Пружина

Опять в рубахе до пят с длинными рукавами и до горла. Снимать не намерена. Он сдирает это одеяние в круто жёлтых цветочках и глядит ей в лицо так, что она пугается. В этот раз, не как она давненько установила, а как надо ему. Врач Ангелина Светозаровна, жена главного бухгалтера (у него вид букмекера, принимающего ставки на ипподроме) имеет редкую работу сексопатолога. Марии дан ответ: патология – у неё. А он прав.

Сон… Пауки бегают по ногам, по рукам, много их! Ба, связывают гады. Отряхнуть? Но нити крепкие… Мария говорит: «К болезни. Давай на отдых в деревню: река, поля». Там её родня – Барановы. И деревня – Барановка. В более тёплых краях. Летом жарко и не оводно. Много земляники, но кроме неё, – хвалит Мария, – крупляника. Крупней. Барановка на берегу реки, берега – песок. У него в это время тоска, как удавка. Не в омут, так в Барановку…

И там с ним удивительная история…

– Всё шло нормально и на работе, и дома. Но иной раз нападёт уныние, и охота нырнуть в озеро детства.

Поезд отсчитывает кому-то годы, сбивается и – опять.

– И вот едем мы на отдых в деревню… А на обратном пути я другой. И проходят эти одиннадцать лет так, будто я их выкинул.

– Почё выкинул-то? – дед глядит жалобно.

– А так, напрасно жил.

Поздняя любовь

В реке Барановке плещутся дети. Солнце бликами отлетает от них. На другом берегу на колхозной делянке – агрегат, большая лейка. Вроде, рай зелёный, а у него такого же цвета тоска…

Дети:

– Папа, нарисуй!

Бабочки. Крылья яркие. Выдуманы, хотя напоминают реальные.

Старший брат Марии Дмитрий не одобряет её выбор. Не в деревне она, где её уважают. Не за агрономом, вдовцом с двумя детьми. Их, Барановых, в город стандартным кренделем не заманить. Мария предала традицию, муж – не деревенский. Это правда. Его деды – в каменоломнях, бабки шили цветными нитками.

На картинку брат хмыкает:

– Баловство.

– А кто в деревне выжигает? – Корнев с берега принёс деревянный поручень от санок (зимой катание с вылетом на реку), орнамент витиеватый.

– Однорукий.

Барановка – в зелени: плетни, скамейки, дома. Кроме одного, оранжевого. На лавке он, Демьян Петрович. Весёленькими глазками глядит на мир. Руки нет до локтя. А в доме – панно: птицы, ящерицы, гирлянды цветов. Бордовые, лиловые, синие и красные. Зелени никакой.

Корнев выжигал когда-то на уроке труда. Демьян берёт ровную баклушку, укрепляет. Пахнет горелым деревом. Готов рисунок… И Корнев: ветку, листья…

Мария его хватилась. Идти к другим братьям Барановым. Ах, вот он где! При Демьяне – молчком, а на улице:

– Ни коровы, ни поросёнка, в огороде болиголов, а баба копирует его рисунки вышивкой…

– Вот откуда у них драпировки!

И в другие дни он – у Демьяна.

Не все, как Барановы, думают только о выращивании травы и мяса. Некоторым – роспись наличников, которые один на мотоцикле довёз. Демьян опять – цветы, а Корнев – ягоды калины тускло-бордовые. Коллега хвалит. Клиент накидывает (ягоды нравятся). Демьян норовит отдать эти деньги подручному, но тот не берёт: не платит он за радость.

На обратном пути в областном центре, будто с верёвки сорвался, уходит не туда, куда Мария и дети. У него цель – выжигательный аппарат.

В купе открывает коробку…

– Ты чё, – малолеток!? Этот дурацкий аппарат денег стоит!

– Для Марины, для Лады…

– Им – кукол дорогих не хватает!

Верховодит она. Если развод – ползарплаты алименты. Уберегла от верной смерти, от тюрьмы, ведь и он виноват в той драке. Тишине – в ухо залепил. На суде говорил тот, – плохо слышит. У Вятского чуть не вытек глаз.

…Рисует он вначале для выжигания. К древесине – прямо любовь. Для детсада выпиливает из колодин гномов. Их много будет в парках, тогда – невидаль. Первая оценённая работа, хотели оплатить. Да, видно, наследственное (говорила мама). Дед, мамин отец Андрей Прокопьевич и по дереву резал. На комоде – кленовые листья, на буфете – виноград, шишки кедра… А ещё он дрался. Но в микрорайоне Каменные Ломки память о нём не как о драчуне, а как о художнике.

