SoSущее

Рома, кажется, растерялся.

— Его что, тоже? — спросил он, не очень охотно выпячивая губу.

Ручайс громко рассмеялся:

— Идиот, это же окочур, а не сосалище какое! Смелее, вырубай-с его.

— Вниз, вниз сосок тяни, как тумблером щелкаешь, — подсказал Платон.

Рома взялся двумя пальцами за торчащий из груди рычажок и потянул его вниз. Где-то внутри Ручайся глухо, но отчетливо щелкнуло. Свет в клубе, а может и не только, погас. Ручайс громко захохотал. В темноте из его открытого рта вырывалось голубое свечение, как будто в глотке главного энергетика полыхали бесчисленные разряды молний. В зале засвистели, послышались выкрики «опять Чурайс балует!», но Рома, как подметил Платон, не напрягся, ситуация его забавляла, и если бы даже кто-то рядом окочурился, это не погасило бы веселых огоньков в глазах подающего надежды недососка-олеарха.

— Ладно, взад давай, только осторожно, — преодолевая сильный плазменный ток внутри себя, прогудел Чурайс.

Рома протянул руку и почувствовал, как покалывают пальцы. Переборов страх, он двинул кисть дальше и увидел, что от кончиков пальцев к окочуру тетрарха устремилась целая прядь синих трепещущих разрядов. От боли он отпрянул, но сдаваться не собирался — так что пришлось ему вырубить окочур грубо и быстро, сжатым кулаком, пока током не зашибло. В зале вновь вспыхнул свет, изо рта Ручайса пахнуло горелой изоляцией, и он грубо толкнул Рому в грудь:

— Поосторожней, недососок, таких окочуров на страну раз-два и обчелся.

— Ладно, Толян, не гуди, не притерся недососок еще, а так он ласковый, сам же видел, — заступился за своего неофита Платон.

— У меня только провода гудят, Платоша, и то для тех, кто платит исправно, — рявкнул напоследок Чурайс и быстро удалился, чтобы не портить финала полемики с бывшим ренегатом. Он считал, что поставил надменного церемониарха на место, хотя в то же самое время поставленный на место ренегат считал, что его подопечный не только справился с испытанием, но и проучил зарвавшегося «вырубайса».

— Чего он, дядь Борь, током бьется?

— Призвание у него такое, но ты молодцом, в штаны не наделал, — поощрил своего подопечного Платон, а про себя подумал, что, видать, Толян вплотную к крантам подобрался, если перед недососками понтует. И нашел чем пугать — разрядами коронными.

— А почему эта штука у него окочуром зовется? Разве в природе бывает такое?

— В природе, Ромашок, бывает всякое, даже такое, что и не снилось нашим мудрецам, — пояснил Платон, чуть ли не физически, языком, ощущая затрепанность максимы.

Его мюрид[71], казалось, был доволен ответом. Но Платон, выдержав паузу, продолжил:

— Эта штука, Амор Дерисосыч, вообще-то называется плазменный дистанционный канализатор глобальных электрических полей, а наследует он его от вымершего на ранней стадии отряда прилипал, когда атмосфера Земли была пропитана электричеством так, как сегодня лохос стонами. Но у него не регрессирующий рудимент, а рецессивный, с видовыми отклонениями к тому же. Куда он мутирует, один черт и знает. Да и тот не до конца, поверь. Кто бы мог подумать, что у этого вот Ручайса тумблер вырастет. Но вырос же, факт! Главное же, как ты понимаешь, внутри селится. Там инвариантно все, а снаружи, ну, тумблер и тумблер себе — знаешь, сколько желающих подержаться. Бабы так и льнут — хотя что в нем найдешь, кроме тумблера.

— Умищи, говорят, у него уймища! — возразил Рома, хитровато ухмыляясь, словно зная, что последует за этими словами.

Да, Платон взорвался, брызнул слюной и заорал чуть ли не на весь зал:

— Откуда у Чурайсов может быть умищи уймища, когда у него в голове гудит все время, как в будке трансформаторной. Где там, скажи мне, мозгу помещаться? А щеки раздувать — ума много не надо, главное — окочуром щелкать вовремя.

Платон спустил пар и уже со спокойной интонацией обратился к подопечному:

— Ты меня, Ром, не заводи, мы только квалификационный тест прошли с грехом пополам, а из рудиментальной базы один окочур видели. До собрания нам хотя бы с половиной ознакомиться да интродукцию выдержать.

— Программа, однако. Так и поесть не дадут.

