Мой лейтенант

Мой лейтенант

МОЙ ЛЕЙТЕНАНТ

Роман

ЧАСТЬ 1

В два часа ночи в среду, 6 сентября, полк был поднят по тревоге…

Два часа ночи в этих местах — пик темноты.

Наверное, по поводу именно такой непроглядной черноты некий остроумец сказал: «Хоть глаз выколи». Тьма в самом деле кромешная.

Но, как и повсюду, ночь сюда приходит не сразу. Сначала надвигаются сумерки. Сумерки держатся час-полтора, и почти всегда с оранжево-фиолетовой, угасающей за горизонтом зарей. Вечерняя заря — это предостережение, это сигнал. Пройдет немного времени — и кто-то будто нажмет кнопку на пульте вселенной, сразу течение жизни прибавит скорости: на полях, на фермах люди, заканчивая свои дела, начнут спешить. Невольно прибавит шагу оказавшийся в пути человек… Тьма опускается на землю мгновенно. Еще минуту назад можно было видеть на небе отблески далекой зари — и вот мрак. Только что можно было различить впереди себя дорогу, и край поля, и дальние строения — и вот кромешная тьма. Уже нельзя понять, в какой стороне лес, а где поле. Исчезла дорога под ногами, скрылась река, скрылось дерево, служившее ориентиром… Казалось, все на свете поглотила непробиваемая, плотная, тугая, как резина, чернота.

Багровеют от натуги электрические фонари на железнодорожной станции. Оранжевыми пятнами, как на детских рисунках, проступают в ночи сельские окна домов.

Кромешная тьма. Ночь прикрыла все…

ГЛАВА ПЕРВАЯ

После пяти часов забрезжил рассвет — мутный, промозглый, как осенью. Четко обозначились макушки елок над взгорком, а внизу, в лощине, было по-прежнему темно. В сером небе тоже ни одного просвета — тучи шли низко, давили, чуть ли не задевая землю.

Из-за поворота по лесной дороге двигались, тягуче урча, бронетранспортеры. На спуске не задерживались, только у мостка через ручей, где черные борозды от колес были устланы еловым лапником, водители притормаживали на мгновение, чтобы потом сразу прибавить газу.

Час назад прошел дождь — быстрый и крупный, — превративший поселок в сплошное месиво. Тяжелая дорога и внезапный дождь, осложнивший движение, предвещали немалую мороку в пути. Солдаты, сидевшие в машинах, понимали все это и высказывали разные догадки по поводу маршрута. Соображения подкреплялись фактами — какое начальство прибыло в полк, какой НЗ велено взять. И многое, многое другое регистрировалось опытным солдатским взглядом.

Разговоры по поводу маршрута или отставшей якобы где-то кухни перемежались длительным молчанием, за которым угадывалось всеобщее напряжение и сосредоточенность.

Это особенно стало заметно, когда колонну обогнал газик командира полка. Заляпанная со всех сторон грязью машина умудрилась юрко промчаться по обочине дороги, свернула влево и по травяной целине вскарабкалась на взгорок. Здесь машина лихо развернулась и встала, из нее вышел Павел Григорьевич Клюев — командир полка, полковник, Герой Советского Союза.

Клюев сказал что-то сидевшему в машине водителю и, заложив руки за спину, стал наблюдать за двигавшейся вдоль опушки колонной. Его широкоплечая фигура четко вырисовывалась, как на хорошей картине. Впрочем, любой солдат в полку всегда мог отличить своего командира среди других — по особенной клюевской осанке. Высокий рост, крупная твердо посаженная голова на крепкой шее создавали впечатление, будто Клюев смотрит на собеседника с выражением некоторого превосходства, как бы даже свысока. Рассказывали анекдотический случай, когда один офицер из штаба округа, маленький, толстенький, приехав в полк, был так взбешен великолепной осанкой Клюева, что тут же повернулся и отбыл обратно, не вымолвив ни слова.

Лицо Клюева было худощаво. Смуглая от ветров и солнца кожа, острые серые глаза придавали ему спортивную сухость, энергичность. Возраст по лицу было трудно определить. Если Клюев глядел на вас, ему можно было дать лет сорок, от силы сорок пять, в его глазах сверкал молодой блеск. Однако со стороны, когда Клюев читал или писал за столом, ему можно было дать и все шестьдесят. В набрякших веках, в складках у подбородка, на шее, в седине, посеребрившей густо голову, сквозило нечто старческое, усталое, напряженное.

Сейчас его лицо было спокойно и твердо, лишь перечертившие лоб морщины были сдвинуты больше обычного к переносью, что свидетельствовало о внутреннем напряжении.

Колонна машин тянулась вдоль лесной опушки, уходя все дальше по проселку. Полковник Клюев следил за ее движением, что-то кивком головы отмечал про себя, прислушиваясь к потрескиванию рации, которое доносилось из кабины газика. Полковник ждал. Уже подходило назначенное время. Уже машины первого батальона, минуя развилку, втянулись в березнячок и, руководимые невидимым дирижером, рассредоточились по опушке, готовые по первому сигналу выступить и занять позицию.

Полковник Клюев смотрел на опушку, где скрылись машины, довольный маневренностью и быстротой водителей, их умением использовать местность для маскировки. За полковником и его газиком, однако, тоже наблюдали из лесочка — офицеры и солдаты рот; они следили за Клюевым и ждали, как будут развиваться события дальше. Не появится ли кто-нибудь еще из начальства?

И начальство появилось.

На взгорок одна за другой взлетели сразу две машины. Полковник Ликеев, старший офицер из округа, вышел из первой машины в сопровождении начальника штаба полка Костина; из второй машины вышли еще четыре человека — начальники полковых служб. Выслушав доклад, Ликеев направился к карте, которая была расстелена на радиаторе газика. И покуда он шел, Клюев украдкой окинул его фигуру с ног до головы.

На Ликееве была шинель из тонкого сукна, строгая и прямая, скрадывавшая полноту и тяжеловатость. Хромовые сапоги делали ноги тоньше, легче. На голове фуражка, седые волосы выбиваются немного сбоку, подчеркивая густоту шевелюры. А может, они нарочно чуть выпущены наружу — из щегольства.

Когда ночью Ликеев появился в военном городке и приказал поднять полк по тревоге, у Клюева как-то странно екнуло сердце. Не потому, что он испугался за своих солдат и офицеров. Да и принимать у себя представителей разных рангов из округа он привык и умел держаться с ними ровно и с достоинством. Нет, никакой боязни не было, и, если уж говорить откровенно, то совсем не деловые соображения беспокоили Клюева. Еще ночью он подумал: как неожиданно, что именно Ликеев приехал к нему в часть. Случайность? Совпадение? А может быть, сам Ликеев того захотел? Или, наоборот, Ликеев и думать забыл про то давнее, далекое, может, ему было совершенно безразлично, в какой полк ехать? Служба есть служба. Да и то надо взять в расчет: столько лет миновало с тех пор.

Все же Клюев с интересом разглядывал главного поверяющего, когда тот склонился над картой: непринужденность и уверенность манер Ликеева ему понравились. Видно было, что Ликеев привык быть в центре внимания и держался спокойно, с той долей товарищеского простодушия, по крайней мере внешнего, которое дается долгой привычкой руководить людьми.