SoSущее

— Дядь Борь, дядь Борь. Я вот о чем спросить хочу, — теребил его за карман Деримович.

Платон вторично ощутил себя глухарем на току.

— Выпал, — сказал он в сторону окна.

— Кто выпал, дядь Борь? — заволновался Роман.

— Из гнезда выпал…

Недососок смотрел на мистагога почти со скоробью, Платон заметил ее и усмехнулся:

— Ну, давай, свое «о чем», а то идти пора.

Пора по Ра идти, точнее плыть, задумался Платон над очередным блоком, глядя на ту самую Pa-реку, которая ныне Волга и по которой они скоро, по Верхней и по Нижней…

— Ведь по Уставу представляемому положено правой рукой благословляться, ну то есть, как это, — опять впал в афазию Деримович, — я… да, я правую руку благословлять должен.

— Ну да, в целом правильно. Там, правда, сноска есть — «обсасыванию подлежит выдвинутая вперед часть рабочей руки, как правило сгиб указательного или среднего пальца. В исключительных случаях (болезнь или травма) обсасыванию подлежит любой другой, желательно согнутый, палец рабочей руки». Сам понимаешь, левша, он левую подаст. Одноруких, слава Боггу, не держим, а вот обладателей трех — тех дважды обсасывать нужно, по их желанию, разумеется. Но реально я таких двух знаю, и раньше, сколько помню, две «третьих» руки в мире было. А третья среди «третьих» лишняя. Полушария-то два у нас.

— Нет, я не про ту невидимку говорю, хотя вещь, конечно, прикольная, когда слюни в воздухе висят. Я про трехпалого.

— Третьего ЕБНа, что ли?

— Почему третьего? Вроде он первый у нас, президент.

— Слушай, как и президент, ЕБН — это должность, понял? Единый Безответный Наместник. Также и второе издание должности… — Платон оглянулся и прошептал Роме в ухо: — Временно Выбранный Продолжатель.

— Ну да ладно, бог с ней, с должностью.

— Ну не Богг же, Рома, не Богг, сколько говорить можно, с должностью этой не Богг, а Ладан. Ладан — ударение на последнем слоге.

— Ну не даешь ты мне, дядь Борь, — вспылил недососок, — главное сказать.

Платон поморщился от наглости протеже, но сдержался.

— Ну так вот, тут и сосала не надо, чтобы правый трепалец от левого отличить, — продолжал кипятиться Рома.

— Ну и что? — с одобрительной снисходительностью подбодрил мистагог неофита.

— Так ведь у ЕБНа левосторонний всегда был трепалец, — наконец-то поделился сокровенным Роман, — а сегодня, гляжу, правый к сосалу тянется. — Я уж подумал, не шпион какой.

— Шпионов, сюда, знаешь, мы сами приглашаем. И какой из трехпалого шпион, ты хоть своим рудиментом между ушами думал?

— Ну хорошо, пусть не шпион, значит, подстава. Ведь я, сколько помню, ЕБН всегда левым трепальцем размахивал.

— Всегда… — пренебрежительно перебил его Платон… — всегда, — повторил он, словно бы не понимая значения этого слова. — Да что ты о всегда знаешь, голубок? Говорил же я тебе, что это третий ЕБН. Почему бы ему правым трепальцем тебе не представляться.

— Но как это, третий? Двойник, что ли?

— Ну зачем так грубо у самого лона Дающей. Может, слышал присказку такую: «Король умер, да здравствует король!»

— Ну, слышал, только при чем здесь король?

— А лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Вот на рассвете и увидишь, как ЕБНам номера присваивают, а заодно и пальцы считать научишься.

— И резать заодно? — неожиданно вставил Роман.

«Неужели опять в прятки играет?» — размышлял про себя Платон.

— Я просто угрозу Вашу вспомнил в ответ на «сурика» моего, ну та, что вроде шутки, про пальцы ЕБНа, — неожиданно успокоил Платона его ученик.

— Ах да, пальцы резать… Точно. Я же тебе и предложил, — согласился наставник и мысленно хлопнул себя по лбу. «Да, долго я не топтался по тебе, Дающая, — сама собой вскипела в нем молитва. — Так долго, что забыл повадки сыновей твоих. Пусть и взошедших от семян неведомых, но ветрами закаленных твоими. Колючими ветрами. С такими оговорками и сынами такими, как пить дать, можно и до компроматa.ру дойти».

Судись потом с клеветниками позорными.

— Ну-у, Платон Азарович, Платон Азарович, — кажется, искренне взмолился Деримович, — а я вам расскажу, как загребище без кожуха благословлял.

