SoSущее

— Представь себе Абсолют, — начал Онилин сказ, но, взглянув на то, как Ромка открывает от скуки зевало, сходу решил перейти на более понятную Деримовичу феню: — …абсолютного Пахана[191], начальника начал, безграничного авторитета бесконечной зоны, смотрящего за всем, что повсюду, далеко и рядом. Типа все есть у Пахана, а что еще нужно ему, он не то что не знает, как взять, а даже знать не знает, как знать. И куда идти не знает, и с кого опилки снять, — все не ведомо ему. Тормоза, короче. И тормоза не потому, что кто-то на пути, а по жизни стопор. Бороться не с кем, и силу некуда свою вдвигать. Короче, скучно стало Пахану. Маялся он, маялся, и что ты думаешь, козырный наш решает поделиться. Нет, не с кем-то, он же не дурак. А на кого-то. На двух братьев, Тифона и Озара. Один прямой, как палка, а другой извилист. Стремительный и гибкий, копье и змей, но оба мужики. Отправить братьев женихаться решил пахан. Старшой, Озар, — жених, а младшого, Сета, Тифон он также — в сватья его. А кого, ты думаешь, он в невесты Озару посулил? Да сестру их собственную, из той же плоти, что и сыновья. Исидой звали красавицу сестру. И вышло так, одна невеста, братьев — двое. Сет тоже не подростком был. Когда Исиду увидал, дары вручая, чуть не обомлел. Но Сету выходило роже, Пахан наказ отдал женить Озара, любимого из сыновей. Младшому при живом брателле светила только Дуня Кулакова[192], невесты не видать ему, будь и она подлечь не против. Но если нет брательника старшого, нет и сватовства его. Логично? Да. Тогда завет исполнить и продолжить род Пахан младшого позовет. Куда деваться. Здесь арифметика проста: одна невеста, брата — два. Вот вам потеха, вот борьба, а-а-а! — неожиданно громко закричал Платон, чувствуя, как на каждом слове в его язык все дальше впивается проэтический вирус. Прикрыв рот рукой, он сделал паузу, потом набрал воздуху и продолжил в самом прозаичном ключе.

— Короче, Сет брательника мочканул. Пришел к Исиде, говорит, мол так и так, беда случилась. Продырявили Озара на разборках местные упыри. Пока уносил его от этого бычья, Озар боты и отбросил. Исида выслушала, но, к удивлению Сета, и бровью не повела. Тащи, говорит, милого, я его молоком своим сбрызну — и, мол, все будет в кепке. Тут Сет скумекал, что Озар, если боты снова подберет, его за такие прокладки не милует. Что делать, спрятать тело? А вдруг найдет его сестра? В общем, долго чесал Сет репу и наконец решил, что ничего лучше расчлененки в таком раскладе не придумаешь. Да, работа тяжкая, а тут еще брат родной. Но заднего давать поздно было. Нашинковал он братца на четырнадцать частей и раскидал по всей Земле. А перец его при себе оставил. Вернулся к Исиде и говорит, что растащили по кусочкам упыри тело, не сыскать, не собрать.

Исида почуяла неладное — бабье сердце, как-никак. А тут еще Сет ей втирает, что защитой будет и порукой. Ну и мужем, раз Озара нет, не ходить же ей до самых седин девой. Соглашается с Сетом царь-девица, только, говорит, найти бы надо тело брата, оплакать и похоронить по-царски да траур год удержать. Лишь исполнив это, она отдастся Сету, чтобы Пахана не прогневить. А Пахан, надо сказать, загибался уже от безделья и скуки — в общем, от невозможности вставиться куда-нибудь.

— Не понял, дядь Борь, — бесцеремонно разодрал ткань Платонова мифа Деримович. — Вы же сказали, что Пахан поделился на двух, а теперь он у вас отдельно загибается. Херня получается.

— Она и есть, херня. — Платон поднял глаза на горделиво задравшего подбородок Ромку, который, судя по виду, нисколько не сомневался в том, что поймал на базаре самого мистагога. — Просто ты, жертва марксизма-ленинизма, ее не прорубаешь. Вот учил бы ты сызмальства закон Божжий вместо истории Партии, знал бы, что Богг один, но в трех равноипостасных ликах… — И Платон, упреждая вопрос ученика, поднял вверх палец. — Потому на мелкий развод, как поделиться надвое, оставшись одним, сейчас бы не велся. Сказано, храня единство, сделался двумя, — верь. Усекаешь?

— Усекаю, Платон Азарович, — согласился Ромка сквозь зубы.

— Ну а раз это усекаешь, то и в остальное вопьешься, правда, сосуленок? — с излишней, насторожившей Романа сосальностью, произнес мистагог и нежно потрепал его за верхнюю губу.

