Год активного солнца

Сам Миндадзе никогда не садился за руль. «Волга» находилась в распоряжении его жены Тинатин и дочери.

В доме Миндадзе почти ежедневно принимали гостей. К ним любили приходить. Людей они встречали радушно, вкусно угощали, и всегда у них было непринужденно и весело.

Правда, эти самые гости нередко поговаривали о том, что на одно наследство так не проживешь и вообще интересно, откуда у Миндадзе такие средства.

Слухи доходили и до Тинатин.

— Чему же они удивляются? — искренне недоумевала хозяйка. — Гедеван нам оставил столько денег! Платон работает на такой работе! У нас всего-навсего одна дочь. Почему же нам не жить широко и весело?

Платон Миндадзе действительно работал много. Он был человеком замкнутым. В дела жены и дочери не вмешивался. Возвращался обычно поздно вечером, уставший. К гостям выходил редко. Людей, которые бывали в его доме, он не знал, во всяком случае, не знал многих. Кто они, чем занимаются, что собой представляют? Это не интересовало его. Обычно он закрывался у себя в комнате и ложился спать.

Когда муж появлялся, Тинатин произносила:

— Платон пришел.

Шум постепенно стихал. А если Миндадзе приходил не только усталым, но и злым, то выключали и магнитофон. Современные танцы были Платону не по вкусу.

Год назад Маринэ закончила институт иностранных языков. Теперь она преподавала в школе. Имела всего несколько уроков в неделю — не утруждала себя ссылаясь на то, что готовится якобы в аспирантуру.

Маринэ была хороша собой и легкомысленна. Жизнь ее баловала. Дома ни в чем ей не отказывали, подружки льстили, молодые люди не скупились на комплименты. Это в глаза. А за глаза те же подружки ругали ее. Здесь было все — и зависть, и неприязнь…

В доме Миндадзе частыми гостями бывали певцы, актеры, спортсмены, а то и просто бездельники и кутилы.

Платону не нравились приятели дочери, но он молчал. С уважением относился только к Левану Хидашели.

— Вот из него будет человек!

Тинатин редко разделяла мнение мужа, но в этом она была целиком и полностью с ним согласна. Леван и ей нравился. Она даже про себя называла его женихом Маринэ. Ее смущало только то, что Леван работает на заводе. Она никак не могла понять, почему он отказался от аспирантуры. «Но и муж ведь не научный работник, а его все уважают», — утешала она себя.

Одним словом, она верила в будущее Левана. Ей очень хотелось иметь зятя — научного работника.

Тинатин и сама была все еще недурна, хотя лицо ее уже тронули годы. Всю свою молодость она прожила скромно, и только теперь, когда седина покрыла голову, появились деньги. В Москве она сделала пластическую операцию, каждый день ходила к косметичке, носила модную прическу, одевалась дорого, но слишком крикливо для своего возраста. Шила себе такие платья, о которых мечтала в юности, даже дома всегда бывала разодета.

Руки ее украшали бриллианты. Браслеты и ожерелья она никогда не снимала. Тинатин так увлеклась этой игрой в молодость, что обижалась, когда приятельницы Маринэ называли ее тетя Тинатин или Тинатиной Георгиевной. Все знали это и звали ее просто Тиночкой.

Тинатин держалась с друзьями дочери как с ровесниками. Вместе с подружками Маринэ она ходила на концерты, в театр, в кино и даже на стадион.

Тогда в Тбилиси был особенно в моде баскетбол. В университетской мужской команде играл некий Джемал Тевзадзе. Это был парень с внешностью Тарзана, и девушки, очарованные им, не пропускали ни одного соревнования. Они-то и сделали баскетбол самым модным в Тбилиси видом спорта. Тинатин Миндадзе тоже числилась в поклонницах и ценительницах мастерства Джемала.

— Боже мой, какой он флегма! — вдруг произносила Тинатин, когда Джемал с неподражаемым спокойствием забрасывал мяч в сетку. Вообще у Тинатин был обостренный слух, она старалась уловить новые модные словечки, которые были приняты в среде молодежи.

— Не подфартило сегодня бедняге, — говорила она, когда Джемал мазал.

— Фильм так себе, вот американцы умеют выдать, — высказывалась она о новом фильме и произносила это таким уверенным тоном, как будто с детства только так и говорила.