…В квартире визг пилы, полы – в краске.

Как-то Мария громко жалуется на кухне товарке Анфисе Ступаковой:

– Болезнь!

– Для деток-то пусть, – неуверенный ответ…

А ему вкрадчиво:

– Кое-кто не догадывается, а недуг крутит им… Ты бы к врачу в город…

В ответ – ухмылка.

Он не едет отдыхать в Барановку. А вот с дочками то в Москву, то в Ленинград. С Ладой – в Кижи, в Пермь. Музей деревянной скульптуры – и дома скульптОры. И Лада – с деревяшками. Их радость ненужная (мнение Марии). Не дело – лепить птиц, как на уроке труда. Дочь лепит, глядя в энциклопедию, купленную детям их неумным (думает Мария) папашей.

Человечек бьётся деревянной головой. Корнев глядит на него обиженно. В тамбуре дверь открыть и кинуться во мрак…

– Завязал я с этим.

– Давно?

– В том году.

– И чё так?

– Надоело.

– Осмеял тебя кто или сам?

– И сам, и один эрудит…

– Злой ерундит-то?

– Добрый.

У Гавриила в полумраке вагона таинственное лицо:

– Вы меня извиняйте, я копаю ямы под саженцы в лесхозе тридцать пять годков. Какая копань, ежли бы в одном месте!.. А молодым к своедельщине льнул. Из камня выточить, из меди выгнуть. И вот вдругорядь. Добываю резцы. Иные помог сын (он главный на мебельной фабрике). Пенсия – время для этого баловства. Заготовки долго берёг. Беру одну, работаю… Какая яшмина! Не камень, – картина! Беру другую. И опять! Каменья загляденье, и все убил начисто! Руки грубые. Но не в них дело. В голове – отупение. Прогагарил я богом даденное. И вам советую: куда тянет, туда иди. Туда иди, куда зовёт…

Да ведь на этой ветке, которой идут поезда только с юга на север и с севера на юг, не найдётся никого ближе этого деда!

– Тебе отпущено много. Тот, кому много дадено, с причудами… Ты и художник. И работа вона какая! Всё ладом.

Ну, выпрыгнет в Напалкове, а директору в Комбинате скажет, мол, не могу, болен… Не будет в роли того лесосплавщика, который «знал, что не сдюжит, а лез», в итоге гибель в майдане, в омуте. Но туда тянет. И туда зовёт…

– Прав ты, дедушка.

– Вот-вот!

– Елань! – дверь купе отходит на роликах, сонная проводница будит молодого техника на верхней полке.

Он сползает деликатно. Корнев и дед глядят с неловкостью: ведут тайный диалог. Парень этого не видит. Аккуратно кладёт билет в портмоне. На полке рядом с дедом дремлет, сидя, говорить не готов. Уходит, подмигивая: не горюй, мол.

Трогаются. Дед спит, отвернувшись…

От леспромхоза дают другую квартиру. Рядом с главной конторой. Мария бегает глядеть. Одна комната – дочкам, вторая – им, третья – гостиная.

Степан – с одинокой прогулки:

– Дом куплю.

– Какой такой дом?

– От геопартии.

Геологов уже нет, дом пустует.

– Там отопления нет! Надо углем котёл нагревать! Водопровод летний!

– Налажу зимний.

Комнаты – на выбор, огромная кухня. В бывшей конторе геологов у него будет механическая мастерская. И верстак, и токарный станок… Верх утеплит. И это – мастерская. Художественная. Девочкам отдельные комнаты. Они – разные. Марина – аккуратистка, как Мария, а Лада… Бумага, карандаши, пластилин, глина…

В доме на стенах он вешает рисунки деда Андрея Прокопьевича.

Да и внук много рисует. Деревья: карликовые яблоньки, черёмухи, рябины… Лошадку, которая с долгим терпением у склада; берег, реку… И так проходят выходные дни. И на работе: подъёмный кран, небо над ним лёгким облаком, тракторист в кабине, женщина толкает багром бревно, грузчик на вагоне…

Двое молодых людей из столицы оформляют клуб. Обновляют Аллею Славы. Один плотный, голова в кудрях, в пружинках, одет плоховато. Второй, наоборот, тонкий, в шляпе. Сорочки крахмаленые. Манеру одеваться перенимает Корнев. Да и в деле рисования…