Крылатый связист

Рассказы о ребятах, их самоотверженной помощи матросам, разведчикам; о солдате, который погибает за власть Советов. События в этих рассказах происходят в годы гражданской войны. Для младшего школьного возраста.

Крылатый связист

КРАСНЫЙ

ФЕНОМЕН

«ИНТЕРНАЦИОНАЛ»

Р2

Al 8

Легендарная, вечно живая героика гражданской войны встаёт со страниц рассказов Виктора Авдеева. В них живут и действуют ребята фабричного посёлка, портового городка. Автор рассказывает об их самоотверженной помощи революционным матросам, разведчикам. Вот Пашка Заруба, рискуя жизнью, буквально из-под носа у белоказаков выхватывает почтового голубя, пущенного краснозвёздным лётчиком («Крылатый связист»). Вот воспитанник приюта Савка разбрасывает в приазовском городке листовки («Феномен»). А герой рассказа «Интернационал» капельмейстер Юсалов жертвует жизнью за власть Советов, за новое искусство.

Напишите, понравилась ли вам эта книга. Отзывы о ней присылайте по адресу: Москва, А-47, ул. Горького, 43. Дом детской книги.

Рисунки И. Михалкова

Крылатый связист

I

Матрос Хобля, связной штаба красноармейского полка, со своими почтовыми голубями расположился у солдатки Зарубы, на краю слободки. С рассветом хозяйка уходила на ткацкую фабрику. В избе оставался её сынишка Пашка, вихрастый широкогрудый мальчишка, конопатый, точно кукушкино яйцо. Ноги Пашки болтались в материных штиблетах, как толкачи в ступе, передний зуб был сломан в драке, и он ловко сплёвывал через него, на зависть всем ребятам слободки. Весь день Пашка крутился возле голубей, и матрос подарил ему штаны, широкие, точно колокол. Мальчишка подсучил их, вышел на улицу и остановился на углу, важно сунув руки в карманы.

На солнцепёке, у фабричной стены, ребята играли в бабки. Они бросили игру, окружили Пашку.

— Чего же ты, Щербатый, не выходишь гулять? — заискивающе спросил его закадычный приятель Лёвка Мухрай, скуластый, с узкими зелёными глазами и в картузе с оторванным козырьком. — Задаёшься? А мы снаряд нашли!

— Некогда, — сказал Пашка и выставил ногу. — Занятый голубями.

— Покажь почтовых, я те свинчатку дам.

— Это военных-то? Сходи на базар, кур погляди.

Ребята почтительно замолчали.

Пашка снисходительно позволил товарищам пощупать добротность сукна на своих штанах.

— Постоялец мне картечин дал, он у большевиков за главного. Как не схочет голубями почту пересылать, то красные и не узнают, где сидят кадеты. Сам товарищ Ленин про воздушную связь интересуется.

Пашка вынул из кармана ореховую рогатку с красной резиной, вырезанной из кишки клистирной трубки, заложил картечину и стал искать глазами, во что бы выстрелить. Лёвка Мухрай знал слабость приятеля; он поднял ржавую банку и высоко кинул в небо. Пашка прицелился, сильно растянув резину, и на лету сшиб банку.

— Здорово! — не удержался один из ребят.

Пашка ловко сплюнул сквозь щербатый зуб, сунул рогатку в карман.

— Ладно уж, — смягчился он. — Тебе, Лёвка, я почтарей покажу, а вы, ребята, можете поглядеть через забор, я прогонять не буду.

Лёвка Мухрай имел свою голубиную «охоту», его приглашали в зарубинский двор как «эксперта-специалиста», способного по достоинству оценить почтарей. Пашка свёл его на свой грязный двор, заросший лебедой, с обломанной рябиной у крыльца. Передвижная голубятня полкового отдела связи была установлена на крыше дровяного сарайчика, и к ней вела приставная лестница. Пашка открыл лётик; за проволочной сеткой в гнездовых ящиках с ярлычками парами сидели разномастные почтовики. Обоим ребятам особенно понравился голубь по кличке «Смелый» — с широкой краснопёрой грудью, ровным зашейком и мягким белым наростом, доходившим до половины клюва. Крылья у птицы были длинные, широкие в размахе и почти перекрещивались над узким, сжатым хвостом, состоявшим из двенадцати рулевых перьев, а яркие глаза говорили об остром зрении и отменном здоровье. Голубь хищно сипел, царапался, клевал Пашке руку, а тот блаженно улыбался.