Кстати, Левана Хидашели Тинатин любила еще и за то, что во время споров, часто разгоравшихся в компании, он неизменно принимал ее сторону.

Правда, Леван отнюдь не был заодно с Тинатин, просто чутье всегда верно подсказывало ему, как вести себя с женщинами.

Маринэ он тоже, конечно, нравился. Да иначе и быть не могло, ведь все ее подружки с ума по нему сходили.

Леван часто бывал в доме Миндадзе; он относился к Маринэ дружески, ничем, однако, не высказывая ей своего особого расположения. Другая девушка, наверное, заметила бы эту подчеркнутую сдержанность, но не Маринэ.

Она так была уверена в себе, так привыкла к немедленному исполнению всех своих желаний, что ей и в голову не приходило, что, может быть, он вовсе и не любил ее. Маринэ льстило, что все знали Левана и относились к нему с уважением. Леван привел в ее дом много интересных и, самое главное, известных людей. Раньше у Маринэ бывали лишь студенты, ее сверстники. А Маринэ рвалась в «свет», и, понятно, знакомство с Леваном было для нее просто бесценным.

Над Маринэ и ее подружками Леван откровенно посмеивался. Называл их куклами. Их игра в «высшее общество» очень его забавляла.

Сам он вырос в семье обеспеченной, но скромной.

Даже если бы Маринэ нравилась ему, он бы никогда на ней не женился. В Тбилиси нашлись бы люди, способные подумать, что он женился из-за денег. Его независимый характер и мужская гордость не могли смириться с этим.

Будущая жена представлялась Левану совсем другой. И хотя он не мог бы точно определить, какой именно, но твердо знал: совсем не такой, как Маринэ Миндадзе.

Вкусы, потребности, мировоззрение Маринэ воспитывались и ограничивались модными журналами и заграничными фильмами. Леван же поклонялся в женщине ее внутренней красоте, глубине и способностям, хотя слишком умные и особенно практичные женщины тоже были ему не по душе.

С возрастом он все реже думал о женитьбе и все реже встречал девушек, которые нравились бы ему.

Когда он был на пятом курсе, мать очень просила его жениться, но он неизменно отвечал, что ему не до женитьбы. Он занимался много и серьезно. Иногда, утомившись от занятий, он спешил в дом Миндадзе. В Тбилиси у него было множество друзей и знакомых, но отдыхал он только у Миндадзе. Здесь он узнавал обо всех городских событиях, слушал все сплетни.

Однажды, подвыпив, он сказал Тинатин, будто бы весьма сожалеет о том, что не имеет права любить ее. Тинатин чуть не растаяла от этих слов и протянула руку для поцелуя. После этого ей еще больше полюбился Леван.

Когда же Леван решил уехать, в семье Миндадзе поднялся страшный переполох. Тинатин и Маринэ никак не могли взять в толк, как мог отказаться от аспирантуры нормальный человек, тем более Леван Хидашели, первый студент факультета.

Тинатин точно знала, что завкафедрой специально для Хидашели исхлопотал аспирантское место. Только Платон понял и проговорил:

— Этот молодой человек далеко пойдет.

Все три года Маринэ писала Левану. Писала иногда и Тинатин. Леван отвечал коротко и не часто, скорее из вежливости.

Возвращение Левана в родные края семья Миндадзе встретила торжественно.

Сегодня они ждали его к обеду. Позвали приятных ему людей. Левану же хотелось встретиться со своими друзьями на Мтацминде. Чтобы не обидеть Миндадзе, Леван решил заехать к ним и пригласить на Мтацминду Маринэ.

Он купил гвоздики и, остановив свою «Волгу» у их дома, дал один длинный и два коротких условных сигнала.

Маринэ встретила его в дверях, а на верхней площадке стояла Тинатин. Леван преподнес ей гвоздики, приложился к ручке.

— Благодарю, Леван! Заходите, — нежно произнесла Тинатин.

— Нет, Тинатин Георгиевна, я только на минутку. Очень обяжете, если отпустите со мной Маринэ.

Леван всегда обращался к ней на «вы». Как будто подчеркивал: несмотря на ваше особое внимание, я не позволю себе фамильярности.