— Ну это, Азарыч, может, хватит. У меня и без вашего трепа мозоль уже там.

— Ладно, это я так, в качестве пролога перед главным лаганием, — успокоил недососка Платон, думая, как эффективнее впихнуть в подопечного корневой миф Братства.

А задуматься Платону Онилину было над чем. Главная история Братства, одна из не видимых глазом Драгоценностей Лона, выходила за рамки человеческого разумения. Да что там человеческого. Не всякий гельмант был способен понять ее. Зазубрив как молитву рефрен «неисповедимы пути Господни», мало кто из обращавших взоры к Нему осознавал все значение этого литургического штампа. А понять баланс Дающей меж берегов двух истин — мало воли и разума, для этого нужно самому вырваться за пределы эго, будь оно лоховское, сосальское или еще какое. И слиться с первоисточником, который в данном контексте напрямую совпадает с тем анекдотическим эвфемизмом, на который рекомендует отправиться грубый профан. Только оттуда, с позиции «на», можно наблюдать всю драму раскрытия Богга в проявленной реальности, драму, которая будет раз от разу повторяться в так называемой человеческой истории.

— Короче, Сет хоть и извилист был умом, но бабьего коварства не учел, не зная истины, что бабы в случае беды — противнику бедовей самых страшных бед. Клич кинула Исида полям, лесам и рекам, всем жителям Земли, наядам и дриадам, гномам и ундинам, серафимам-херувимам, сильфидам, саламандрам и русалкам[193] всем — Озаровы куски собрать велела. И что, ты думаешь, собрали?

— Ну я, того, — рассеянно мямлил Ромка, явно озадаченный не сюжетом корневого мифа, а очередными неологизмами в речи наставника, — я вот мож пропустил чего на чурфаке, не догоняю… вот лагание — это что, типо лажи?

Платон посмотрел на сидящую перед ним жертву образованщины с сочувственной ненавистью. Это как же нужно извернуться, чтобы с чурфака выпуститься и лаганья не знать!

— Лагание — есть проникновенное… да, именно так, про-ник-новенное и вместе с тем логическое изложение основ Братства, — пояснил он.

— А облажаться — это значит все как надо изложить? — маскировал вопросительным спамом недопустимые пробелы в теорминимуме кандидат в сосунки.

— Нет, облажаться — это наделать в штаны перед Советом! — Платон снова заскрипел зубами от своего бессилия перед вопиющим невежеством кандидата. — Так собрали Озара или нет, я тебя спрашиваю?

— Ну не знаю я за вашего Озара, дядь Борь, не видите разве. Чего время терять. Вы уж давайте, лагайте, как собирались, — попытался успокоить наставника ученик.

— Ну, лагать так лагать, — согласился Платон. — Тринадцать кусков Озаровых. Да, собрали, отчего ж не собрать. Вот только хера опять не видать!.. Дать! Дать! — хрипел Платон, плотно сцепив зубы.

— Опять он? — посочувствовал Деримович.

— Он! Он! Он! Наш веселый почтальон! — из последних сил боролся с червем Онилин… — Он! — выдохнув последнее «он» практически без истерики, Платон обшарил языком рот и вернулся к повествованию. — А кусков, как ты помнишь, было четырнадцать. Все нашли, кроме початка Озарова. Сколько ни искали хер его, так и не нашли. Оно понятно, как его найдешь, коль Сет не расставался с ним. Сестрице бы на терки пехоту с утюгами подогнать, а хотя бы и ментов с валенком, но то ли у нее полный бескрышняк был, то ли она в понятиях рамсила, презумпцию блюла — короче, не прессанула она Сета[194]. А сама, понятное дело, почти на высадке: что толку парня оживлять, когда ему ни дать… — Платон остановился и, прикрыв веки, на кого-то зашипел, потом клацнул зубами и продолжил регистром ниже, — без морковки, сам понимаешь, не любовь, а одна прелюдия.

191

Пахана здесь надо воспринимать буквально, как Отца (Па) Господина (Хана) Всего. — Вол.

192

В своде египетской мифологии такой богини нет, возможно, Дуня — местное божество второго эшелона, не оставившая следов в кодексах. — №.

193

Пусть и в некотором беспорядке, но эти олицетворяющие природную стихию духи покрывают весь диапазон элементов: от тонкого эфира до плотной земли. — Вол.

194

Утюги — неустановленный вид вооружения ЭПН, иногда применяемый в пресс-хатах для глажки и прессования. Менты с валенками — еще один род патрульных единиц того времени. Бескрышняк — вероятно, строго регламентируемый архитектурный стиль, определяющий социальный статус хозяев. Рамсить в понятиях — судя по контексту, соблюдать некие договоренности. Прессовать — возможно, подвергнуть огласке в прессе — архаичном средстве распространения информации в эпоху четвертого солнца. — №.