— Видишь, Лёвк? Долбает до крови. Не привык ещё. Я ему сейчас дам горошку. А кольцо алюминиевое на лапке заметил? О брат! Каждый почтовик имеет свой номер, адрес… Их всех в особую тетрадку записывают.

— Ух ты! — выдохнул Лёвка Мухрай.

— Одна пара военных почтарей всей твоей «охоты» стоит. Скажешь, нет? На слободке у нас таких и не видали.

Всего неделю назад не было у Пашки Зарубы большей страсти, чем стрельба из рогатки, игра в бабки. Целыми днями — и в дождь, и в мороз — шатался он по кривым улицам, пустырям, огородам. От Пашкиных кулаков ребята с чужих улиц то и дело украшались синяками, у соседских хозяек частенько пропадали из погребов горшки с молоком.

Приезд отдела связи точно встряхнул мальчишку. Теперь Пашка не отходил от голубятни, круглыми днями «трухал» военных почтарей, приучая их к новому двору, кормил в передвижной «столовой», таскал коноплю, менял воду в поильне и выбегал приглядеть «охоту» даже ночью.

От матроса Хобли Пашка узнал о повадках этой породы голубей. В лёт почтовика пускают с руки, точно сокола. Его можно в закрытой корзине увезти за сотни вёрст, в совершенно незнакомую местность, и голубь вернётся и найдёт свою крышу. «Родной» дом притягивает его, будто магнит. По дороге он на чужую голубятню не присядет, в незнакомые руки не дастся. Порой почтовики работают и на море, попадают в туман, дождь, сильный ветер; те, которые не погибают в дороге, обязательно выбиваются на землю, где их ждёт голубевод, свежее зерно…

Обед себе матрос приносил из полевой кухни в двух котелках: наваристые щи с мясом и кашу. Ещё в первый день, поймав Пашку за вихор, он придвинул к нему ковригу хлеба, солдатскую ложку и спросил с напускной строгостью:

— Твои какие политические убеждения, оголец?

— Мне фабрикант чуток ухо не оторвал, — подумав, сказал Пашка и набил рот кашей. — Жалко, что он сейчас убёг с беляками, а то б я ему с рогатки очко подбил.

— За что ж фабрикант тебя так отделал?

— Я его сынку велосипед спортил. Катается этот барчук Гарря — Гришка по-нашему — и катается: дзинь-дзинь-дзинь! А велосипед новенький, о двух колёсах, шины дутые — как заправдашный. Конешно, все слободские ребята за ним табуном, и я полюбопытствовал: из чего машина сделана? «Не трогай грязными руками!» Это мне Гарря. Да что я её, съем? Откуда тут ни возьмись — гувернант из иностранцев. Хлысь меня заморским костылём по ногам! «Ещё спробуешь?» И скалят зубы вместе с барчуком. Я тогда: «Спробую», а сам от слёз ничего не вижу. Обтёрся, схватил кирпичину и ка-ак жахну по спицам! Прямо посыпались… Ну, вечером сам фабрикант приходил в избу, кричал на мать: «Обштрафую! Выгоню!» — и вот ухо мне накрутил: думал, оторвёт. Пальцы у него в перстнях, в кровь изодрал. После ещё и мать бельевой верёвкой всыпала.

— Обработали, значит? — подмигнул матрос и захохотал. — Ничего, Пашка, злей будешь! Доверяю тебе своих летунов… А вырастешь — подавайся юнгой на флот.

И разрешил Пашке ухаживать за почтовыми голубями.

По утрам, встав с гамака, подвешенного между обломанной рябиной и дровяным сарайчиком, Хобля расчёсывал костяным гребешком волосы, разглядывал своё рябое лицо в туалетное зеркальце, оправленное в фольгу, и говорил: «Рыжий да рябой — самый дорогой». Матрос надевал набекрень бескозырку с лентами, чёрный бушлат, горевший начищенными пуговицами, и отправлялся в штаб полка. Солнце палило слободку, тени от вётел ныряли в мелководный вонючий пруд, от жары труба фабрики, похожая на гигантскую сигару, казалось, тихо дымила. В грязных лужах похрюкивали свиньи, по дворам на верёвках сушилось бельё, окна изб зевали раскрытыми ставнями, из трактира доносилось визгливое пение шарманки. Матрос шёл, выпятив грудь, раскачиваясь, точно в шторм на палубе; пот струился по его красному лицу, и он молодецки поглядывал на девушек-ткачих.