— Без кожуха! — Мистагог схватил Ромку за руку. — Где он? — прошипел он, больно сжимая тонкое запястье неофита.

— Кто? Нилов, что ли? Я же лица не вижу, только руку…

«Что за игра, — недоумевал Платон, — или правда парень слюной изошел?» — И, чтобы привести его в чувство, слегка придавил болевую точку на запястье.

— Но загребище, — Роман отреагировал быстро и правильно, — точно его было, на такие штучки у меня память хорошая.

— Лучше бы у тебя мозги были посвежее, Деримович, — говорил Платон и одновременно тащил Ромку сквозь строй делегатов.

Его догадка оказалась правильной.

Нилов с расстегнутой ширинкой лежал на полу туалета. На его бледном неживом лице застыла умопомрачительная гримаса неземного счастья, а остекленевшие глаза с нахальной радостью глядели сквозь потолок — прямо во Всевидящее Око, наверное. Оку, в свою очередь, картина представилась неприглядная. Адельф Храама, почти двуликий номарх и без всяких сомнений заслуженный загребок не только лежал перед ним с расстегнутыми штанами и покоящимся у ширинки обнаженным рудиментом, но еще и выражал вместо положенного в таких случаях страха прямо-таки свинское наслаждение.

Пока Роман с видом сторожевого пса, сожравшего хозяйскую левретку, стоял у рукомойника, Платон склонился над телом номарха и взял в руку загребище. Приложил ухо к сердцу несчастного. Потом еще раз осмотрел рудимент. Нежная кожа на пальцах и даже на ребре ладони вся была усеяна темными точками. Ромкина работа, — заключил Платон, — передозняк однозначный. Столько эндорфинов[142] даже свинья не выдержит.

И что, ему опять в ссылку из-за этого пальцесоса?

Соберется комиссия. В спешке, поскольку река не ждет, расследует дело. Из которого будет совершенно определенно, как сок из Ромки, вытекать, что номарх Нилов получил не совместимую с жизнью производственную травму. Травма явилась следствием недосмотра наставника неумышленного убийцы Романа Деримовича, он же Рома Нах, который совершил убийство посредством отравления жертвы гормональными выделениями сосала через недозволенное соприкосновение с обнаженным рудиментом представляемого.

За халатность в подготовке неофита и утрату бдительности на интродукции лишить Платона Онилина звания церемониарха и отлучить от груди Дающей на срок до созыва последующего Большого Совета, который и установит меру наказания мистагогу.

Это конец, подумал Платон. Уставом в таких случаях поблажки не предусмотрены. И даже если комиссия отлучит ненадолго, одно лишь ожидание полного расклада Храама само по себе может превратиться в пожизненное заключение.

«Расчленить и спустить в унитаз»…

Но эта первая пришедшая в Платонову голову мысль, возможно, и была эффективной, но совершенно невыполнимой. Ничего колющего и режущего в Храаме достать было нельзя…

Платон, чуть не плача, с ненавистью взглянул на протеже.

Протеже оставался внешне спокоен, видно, кадавры были ему не в диковинку.

Он кивнул глазами на загребище Нилова, а потом провел ребром ладони по левому запястью…

Нет, это решение, конечно, было куда экономичнее расчлененки и, что главное, следы заметало почти так же эффективно, но… Ему что, кости пальцем перепиливать?

Платон резко поднялся и быстро, пока тот не увернулся, схватил Ромку за сосало. Пусть грызет, решил он. Если мастер сосалом братьев травить, пусть и зубами поработает.

Рома встрепенулся, но тут же стих, как схваченный под уздцы конь. Если тебя схватили за самое ценное в твоей материальной оболочке, умей ждать, притворяйся послушным и даже мертвым — только бы отпустили.

И древние инстинкты сработали. Рома замер, точно жук под клювом птицы. Только химический комбинат его сосала непрерывно источал эликсир счастья, амброзию любви, сому желания. Даже через грубую кожу ладони проникали в Платона сладкие миазмы недососка. Тут-то Платона и осенило. Он сдвинул мокрые пальцы лодочкой и собрал в импровизированный ковчег немного драгоценной жидкости.

142

Из этого фрагмента можно заключить, что в сосенцию гельмантов входили психоактивные вещества, обычно выделяемые гипофизом, что говорит либо об аномальной продуктивности их железы, либо о том, что эндорфины продуцирует непосредственно сосало, поскольку его населяют колонии пиноцитов, клеток, родственных тем, что образуют «третий глаз». — Вол.