой толпой шли с кладбища в деревню и уже были здесь. Были повсюду, тихо подкравшись в пелене сгущавшейся ночи.

Ожившие мертвецы набрасывались на жителей со звериной жестокостью. И при этом все в жутких обликах озлобленной нежити к ещё большему ужасу для себя признавали в них своих предков – умершего мужа, родителей, даже скошенных болезнью детей. Любое замешательство стоило жизни. Почти каждый, кто остолбенел, становился добычей. Паникующие жители не понимали, как им сопротивляться, многие просто опешили, оказавшись вмиг жертвами свирепых покойников, не представляя, как можно руку поднять на тех, кто был дорог.

Но поднявшиеся из могил явно не помнили, кто они такие, не имели воспоминаний о прежней жизни и не узнавали теперь своих соседей и близких. Они нападали со всех сторон, безжалостно хватая и разрывая на части. А вот те вполне признавали недавно умерших и до последнего боялись их оттолкнуть, не веря своим глазам. Воздух огласило ещё больше криков и воплей, сопровождавшихся треском рвущейся одежды и мерзостным чавканьем.

Анфиса застыла на месте от окружающего её ужаса, и спасало её от гибели лишь положение посреди дороги. Впереди кипели краткие вспышки сражений, быстро подавляющие всякое сопротивление со стороны живых. Слева и справа пробудившиеся покойники вовсю ужинали теми, кого им удалось схватить. Надо было бежать, пока и до неё не добрались. И, взяв себя в руки, перепуганная девчонка, бросилась прочь.

Дыхание перехватывало от пережитого ужаса. В глазах так и стояли эти сцены вонзающихся в плоть сквозь наряды и кожу зубов. Мороз пробирал по коже, а по спине то и дело пробегали мурашки. Казалось, даже волосы у неё встали дыбом от всего увиденного.

Мёртвые не кричали, не рычали, даже не шипели. Они молча набрасывались и с остервенением срывали куски кожи, вгрызались в плоть ещё живых и вопящих горожан. Даже сквозь самые дикие предсмертные визги доносился этот пробирающий до мурашек скрип костей, стук старых зубов, грубые тошнотворные звуки пережёвывания и новых жадных укусов. Это были зомби – полоумные, деградирующие в свои самые низменные инстинкты марионетки, руководствующиеся только жаждой насилия и голодом.

И сердце Анфисы сдавливала беспомощность с осознанием того, что она сейчас ничего не способна сделать для тех, кто отчаянно трепыхался, кричал и звал на помощь. Вот теперь было и вправду полное ощущение собственной бесполезности в этом мире.

Девочка даже не знала, куда деваться. Прятаться? Но где? С разных сторон раздавались перепуганные крики и виднелись шагавшие с кладбища зомби. Следовало и побежать в дом бабушки, заодно предупредив Нану с Климентом и помощницу Кетли, но в то же время отец её был где-то здесь, ведь они вместе пришли сюда. Нужно было отыскать и его. Но насколько в доме бабули вообще безопасно? Может, лучше всем убраться подальше, хоть в лес, хоть куда. А вдруг это восстание началось повсеместно, и в ближайших сёлах и городах сейчас творится то же самое?

– Нет! Нет… только не сейчас, – сгорбившись, хваталась девочка за грудную клетку, комкая ткани, ленту банта и передние пуговицы платья, в которое переоделась после дуэли на мечах. – Полный провал…

Анфиса в приступе паники не могла дышать. Внутри всё сжималось, горело, отдаваясь по лёгким пульсирующей волнообразной болью. В глазах то плясали зайчики, застилая обзор, то наоборот, сгущалась по краям тёмная пелена, делая видимость ещё хуже.

«Вдох-выдох, вдох-выдох» – звучал в голове неприятный голосок Наны напоминанием о дыхательной гимнастике, что ей приходилось делать регулярно по нескольку раз в день под присмотром строгой бонны. Кое-как удалось справиться: нос задышал, а с воздухом, преисполненным дыма и всё ещё церковных ароматов, вернулось и ощущение реальности. Вот только сейчас она была страшнее любого ночного кошмара.

Вокруг деревенский народ начал сопротивляться. Хватали, что было под рукой, загоняли с улиц своих по домам и вооружались кто молотком, кто вилами, кто косой. Но армию мертвецов это не останавливало. Они легко теряли отсечённую руку, даже не обращая внимания. Отсечённая голова продолжала клацать зубами, а обезглавленное тело всё шагало и тянуло костяные пальцы с гнилой плотью, хватая всё, что попадается под руку.

Ожившие покойники двигались с застрявшим в черепе топором, даже не думая останавливаться. Не ощущали ни боли, ни страха, лезли вперёд, врывались в дома, и, казалось, никакие ритуальные действия сейчас от них не защищали. Ни чертополох, ни освещённая верба, ни крестное знамя.