Год активного солнца

И вот однажды…

Сразу же по возвращении из лаборатории я позвонил Нане. «Она на работе», — сухо отрезала какая-то женщина и повесила трубку.

Раздосадованный, я быстро сбежал по лестнице. Машина была вся в грязи. Я решил сначала заехать в институт и только потом помыть ее.

В коридоре я столкнулся с Гией.

— Нодар, на твое имя письмо из Серпухова! — вместо приветствия сказал он.

— Из Серпухова?!

Кровь прилила к вискам.

— Да, из Серпухова. Оно пришло еще позавчера, но я не стал тебе сообщать. Знал, что ты должен приехать сегодня. Я его сейчас принесу.

Письмо из Серпухова!

Подумаешь, письмо. С чего это я взял, что оно обязательно должно касаться моих соображений (я суеверно не произнес «открытия») относительно неизвестной элементарной частицы?

Может, это просто рядовое приглашение на какой-нибудь там симпозиум или совещание?

Вскоре прибежал Гия с письмом в руке.

Я едва поборол искушение броситься навстречу Гии и вырвать у него из рук вожделенный серый конверт.

Стараясь быть равнодушным, я медленно протянул руку за конвертом. Потом я неторопливо направился к своей комнате. Гия последовал за мной. Я прикрыл дверь, небрежно бросил конверт на стол и распахнул окно. Свесившись в окно, я окинул взглядом машину. Потом вразвалку подошел к столу и уселся на стул. Я не хотел, чтобы Гия заметил мое волнение. В случае, если в конверте окажется простое приглашение, Гия не должен видеть, как луч надежды погаснет в моих глазах.

Я достаю из кармана сигареты и протягиваю Гии.

— Не хочу. Я только что курил.

Я жадно затянулся.

А взгляд невольно обратился к конверту. Я на глазок прикинул его толщину, словно от этого могло что-то зависеть.

Новая затяжка.

Не докурив сигареты, я вдавил ее в пепельницу и взял письмо.

Позже я тщетно пытался восстановить в памяти, какое чувство я испытал, когда молниеносно проглотил все письмо сразу. Мне почудилось, что мощный заряд электричества пронизал мое тело, потом сердце сжалось и тут же расширилось, не в силах вместить восторг, переполнявший меня.

Я успокоился неожиданно быстро.

Я еще раз пробежал письмо глазами и молча протянул его Гии.

Потом встал, зажег сигарету, погасил спичку, бросил ее в пепельницу и подошел к окну.

— Поздравляю! — бросился мне на шею Гия. — Я сейчас же позову всех.

— Не надо. Успеется.

Мне действительно не хотелось никого видеть. Я взял письмо у Гии и еще раз внимательно прочел его от начала до конца.

Мое предположение подтвердилось. Объединенная европейская организация атомных исследований и смешанная группа советских ученых в отдельности, независимо друг от друга, провели эксперимент в Серпухове на мощном ускорителе Института физики высоких энергий. При бомбардировке протонов мезонами обе группы пользовались различными методами, но результат был получен один и тот же. Была обнаружена одна и та же частица — нейтральный мезон, масса которого полностью совпала с моими расчетами и оказалась вдвое больше массы протона. Из Серпухова сообщали также, что мои предположения относительно продолжительности жизни новой элементарной частицы согласуются с их данными — десять в минус двадцать третьей степени. Подтвердились и мои соображения о том, что вновь открытая элементарная частица порождается в миллион раз реже, нежели такая, к примеру, частица, как пи-мезон. В письме признавался мой приоритет в открытии нейтрального мезона и предлагалось назвать новую элементарную частицу «Н-мезоном».

Серпуховцы приглашали меня приехать для ознакомления с фотопластинками, снятыми и отобранными сотрудниками института.

Мое спокойствие поражало меня самого.

Гия в какой уже раз перечитал письмо. На лице его блуждала улыбка, улыбка, выражавшая искреннюю радость.

«Прилетел самолет из Тбилиси рейсом девятьсот тридцать шесть. Повторяем: прилетел самолет из Тбилиси рейсом девятьсот тридцать шесть».

— Вас двое? — спрашивает официант.

— Нас, четверо!