— А ты думал! Запомни, в олигархи вступать — это тебе не кредиты тырить.

— А интродукция, это типа введения, что ли?

— Типа того. Представить тебя нужно… Э-ээ, скорее, не тебя, а сосало твое, ну и vice versa[72], как полагается. Потом очистить, обмыть, овеять, отжечь, причастить.

— Отжечь?! — возмутился Ромка. — Нет уж, я как-нибудь без отжига.

— Ладно, до отжига тебе еще доползти надо, — «успокоил» недососка Платон, — а интродукция, скажу тебе, процедура нудная, но необходимая, вон там, за завесой все и будет происходить. Интимное это дело — интродукция.

— А на что похоже?

— Ну, на сватанье примерно. Или… вот, на бал у Воланда.

— Какого еще Воланда?

— Что значит какого? «Мастера и Маргариту» читал?

— Давно.

— Вижу, не читал. Ну и правильно, что на всякое чтиво время размазывать. Лучше на гониво. Короче, там новенькая королева бала, Ритой зовут, как твою последнюю, между прочим, всем гостям колено под поцелуи подставляет, и так до полного упаду, то есть до последнего гостя.

— Не знаю, может, кому и в кайф — колени целовать, — а по мне как-то… — Рома задумался, собираясь с мыслями, но Платон перебил его.

— Колено? Дуркуешь, Рома. Ты же не королева Марго, а кандидат в сосунки — тебе на интродукции пальцы обсасывать положено. Ну, может, не только пальцы. Правда, в конце и для тебя один поцелуйчик зарезервирован, чисто орденский. «Поцелуй стыда» называется.

— Что, всем-всем пальцы облизывать?

— А что, кому захочется, думал? По любви, друг мой, только лохи целуются. Ты ж не на свиданке, а на собственной инициации. Скажи спасибо, что шипы отменили.

— А это еще что?

— Это чтобы сидел спокойно и не дергался. Ну все, хватит болтать, пойдем с рудиментами знакомиться, — сказал Платон и, взяв ученика за руку, как берут первоклашек, направился к большому панно на стене, возле которого мирно беседовали двое лысеющих людей, один на три четверти, другой на все пять. Панно изображало «счастье жить в советской стране» и уцелело только благодаря тому, что вместо Иосифа Виссарионовича детский восторг принимал Серго Орджоникидзе.

— Тот, что слева, — это Сахим Бей, из двуликих териархов-терминаторов, вырос из спортивной гопоты, с самого низу, от пехоты, еще раньше, ходят слухи, клептократам служил, потом сам в клептархи определился. Говорят, все замены — его рук[73] дело. Но это все в прошлом, нынче он просто по ту сторону термина. Ну а этот, у которого морда бульдогом, — Решайло, его ты уже видел, в миру он клептоцидами командует, поэтому, на какой он стороне, объяснять, надеюсь, не надо.

— Дядь Борь, я опять не догоняю. Кто такие клептархи и клептоциды, и почему Сахим Бей по ту сторону термина? Он же гопник[74] обыкновенный.

— Потому и по ту. В понятийном смысле. А в онтологическом, как видишь, все из одного теста, ибо природу собственную не обманешь. Если ты териархом родился, брат тебе терминатор, где бы он ни служил: по ту или по эту сторону понятий. Но самое главное, что бы ни случилось, териарх териарху ширу не отдавит. Братская солидарность, знаешь ли.

— Чего ж тогда они на людях понтуются, с мигалками гоняются, стволы задирают?

— Вся жизнь театр, Рома. Да и лохос без зрелищ надолго оставлять нельзя. Задумываться начнет. А с этого, сам знаешь, беды неисчислимые и начинаются.

— А клептоциды ваши, они что по жизни делают?

— По жизни они, Рома, менты. И воров должны ловить. Но мало ли кто чего должен. Ладно, подходим уже, губу-то вытяни — териархи хоть и грубоваты, но этикет уважают.

71

Мюрид — дословно «сила воли», здесь в значении «ученик», вставший на путь ислама, т. е. послушания. Характерно, что титул мюршид, или наставник мюрида до его инициации, нигде в тексте не упоминается. Хотя именно эти два термина в наибольшей степени характеризуют отношения Платона и Романа. По суфийской традиции мюрид избирает себе наставника, а не наоборот.

72

«Наоборот» (англ.).

73

Вероятно, ложная редакция текста источника, связанная с незнанием реалий ЭПН. По всей видимости, речь идет о суках. — Вол.

74

Гопник — играющий, играющий в гоп-стоп (см.) — №.