— Почему же четверо? — Нана не может скрыть удивления.

— Какая разница. Пусть накроет на четверых. Я не хочу, чтобы к нам кто-нибудь подсел и помешал разговору.

— Что будете пить?

— Что будем пить? — спрашиваю я Нану.

— Почему, интересно, ты спрашиваешь об этом меня? — смеется Нана.

— Ну хоть что-то ты выпьешь? Может, шампанского?

— Так и быть, пусть шампанское.

— Бутылку коньяка и бутылку шампанского.

Официант уходит.

— Неужели тебе завтра же необходимо быть в Тбилиси? — с сожалением спрашиваю я.

— Да. Вечерним рейсом.

— Как же ты успеешь все сделать?

— Что там успевать. Я почти все сделала сегодня. Завтра меня просто поставят в известность, когда мы получим бумаги и литературу. К одиннадцати я уже буду свободна.

Официант ловко подкатил к нам столик на колесах. Официанту лет двадцать, не больше. У него симпатичное доброе лицо и хорошие манеры.

— Симпатичный мальчик, правда? — по-английски спрашивает меня Нана.

— Лучше говорить по-грузински, — улыбаюсь я. — Английский он наверняка знает. Как-никак школа «Националя».

— Вот этого я и не учла. Ты прав.

— А если ты полетишь послезавтра?

— Невозможно. Послезавтра в институте защита. Мне необходимо там быть.

— Увы, а мне еще пару дней надо побыть в Серпухове.

Официант достает из серебристого ведерка бутылку шампанского и разливает вино в бокалы. Я наливаю себе коньяк.

— Будь здорова, Нана! — чокаюсь я с Наной и, не таясь, с нежностью смотрю на нее.

После возвращения из деревни Нану я не видел. Десять дней мне пришлось пробыть в горах, в лаборатории космических лучей. Потом совершенно неожиданно, не успев приехать в Тбилиси, я на следующий же день улетел в Москву. Перед отъездом я позвонил Нане, но дома ее не оказалось. Пришлось улететь, даже не сообщив ей о своей командировке. В Москву. Звонить из лаборатории было невозможно, а до райцентра — тридцать километров. Не так уж и далеко, но я просто не хотел звонить. Когда мы возвращались из деревни, я сказал Нане, что на десять дней уезжаю в лабораторию. Она и не ждала моего звонка, ибо я объяснил, что звонить оттуда нет никакой возможности. Расставаться с Наной, даже не успев с ней как следует поговорить, мне было жаль, но в глубине души я даже радовался своей отлучке. Мне просто необходимо хоть несколько дней побыть наедине с собой, чтобы разобраться в своих чувствах и думать о Нане на расстоянии.

Но для того чтобы убедиться в любви к Нане, мне оказалось вполне достаточно расстояния из Тбилиси до Мцхеты. «Незачем торопиться с выводами, — увещевал я себя. — Скороспелые заключения часто оказываются ошибочными».

Но дни шли за днями, и моя уверенность, что я люблю Нану, крепла все больше…

Я позвонил ей из Москвы и узнал, что она прилетит в командировку двадцатого октября первым рейсом.

Когда самолет коснулся бетонной дорожки, тяжелый камень свалился с моего сердца. Куда только подевалось ощущение беспомощности и пустоты! Тело обрело необычайную легкость и жажду действия. Неужели это любовь к Нане вернула мне остроту ощущений и беспричинную веселость?

А что, если любовь к Нане всего лишь минутный импульс?

Неужели наступит тяжелое похмелье, и я вновь выдохнусь и сникну?

Не встреть я Нану, вряд ли письмо из Серпухова так окрылило бы меня. Теперь все радовало и воодушевляло: Нана, как раньше Эка, поддерживала во мне жажду жизни.

Эка…

Что-то оборвалось в груди…

Ресторан постепенно заполнился людьми. Преобладали иностранцы. Необычное и торжественное окружение всегда возбуждало и волновало меня.

Я присматриваюсь к Нане. Меня интересует, не поблекла ли Нанина красота в огромном сверкающем зале, в пестроте и многолюдье? Мои страхи оказались напрасными. Более того, торжественность обстановки придала Наниной красоте особую грациозность и привлекательность.